Такие вопросы возникали у многих, в том числе и у самого Сталина. Игорь Васильевич Курчатов в своем докладе об итогах работы в 1947 году ответил и на эти вопросы. Так что ему слово:
«Возникает вопрос: нужно ли сейчас, когда многое выяснилось, и дальше разрабатывать указанные 4 метода и не нужно ли отбросить некоторые из них, как дорогие и малоперспективные…
При равной производительности заводов количество бомб, которое может быть получено за одно и то же время при помощи атомных котлов, почти в 10 раз больше, чем количество бомб, которое может быть получено на диффузионных и электромагнитных заводах.
Котлы «уран — тяжелая вода» дают такое же количество бомб, как и уран-графитовый котел, при равной производительности, но требуют дорогостоящей тяжелой воды и более сложны по конструкции.
На основе сказанного, казалось бы, можно было заключить, что все преимущества на стороне уран-графитовых котлов и что можно было бы ограничиться работами лишь в этом направлении.
Это заключение, однако, оказывается неверным, т. к. не только одной производительностью атомных бомб определяется ценность метода.
Очень важным показателем ценности метода является также глубина использования сырья, определяющая, сколько атомных бомб может быть сделано из данного количества сырья и позволяет ли метод использовать наряду с ураном также и торий.
Оказывается, что в отношении использования сырья уран-графитовый котел дает худшие результаты, чем диффузионный и электромагнитный методы и чем котел «уран — тяжелая вода».
Котлы с тяжелой водой, хотя и обладают рядом существенных недостатков, зато имеют важное преимущество перед другими методами, так как, судя по имеющимся у нас данным, позволяют использовать торий.
Таким образом, было бы неправильно идти только в направлении уран-графитовых котлов».
Далее Игорь Васильевич Курчатов приводит очень любопытные цифры. Он пишет о количестве бомб, которые можно получить из 1000 тонн урана разными методами: 20 штук при использовании уран-графитового котла, 50 — при диффузионном методе, 70 — при электромагнитном, 40 — при котле «уран — тяжелая вода». Ну а затем начинаются поистине фантастические подсчеты: комбинация трех методов дает уже иной порядок цифр — 300 бомб, уран-ториевый котел с тяжелой водой — 3000 бомб, а обогащенный урановый котел на быстрых нейтронах — 16 000 бомб!
От таких цифр даже у Сталина могла закружиться голова. Оснований сомневаться в верности расчетов Курчатова у него не было, а потому он поддерживал все рекомендации Игоря Васильевича. Действительно, в выборе научного лидера «Атомного проекта» И.В. Сталин не ошибся…
«Реактивный двигатель С»
9 апреля 1946 года было принято совершенно секретное («Особая папка») Постановление Совета Министров СССР № 805–327 сс. В нем говорилось:
«1. Реорганизовать сектор № 6 Лаборатории № 2 АН СССР в конструкторское бюро при Лаборатории № 2 АН СССР по разработке конструкции и изготовлению опытных образцов реактивных двигателей.
2. Указанное бюро впредь именовать Конструкторским бюро № 11 при Лаборатории № 2 АН СССР.
3. Назначить:
т. Зернова П.М., заместителя министра транспортного машиностроения, начальником КБ-11 с освобождением от текущей работы по министерству;
проф. Харитона Ю.Б. главным конструктором КБ-11 по конструированию и изготовлению опытных реактивных двигателей…»
Спустя три года, четыре месяца и 20 дней первый экземпляр «реактивного двигателя» был не только сконструирован и изготовлен, но и испытан на полигоне, что неподалеку от Семипалатинска.
Это была первая советская атомная бомба РДС-1.
Аббревиатура «РДС» — расшифровывалась по-разному.
«Реактивный двигатель С» — официально, так значилось в документах из-за жесточайшей секретности.
«Реактивный двигатель Сталина» — так думали многие…
«Россия делает сама» — такой вариант предложил Кирилл Иванович Щелкин, и это понравилось как испытателям, так и начальству.
События, связанные с испытанием первой атомной бомбы в нашей стране, привлекают свое внимание не только уникальностью самого события, но и тем, что вокруг него родилось множество легенд и мифов. Сотни книг издано на Западе, и каждой из них происходящее в те годы в СССР описывается по-разному. И это естественно, так как до недавнего времени все, связанное с «Атомным проектом» было защищено стеной секретности. Она была настолько прочная и надежная, что лишь крохи информации о реальных событиях просачивались сквозь нее, а главное — оставалось неизвестным.
И вот только сравнительно недавно начали публиковаться материалы из «Особой папки», появились воспоминания участников тех событий — к сожалению, их осталось уже немного. А потому свидетельство каждого из них — уникальный документ Истории.
Недавно мне довелось познакомиться с воспоминаниями офицеров Советской Армии, которые начали работать на ядерном полигоне еще в 40-х годах. Они были участниками и свидетелями взрыва РДС-1 29 августа 1949 года. А потом вся их жизнь была связана с испытаниями ядерного оружия. Они стали полковниками и генералами, командовали специальными частями и подразделениями, но тогда, в 1949-м, воинский путь молоденьких лейтенантов (реже были офицеры более высокого звания) только начинался…
Обычно о событиях «Атомного проекта» рассказывают ученые и конструктора, и тем ценнее воспоминания тех, кому армейские уставы и приказы предписывают молчать. К счастью, им теперь разрешили говорить.
Итак, слово ветеранам…
С. Давыдов: На полигоне наша группа сразу же поселилась на опытном поле в одном из подопытных домов — жилья для всех еще построить не успели. Как выглядело в то время опытное поле? В центре, на месте будущей стальной башни, установлена деревянная веха. По двум взаимно перпендикулярным направлениям от вехи, по северо-восточному и юго-восточному радиусам, вытянулись цепочками странные по виду приборные сооружения. Созданные из железа и бетона, эти монолитные глыбы напоминали две стаи гусей, сходящиеся к центру площадки. Массивные треугольные основания (контрфорсы) высотой около десяти метров, над которыми вытягивались в виде «шеи» десятиметровые стальные трубы большого диаметра. На концах труб установлены «клювы» — сигарообразные контейнеры, повернутые к центру. Сооружения, стоявшие далее полутора километров от вехи, имели основание в виде прямоугольной призмы с такой же шеей и таким же клювом, что делало их похожими более на гигантских ящеров или крокодилов, важно вышагивающих по дну пересохшего моря. Около каждого «ящера», несколько впереди, стояли «детеныши» высотой несколько метров — такие же сигарообразные контейнеры, укрепленные на монолитных железобетонных «волнорезах». В сигарообразных контейнерах устанавливались приборы для измерения параметров ударной волны. Сооружения находились на дистанциях 500, 600, 800, 1200, 3000, 5000 и 10 000 метров от центра взрыва. Дистанции выбраны из соображения, что при переходе от одной дистанции к следующей избыточное давление во фронте ударной волны изменяется вдвое. Ближние (до 1200 м) сооружения («гуси») служили только для исследования ударной волны, в «ящерах» же размещались еще и кино— и фотоаппаратура, спектрографы, измерители теплового импульса.
B. Алексеев: В книге Г.Д. Смита был приведен единственный в то время снимок светящейся области первого американского ядерного взрыва, когда изделие взрывалось на стальной башне. На этом снимке на границе соприкосновения с поверхностью земли светящаяся область оказалась искривлена. М.А. Садовский, Г.Л. Шнирман и другие специалисты на основе этого снимка предположили, что так же может быть искривлен и фронт ударной волны. «Гуси» и «ящеры» предназначались для проверки этой гипотезы.
C. Давыдов: По обоим радиусам на дистанции 1200 м были сооружены громадные подземные казематы. В них устанавливались приборы для регистрации мгновенных потоков гамма-излучений. Это были подземные «дворцы», великолепно отделанные, просторные, с вентиляцией, санузлами, хорошим освещением, с массивной железобетонной дверью на роликах, с засыпанным песком аварийным выходом-колодцем. Предполагалось, что в момент взрыва в них будут находиться люди, которые в случае неблагоприятной обстановки с точки зрения радиоактивного загрязнения окружающей местности должны были прожить в них несколько суток. Были определены офицеры, которым надлежало оставаться в сооружениях. Непосредственно перед взрывом от такого эксперимента отказались… У шлагбаума нашей площадки в качестве контролеров появились капитан и старший лейтенант, как говорили — бывшие тюремщики. Не был обойдет вниманием и командный пункт — сюда в качестве надзирателя за работой приставили генерал-лейтенанта внутренних войск Бабкина. Мне было лестно, что нас контролирует человек в столь высоком звании, сам-то я был в звании инженер-майора.
