Слушал ли хан своих лазутчиков перед походом о всех дорогах, реках и мостах? По всей вероятности, нет. Шли валом, катились от травы до травы, знали твердо, что каждая речка имеет начало, и потому пускали свои возы вдоль рек и сами шли к истокам, где мелкие броды, и оттуда начинали свои грабежи.
Чем дальше углублялись в Батыево столпище Стрижак и Шморгайлик, тем более отчетливой становилась для них неодинаковость монголо-татар, даже широколицые и узколицые были словно бы неодинаковыми, - в сущности, и монголо-татарами назывались, видимо, только передние, самые дерзкие и быстрые в Батыевом войске, далее были су-монголы, или водные монголы, самого же Батыя окружали ека-монголы, то есть великие монголы, эти уже продвигались вперед не поодиночке, а целыми обозами, были очень богатыми, имели много скота - верблюдов, быков, овец, коз и коней. Шатры тут были огромные, будто дома, войлок на них украшен вышитыми виноградными лозами, птицами, зверями; с места на место шатры перевозились на огромных повозах, запряженных несколькими десятками быков, были еще повозы с сундуками, покрытыми черным войлоком, который для защиты от дождя пропитан был бараньим жиром. В эти сундуки складывалось все награбленное имущество, потому что ничего нажитого собственным трудом у монголов не было и быть не могло. Каждый богатый монгол имел по сто или по двести повозов и по стольку жен, сколько мог содержать, каждой жене выделен отдельный шатер, ставились эти шатры на расстоянии полета камня, - потому-то, когда великий хан становился ордой, то пустынные степные горизонты сразу ощетинивались острыми верхушками многочисленных шатров, тьма-тьмущая скота разбредалась по травам, пыль от колес, дым от костров поднимались до самого неба, здесь непрерывно двигалось огромное множество до зубов вооруженных людей, и горе было тому, кто пытался хотя бы издалека наблюдать за этим скоплением, а что уж говорить о тех, кому суждено было предстать в самой середине монгольской орды?
Шморгайлик начисто лишился дара речи, а Стрижак, ободранный почти начисто, только и смог пробормотать:
- Словно обо мне самом сказано в книгах: "Отправится он в землю чужих народов и изведает во всем доброе и злое".
Сумерки скрывали его лицо, да еще туман вечерний, предосенний, потому что из дальних краев шла осень, и плавали вдоль Реки туманы, и листья на опушках подернуты были первой желтизной, хотя в пущах, где в тиши деревья словно бы согреваются взаимно, стояли они еще по-летнему зеленые, не то что на киевских горах, где от первого дыхания холода уже пестреют листья, и хотя от этого горы становятся как будто еще прекраснее, чем в теплые дни, но одновременно и какой-то невыразимой грустью веет от них, и от этой грусти вряд ли может укрыться человек за высокими валами большого города, в укрытии златоглавых соборов, а захочется ему на противоположную сторону Днепра, в безбрежные леса, в их тепло, в их нетронутую зелень.
Наверное, этот человек стремился своевременно уйти от киевской грусти, от пестрых по-осеннему гор, но намерение это для мостовской стражи казалось таким странным, что не могло бы прийти и в голову, потому что уже много дней никто не пересекал мост с берега киевского на берег черниговский, люд валом валил лишь сюда, в Киев, все убегали от той темной монголо-татарской силы, которая где-то надвигалась неотвратимо, будто Страшный суд.
Люди, кони, возы, скот, целые толпища окружали не только мост, но и все Мостище, все торопились оттуда на этот берег; перебранка людей, треск поломанных возов, рев скота, конское ржание, стук и клекот стояли над мостом целыми днями, стража едва управлялась расталкивать нетерпеливых, обалдевших от страха людей. Мытник даже похудел, следя за тем, чтобы никто не просочился через мост на дармовщину, люди не могли взять в толк, зачем в такое время мыто, для кого оно собирается - разве что для Батыя? Мытник наслушался столь бранных слов и проклятий, что и за всю свою жизнь не слыхал до этого, другой на его месте давно бы беспомощно развел руками, плюнул и сошел с дороги, пустив этот обоз, но не таким был Мытник, а к тому же и сам Воевода Мостовик напоминал и ему и всем другим стражникам об их долге; Мостовик множество раз в течение дня выезжал на мост и стоял на своем высоком вороном коне, возвышаясь над клекотом и свалкой, будто зловещее напоминание об извечном порядке и суровом обычае.
Итак, кому из мостищан выпадало стоять на стороне киевской, то считалось это отдыхом, потому что на той стороне моста стояли лишь для видимости, да еще для того, чтобы закрывать мост на ночь. В тот вечер два конных стражника уже готовы были закрыть ворота, но вот беда - с той стороны еще шли и ехали, и не было им конца, из-за чего и произошло это вопреки обычаю, согласно которому ворота закрывались одновременно с заходом солнца. Нужно принять во внимание и то, что на киевской стороне солнце за холмами прячется раньше, чем на черниговской, кроме того, нужно добавить еще немного времени на движение по мосту для тех, кто вступил на него с противоположного конца, скажем, за миг до захода солнца, эти люди словно бы несли еще с собой солнце, раз вступили они на мост в его пускай и последнем сверкании; пропущенные сквозь входные ворота, они имели право - соответственно - выйти и сквозь ворота на этом берегу.
Человек, прячась в сумерках, окутываясь туманом, спустился с киевских гор и шел на мост, шел на ту сторону так, будто хотел бросить вызов всем тем, перепуганным и исступленным людям, которые катились с того берега в Киев, надеясь найти здесь убежище.
Человек этот был подозрителен уже по своему намерению, которое противоречило общему настроению, царившему повсюду, а следовательно - и над охранниками моста, хотя они не должны бы поддаваться никаким настроениям, стоя над всем и всеми, но были они людьми, и ничто человеческое не могло быть им неприсущим.
Кроме того, человек изъявил желание перейти мост после захода солнца, а этого не разрешалось делать никому и никогда.
Таким образом, намерения этого немного таинственного человека были подозрительны вдвойне, и не мог он укрыться с ними ни в вечерних сумерках, ни в тумане речном, бдительный глаз охранников мигом заприметил человека, и оба стражника в один голос крикнули:
- Стой! Куда идешь?
- А туда, - небрежно взмахнул рукой человек, показывая на ту сторону Реки, - куда же еще должен был направляться тот, кто входит на мост.
- Не принимай нас за дураков, - мрачно произнес один из охранников, почему это ты должен впотьмах добираться на тот берег? Мост закрыт. Назад!
- Эгей, Еван, - насмешливо промолвил незнакомец, - ты до сих пор не поумнел?
- А ты кто такой, что знаешь меня? - чуточку даже испугался Еван. - А ну-ка подойди поближе...
- Слезай с коня и подходи сам, - насмешливо посоветовал ему незнакомец, предусмотрительно держась на почтительном расстоянии от охранников, - ты ведь не Конский Дядька, который готов и спать верхом, тебе можно и на ногах постоять.
Это уже переходило всякие границы вероятности, потому что второго охранника в самом деле звали Конским Дядькой и он в самом деле с малых лет так привык ездить верхом, что превосходил в своей привычке к верховой езде самого Воеводу Мостовика, его еще звали Половцем за это, а теперь, наверное, могли бы окрестить и Татарином.
- Вот я тебе покажу Конского Дядьку, - лениво пробормотал второй страж, собственно и не обижаясь, а только чуточку удивляясь, хотя вместе с тем и не без гордости за то, что его знают даже неизвестные прохожие. Подойди-ка поближе, я тебя не так угощу! Еван, прогони его прочь, пока я не рассердился!
- Слыхал? - сказал Еван. - Иди себе с богом, а то...
- А то что? - засмеялся незнакомец. - Не пустите меня через мост? Так я сам пойду. Не нужно меня и пускать.
С того берега уже шли последние прохожие, они торопились поскорее ступить на землю, никто не обращал внимания на человека, который почему-то намеревался идти туда, откуда они все убегают, никто не прислушивался к его перебранке с конной стражей.
- Кому сказано - назад? - крикнул Конский Дядька. - Закрываем ворота!
Однако закрыть ворота они не могли, пока не пройдет последний с того берега, кроме того, нужно было сойти с коней обоим, а им не хотелось перед незнакомым спешиваться, поэтому они гордо торчали перед ним и немало удивлялись его дерзости.
- Вот как дам тебе своим копьем, - с угрозой сказал Еван.
- Ну и что? - спросил незнакомец.
- Проколю насквозь!
- А я тебя не боюсь, - спокойно сказал человек, и от этих слов даже Конский Дядька потерял терпение:
- Почему же это ты не боишься?
- Потому что у меня топор есть, - почти весело сказал тот.
- Что за топор?
- А такой - с долгой ручкой. Посмотри. И острый вельми. Я точил его на вражеских ребрах. Попробуйте меня держать - и вы отведаете моего топора!
