- Мы послы, - степенно откашлялся Стрижак, - имеем дело к самому хану, нас убить никто не может.
Тогда ордынец, не отрываясь от жбана, лишь изредка облизываясь, начал допытываться, какое у них такое важное дело к хану и чем они докажут, что они настоящие послы, а не подосланные лазутчики, - послов ненастоящих они убивают без промедления.
Стрижак пустил в ход все свое красноречие, он хотел ошеломить темного ордынца, однако то ли слова его оставались непонятными, то ли бродник переводил с пятого на десятое, но получалось так, что один твердил свое, а другой молол свое, и оба не могли понять друг друга, хоть плачь, хоть разбейся, для ордынца все это было ни к чему, он даже справил малую нужду прямо под ноги Шморгайлику, а тот оцепенело стоял, боясь хотя бы на шаг отступить от унизительного орошения, для Стрижака же в этой балочке могло навеки закончиться его посольство вместе с жизнью, которая хотя и грешная, но не лишена все же удовольствий, и закончиться из-за чего же? Только из-за глуповатости этого набежчика, который не может взять в толк, что никому они не могут сказать то, что должны передать самому лишь высочайшему хану. Наконец бродник, у которого еще, видимо, было что-то от души крестьянской, посоветовал Стрижаку:
- Дай ты ему что-нибудь, тогда он проведет тебя к хану.
Стрижак выметнул из поклажи черный мех богатый прямо в руки ордынцу, тот залился смехом от удовольствия, подпрыгнул, приложил мех к щеке, потерся об него, потом подбежал к Стрижаку и показал пальцем на его златотканую хламиду. Как раз взошло солнце, и хламида заиграла в его лучах, вбирая в себя все взгляды.
- Дай и это, ему понравилось, - нудным голосом промолвил бродник.
- Одежа моя! - возмутился Стрижак. - Моя одежа!
- Ему понравилось, - пожал плечами бродник. - У тебя под низом еще там есть. Он увидел.
А настырный ордынец не отставал. Держался рукой за хламиду, пока Стрижак с проклятьями и плеванием снимал ее с себя. Вельми потешная была картина, Шморгайлик малость даже оправился от испуга, на щеках у него выступила краска - так он был доволен, что наконец дождался, как на виду у всех раздевают хвастливого Стрижака. Пусть и не он лично раздевает - все равно приятно смотреть.
Десятник, получив столь богатые подарки, свистнул своим и тотчас же послал всадника вперед, чтобы тот известил хана о приезде послов, самим же послам дал для сопровождения двух всадников, которые должны были привести их куда следует.
Бродник остался с передовой заставой, но ни Стрижак, ни Шморгайлик не думали о том, как будут говорить с ханом, как-то не думалось об этом в первую минуту после того, как вырвались они наконец из той балочки, из которой могли бы и не вырваться, - кстати, никто бы и костей их не нашел, потому что и искать некому.
"Вырвались" - сказано слишком смело. При всем том, что мостищане, казалось бы, лучше всех разбирались в передвижении как простых людей, так и войск, ни Стрижак, ни Шморгайлик, конечно, ни сном ни духом не ведали о сложной и разветвленной расстановке Батыева войска во время движения. Из рассказов уцелевших от смерти сила ордынская представлялась чем-то сплошным, как грозная градовая туча, и двигалась она подобно черной туче, тяжелой и плотной. Поэтому Стрижак, говоря о хане, считал, что каждый ордынец сразу поймет, что речь идет именно о Батые, и что послов так сразу и поставят перед глазами Батыя, а уж тогда он выполнит волю Воеводы Мостовика, и милости ханские прольются сначала на послов, а потом и на самого Мостовика, который поклоняется хану таким щедрым и редкостным, можно сказать, единственным во всей земле подарком.
Но вышло вовсе не так, как предполагалось.
Их действительно препроводили к хану, но что это был за хан? Не хан, а ханик, этакое замызганное ничтожество, с завидущими узеньками глазками, закисшими от спанья и неумывания. Лежал хан на грязных подушках в шатре из конской кожи (а коней подбирали рябых - то ли это было прихотью самого хана, то ли они так различали свои шатры: один из кож черных, другой - из белых, а третий - из рябых), послов почти втолкнули в этот шатер, там было жарко и душно. Стрижак сразу же промок в своих многочисленных хламидах, а Шморгайлик стрельнул глазами туда-сюда по привычке, но подглядывать здесь было нечего: на подушках хан, а возле него, с двух сторон, два ордынца с мечами, только мигнет - изрубят тебя в капусту.
Стрижак чуточку замялся, не зная, как вести переговоры с ханом, потому что языка ордынцев не понимал, а хан не умел разговаривать по-нашему. Его выручил один из татар, стоявших возле хана.
- Хан Делей спрашивает, кто вы? - пробормотал он так, будто рот у него был залеплен тестом.
- Послы от русского воеводы к великому хану, - промолвил Стрижак и толкнул Шморгайлика под бок, чтобы возвратился сторожить коней, потому что еще, видно, ехать да ехать к тому великому хану.
Хан Делей тем временем пристально рассматривал Стрижака своими хитрыми глазками, такими узкими, что человек должен был оставить малейшую надежду заглянуть в душу их хозяина. Вот уж - сотворил господь, да и высморкался! Стрижаку даже плюнуть захотелось, но вовремя удержался, вспомнив о своих посольских полномочиях.
И хотя бы расспрашивал о чем-нибудь, а то лишь смотрит своими узкими глазами, да и только! Стрижак потоптался малость, переступая с ноги на ногу, покашлял, прочищая горло, будто изготовлялся к речи, но тут хан опередил его и тоненьким голоском что-то произнес. Голоса у всех ордынцев были тоненькие, будто волосок из конского хвоста, и очень пронзительные.
- Оно спрашивает, что ты ему подаришь? - тоже тоненьким, да вдобавок еще и гнусавым голосом пересказал слова хана толмач.
- Кукиш бы ему преподнес, - пробормотал про себя Стрижак, а вслух произнес: - Везу подарки для хана Батыя от моего Воеводы, хану Делею от себя преподнесу мех и сосуд серебряный.
Хан, закрыв глаза, слушая слова Стрижака, передаваемые ему толмачом, немного подумал, потом снова что-то прокричал тоненьким голосом.
- Мало, - сказал толмач. - Оно сказало, что мало.
- Чего же ему еще нужно? - уже раздраженно воскликнул Стрижак. - Я посол к хану Батыю и не могу все раздать здесь. Я везу для хана Батыя. Шморгайлик, неси две куницы и серебряную чашу сюда!
- Батый далеко, - равнодушно промолвил толмач. - А тут - хан Делей. От него же ты можешь попасть к хану Санжару. А можешь и не попасть. Все в руках у хана Делея.
- Так чего же он хочет, твой хан?
Делей, улыбаясь сладко-мстительной улыбкой, указал рукой на златотканое одеяние Стрижака. В этот момент появился Шморгайлик, неся две пышных куницы и кованую серебряную чашу. Стрижак перехватил это и подал хану, но тот, забрав дары одной рукой, другой цепко ухватился за край хламиды Стрижака и тонко, требовательно завизжал. Лицо его налилось кровью, щелки глаз сузились до предела, голос его был режущим, будто острый нож.
- Оно велит, чтобы ты снимал, - таща за хламиду с другой стороны, сказал толмач.
Шморгайлик злорадно наблюдал, как обдирают Стрижака, снимают с него еще одну одежку, хотя на нем оставалось еще много нарядов, к безмерному удивлению ордынцев, которые все, казалось, видели на свете, но такое встречали впервые.
От хана Делея их снова сопровождали двое всадников бравых, а третий поскакал впереди, чтобы известить хана Санжара. У хана Санжара шатер был уже не из конской кожи, а из войлока, правда из войлока грязного, как и его толстая физиономия. Ненасытность хана Санжара соответственно превосходила жадность Делея, когда же послов переправили еще глубже в расположение Батыевых войск, к хану Кегичу, который имел шатер из войлока белого, то этот превзошел ненасытностью всех предыдущих ханов, вместе взятых, а ведь на долю Стрижака и Шморгайлика выпали еще ханы Белбас и Есхар, прежде чем препроводили их в стан Батыя; повсюду от послов брали больше и больше и всюду снимали со Стрижака одежду, на зависть Шморгайлику и к превеликому удивлению ордынцев, которые никогда еще не видели на одном человеке так много имущества сразу. Только предусмотрительная жадность к драгоценным одеяниям и спасла Стрижака от окончательного позора, потому что, сколько с него ни сдирали, а все же кое-что сохранил он и для того, чтобы предстать перед великим ханом хотя бы с золотой нашивкой на одеянии.
Долго добирались они к Батыю, долго и тяжко. Думалось, что монголо-татары будут идти на Киев по той же дороге, по которой перед этим шли на Переяслав и Чернигов, но никто ведь не знал, что войско Батыя никогда не идет дважды по той же самой дороге, по тому же самому следу. Мир широк, дорог много! Каждый раз новая трава нужна их коням и их табунам, и идут они от травы до травы, и живут от травы до травы, даже счет ведут не годам, а только травам, и человек там может жить соответственно сорок или пятьдесят трав, а девушка в десять или двенадцать трав уже становится женой.
