Первым масштабы ядерного безумия, захватившего США и СССР, понял и оценил Игорь Васильевич Курчатов. Он был потрясен последствиями взрыва водородной бомбы. Они, физики, выпустили на волю ядерного дьявола, и Курчатов почувствовал, насколько опасно это для цивилизации. Он последовательно и настойчиво говорил о ядерном разоружении. Он выступал против новых испытаний, доказывал, что создавать супербомбы нет необходимости. Его активно поддерживал Щелкин. В Челябинске-70 он ориентировал всех на создание миниатюрного и компактного ядерного оружия. Именно таким оно поможет сдерживать любого агрессора, да и не потребует огромных средств.
Но Хрущев хотел показать американцам «кузькину мать», и среди сторонников этого было немало выдающихся физиков. В том числе и А.Д. Сахаров. По его мнению, создание сверхбомбы поможет понять политикам гибельность атомной гонки. Частично размышления Андрея Дмитриевича оказались верными: после Большого взрыва на Новой Земле было подписано Соглашение о запрещении испытаний в атмосфере, на воде и под водой. Однако ядерная гонка не прекратилась: она ушла «под землю»… Так что в конце концов правыми оказались Курчатов и Щелкин. Оба они «попали в немилость» у Хрущева.
Больной Курчатов полетел в Крым, где отдыхал Хрущев, чтобы доказать: нельзя продолжать ядерную гонку, оружия вполне достаточно для обороны страны, необходимо силы физиков переключить на решение других, гражданских программ. Однако Никите Сергеевичу казалось, что его авторитет в мире повысится только в том случае, если военная мощь страны будет возрастать. Согласиться с Курчатовым он не мог, тем более что вокруг него слишком много было «ястребов». Именно ядерная и ракетная программы загоняли экономику в тупик, но пока этого не было видно. Триумф в космосе кружил головы, и не только Хрущеву.
Он уже не воспринимал разумные возражения ученых. И одним из первых это ощутил на себе Щелкин.
Его утверждали Научным руководителем и Главным конструктором будущего ядерного центра на Урале на заседании Совета Министров СССР Н.С. Хрущев сказал, что недавно говорил с первым секретарем Челябинского обкома и обо все договорился. Мол, ядерному центру выделяют новый цех большого завода и выделяют квартиры для сотрудников в новых кварталах города. Никита Сергеевич был доволен собой: он уже обо всем позаботился, да и средства будут сэкономлены. И каково же было его удивление, когда только что назначенный Щелкин резко возразил: если такое предложение пройдет, то он просит освободить его от должности немедленно! Хрущев вскипел, обругал министра Славского за «плохие кадры, которые считают себя умнее всех» и ушел с заседания. Вместо себя он оставил А.И. Микояна, бросив ему всего лишь одну фразу: «Дай ему все, что он просит, через год я поеду на Урал, специально заеду на объект, и тогда он мне ответит за срыв специального правительственного задания».
Хрущев в Челябинск-70 не приезжал. Но конфликт с Щелкиным разгорелся по иному поводу — о судьбе оружия. А Микоян хорошо запомнил то заседание и поведение на нем Щелкина. Через пять лет он «припомнил» это Кириллу Ивановичу. На заседании правительства утверждалась персональная пенсия К.И. Щелкину. Предлагалась 400 рублей в месяц. Но выступил Микоян. Он сказал: «Мне гораздо больше лет, я работаю на гораздо более ответственной работе и на пенсию не прошусь, поэтому предлагаю утвердить пенсию в размере 200 рублей». Естественно, с ним все согласились. К сожалению, мелочность была присуща тем, кто старался оставаться ближе к власти. И мстительность. Микоян прекрасно был осведомлен о конфликте между Щелкиным и Хрущевым.
По сути дела, Научный руководитель и Главный конструктор Челябинска-70 «отказался» работать над новым сверхмощным оружием, которое так было необходимо Хрущеву. Он активно поддерживал Курчатова, который центр своих интересов перенес на термоядерные исследования. Для руководства новой программой в Институт атомной энергии он пригласил Щелкина. Тот с радостью согласился. Однако Хрущев не разрешил Кириллу Ивановичу покинуть Челябинск-70.
Смерть Курчатова оставила Щелкина в одиночестве. Конфликт с Хрущевым, с руководством министерства нарастает. И Кирилл Иванович решает «уйти», так как оставаться на своем посту значит поставить под удар весь коллектив Челябинска-70.
Он ложится в больницу, оформляет инвалидность и уходит на пенсию. Ему было в этот момент 49 лет.
Чиновники «вычеркивают» его из «Атомного проекта». Юбилеи Щелкина — 50, 60, 70 и 80 лет со дня рождения — не отмечаются ни в министерстве, ни в Академии наук. Каждому дважды Герою, а тем более — трижды Герою, положено на родине устанавливать бюст. Это делалось всегда помпезно, с широким размахом. Но два человека были лишены такой привилегии — И.В. Сталин и К.И. Щелкин. Если в отношении первого все понятно, то почему великий русский ученый и конструктор оказался среди «изгоев»?!
Бюст Кириллу Ивановичу все-таки был открыт в Тбилиси в 1982 году. По какому-то чудовищному совпадению в это же время был установлен бюст И.В. Сталину в Гори. Оказывается, их имена оказались вместе в одном постановлении Совета Министров СССР
Судьба непостижимым образом соединяет добро и зло, гениев и злодеев, величие и подлость. А может быть, это и называется «жизнь»?!
Кирилл Иванович иногда рассказывал сыну о своей юности. В частности, о том, как он работал в Крыму летом в одном из хозяйств, где выращивали яблоки. Их поставляли ко двору одного из монархов Европы еще с ХIХ века. Было обязательное условие: если хотя бы одно яблоко будет порченое, то вся партия не оплачивается. За качеством товара следил один человек. Перед отправкой ящиков с яблоками он медленно проходил между ними. Он принюхивался к яблокам. Иногда тросточкой указывал на ящик, где начинало гнить яблоко. Ящик удаляли. Такой контроль был весьма эффективен: много лет не было ни единой рекламации! При новой власти ради «экономии» старика уволили, мол, работает всего лишь один день в году, а получает много денег. Первый же отправленный на Запад заказ был там забракован, а, следовательно, и не оплачен. Затем договор вообще был прерван, и валюта перестала приходить в страну.
В истории «Атомного проекта» Кирилл Иванович Щелкин напоминает мне того «контролера яблок», который был незаменим в своем деле. Без сомнения, если бы великий ученый и конструктор в 1960 году не ушел из Челябинска-70 и вообще из этой области, порченных «атомных яблок» было бы гораздо меньше!
Никогда не соглашусь, что незаменимых людей нет. Эту ложь придумали те люди, которые пытались превратить страну в гигантскую бездушную машину, где каждый из нас был бы только «винтиком» или «гайкой». К счастью, такие люди, как К.И. Щелкин, примером своей жизни и борьбы показывают, что подобное невозможно. По крайней мере, в России…
Очень «секретная» травинка
О том, где работаешь, чем занимаешься, куда отправляешься в командировку, нельзя было говорить никому: ни жене, ни детям, ни родителям.
Адрес у всех был один: «Москва-300». Некоторые из специалистов никогда не бывали в столице, а потому не ориентировались в ней. Бывало, случайными попутчиками в вагоне или самолете оказывались москвичи. Как известно, уже через пару дней они начинали скучать по родному городу, а потому сразу же старались завязать разговор о любимых московских парках, скверах, улочках. Случались неловкие ситуации, когда жители «Москвы-300» понятия не имели ни о площадях Москвы, ни о Сокольниках или Измайлове.
О подобных ситуациях в Снежинске и Сарове сложено немало анекдотов и легенд.
Однако случались ситуации совсем необычные, и самые «страшные секреты» вдруг «раскрывались». Подобное случилось в семье Аврориных.
Понятно, что вскоре после начала работ в Челябинске-70 молодой физик-теоретик Евгений Николаевич Аврорин отправился на Семипалатинский полигон.
Работа прошла успешно. Ученый сразу из Семипалатинска отправился в Ленинград, где надо было обсудить какие-то результаты исследований. Евгений Николаевич любил этот город, да и родители его там жили. Отец — известный географ, доктор наук.
Физик, гуляя по испытательской площадке, увидел какую-то необычную траву. Сорвал растение, засушил его. Это был подарок отцу.
Каково же было его удивление, когда отец сразу же сказал, что это растение из Казахстана.
В следующий раз Евгений привез еще одно растение: ему уже было любопытно, что скажет отец на этот раз.
Реакция была мгновенной:
— Женя, это растение из Семипалатинских степей. Если ты мне привезешь какого-нибудь эндемика, то я скажу тебе район, где ты собираешь этот гербарий.
Будущий академик Е.Н. Аврорин больше никаких растений с полигона не привозил: ведь таким образом можно было выдать государственную тайну…
Выдержит ли «изделие»?
