— Стукач точно! — запальчиво выкрикнул Саша. — Зачем ты привела его? Так клево жили!
— В самом деле, Алиск, ты не подумала, почему он к нам так прилип? — раздался голос Веры. — Что у нас с ним общего?
Вольнов стоял в парадном и боялся пошевелиться. Что он мог им сказать?! В самом деле, что у них общего?! И как доказать свою невиновность?! И как запугали всех, если повсюду мерещатся доносчики?! Сколько людей разобщила эта подозрительность?!
Вольнов уже дошел до метро, но вдруг остановился: «Скажу все как есть, и пусть думают что хотят».
Подвальная дверь хлопала от сквозняка, за ней проглядывалась темнота. Спустившись, Вольнов на ощупь зажег свет. В помещении никого не было, на стенах болтались обрывки рисунков, изуродованные холсты. Среди работ висел большой лист бумаги, на котором зияла размашистая надпись «Предатель!».
Долина, где звучит музыка
Однажды мы с художником Валерием Дмитрюком попали в красивейшую долину. Она находится в Карелии. Тот, кто хотя бы видел ее мельком, навсегда унесет с собой картину: ровный ярко-зеленый луг, сине-зеленая река и дома под раскидистыми елями, тоже зеленые, поскольку стоят в тени деревьев.
Мы остановились у деда Матвея, в просторной избе, половину которой занимала огромная побеленная печь.
— Кем будете, добры молодцы? — спросил дед Матвей, угощая нас чаем. — Пожаловали отдыхать или как?
— Я мастер мазка, — представился Дмитрюк. — Пишу картины.
— Художник значит, — заключил дед Матвей.
— А мой друг, — Дмитрюк кивнул на меня, — мастер интонации (он имел в виду дневник, который я начал вести в поезде, и в котором, по его словам, было несколько удачных строк).
Дед не понял, что Дмитрюк имел в виду, но вежливо сказал:
— Приятно поговорить с интересными людьми.
— Мы хотели бы пожить в деревне с неделю, — продолжал «мастер мазка». — Я хочу написать несколько этюдов, а мастер интонации — набраться впечатлений, покататься на лодке по озеру.
— Озеро у нас хорошее, — сказал дед Матвей. — Лодка там, на берегу. Долбленка из осины. Ходкая. Что порожняя, что груженая — одинаково идет.
— Неужели долбленки и сейчас делают? — поинтересовался я. — Ведь надо знать секрет, как распаривать дерево (я решил показать деду, что немного смыслю в лодках).
— Правильно подметил, — оживился дед. — Секрет почти забыли. Старики помнят, но уж руки не те. А молодежи все больше готовенькие подавай. Дюралевые. Отучаются люди делать своими руками, да… Приятно говорить с понимающими людьми.
После чаепития Дмитрюк отправился на этюды, а я пошел к озеру.
Был полдень, погода стояла отличная, дышалось легко и все, что меня окружало, устанавливало приподнятое настроение.
Около лодки-долбленки меня встретили лягушки и сразу попрыгали в воду, но одна, самая большая, вдруг начала меня пугать: надувалась, привставала на лапах, издавала угрожающие утробные звуки. «Надо же, какая бесстрашная», — подумал я и уважительно обошел пучеглазую особу.
Разглядывая лодку, я вдруг почувствовал — за мной кто-то наблюдает. Обернувшись, присмотрелся, и среди камыша заметил две пары глаз. Одни — светлые и озорные — принадлежали мальчишке; другие — маленькие и любопытные — собаке.
— Идите сюда, ребята! — махнул я рукой.
Мальчишка с собакой подошли. На голове мальчишки красовалась шляпа из лопуха, его брюки еле держались на ремне — их оттягивали карманы, в которых, как выяснилось позднее, лежала уйма ценных вещей: не отпирающийся замок, разноцветные голыши, осколок зеленого бутылочного стекла; в руках мальчишка держал лук со стрелами.
— Вижу — ты индеец, — сказал я. — Тебя как зовут?
— Колька. А он Шарик, — мальчишка кивнул на собаку.
— А я дядя Алексей. Я — мастер интонации.
— Мастер чего? — поморщился Колька.
— Интонации. Так меня называет мой друг, дядя Валерий. Он мастер мазка.
— Мастер пепка и мастер лепка, — засмеялся Колька и я сразу с ним согласился.
Шарик, заметив, что у нас наладился контакт, радостно закрутился, завилял хвостом. Колька вывернул свои карманы, похвастался «ценностями» и сразу вызвался научить меня стрелять из лука. Я согласился, но предупредил Кольку, что охотник из меня никогда не получится; в лучшем случае получится сентиментальный стрелок — из тех, кто выстрелит в жертву и плачет.
— Я не могу убивать животных, — заявил я Кольке. — Другое дело — полет стрелы. Это красиво. Тем более, что вижу — у тебя отличные стрелы (действительно, стрелы были тонкие, с гвоздями-наконечниками и оперением).
— А я хочу стрелять только сусликов, — поспешно заявил Колька. — Их здесь полно. Они такие глупые, отзываются на мой свист.
Колька выбрал среди своих «ценностей» тонкую полоску бересты, засунул ее в рот и свистнул, и тут же показал на соседний пригорок:
— Смотри туда!
На пригорке из норы вылез суслик, встал «столбиком» и, озираясь по сторонам, стал посвистывать, как бы выискивая сородичей.
— Здорово ты свистишь, — сказал я. — Но суслики не глупые, а доверчивые. Они думают, что ты тоже суслик, только большой. Ты мог бы их приручать, и они бегали бы за тобой, как котята. А ты стрелять!.. Неужели тебе не жалко их? Индейцы убивали животных, потому что им надо было что-то есть. И они всегда просили прощения у души убитого животного. А ты собираешься убивать, чтоб показать свое меткость. Неужели не понимаешь, что все живое так же, как и мы, хочет жить?! И чему вас только в школе учат?!
— А они посевы жрут!
— Подумаешь, съедят несколько колосков. Мы от этого бедней не станем.
— Не несколько колосков, — закачал головой Колька. — У них, знаешь какие, кладовки! Там всего полно, они ж и в огороды забегают.
— То, что они запасы делают на зиму, так за это надо их похвалить. Молодцы, запасливые, не то что некоторые люди, которые живут лишь сегодняшним днем… Суслик такой красивый зверек! И так красиво посвистывет… Ты его убьешь, а его, может, дети ждут. В общем, если начнешь охотиться, ты мне не товарищ.
В раздражении я пнул валявшийся под ногами голыш и направился к дому деда Матвея. Похоже, в знак согласия со мной, Шарик тоже отбежал от Кольки и понесся в конец деревни.
За обедом я начал рассказывать Дмитрюку и деду Матвею о Кольке, но дед Матвей, не дослушав, откликнулся:
— Колька хороший парнишка. У нас все люди хорошие. Войди в любой дом — примут, как родных… А ближе к городу в деревнях народ похуже. За ночевку деньги берут, за лодку тоже. Ни стыда ни совести нет. Их туристы избаловали… А у нас люди хорошие… И луга хорошие. Клевер сочный, сладкий. Такого нигде не сыскать…
— Я сегодня писал луга, — Дмитрюк кивнул на эскиз, сохнущий на подоконнике. — А деревню писать невозможно. На солнце все сливается в зеленое марево. Вижу не деревья и дома, а какие-то пятна и тени.
— У нас хорошие тени, — вставил дед Матвей. — Тени и клевер. Клевер сладкий, пахучий… Некоторые горожане ничего не замечают. Им лишь бы побольше грибов насушить. А вы все подметили… Приятно говорить с наблюдательными людьми.
К вечеру за мной зашли Колька с Шариком.
— Я не буду стрелять сусликов, — понурив голову, заявил Колька. — Я буду их приручать. Пойдем просто постреляем в дерево.
— Дай мне слово, слово мужчины, что никогда не будешь убивать животных!
— Даю, — кивнул Колька.
— Учти, если нарушишь слово, то все… знать тебя не хочу. Если мужчина не держит слово, он не мужчина, а трепло… Но тебе я верю… Ладно, пойдем постреляем в дерево, просто так. Посмотрим, как летают твои стрелы.
Колька привел меня на опушку березовой рощи, где росла высокая трава, синели колокольчики и порхали птицы. Около часа мы пускали стрелы в старый трухлявый пень. Все это время Шарик крутился около нас и, кажется, был безмерно доволен, что мы стреляем в неживую мишень.
На следующий день я решил сделать кружок на лодке по озеру; взял у деда Матвея короткое кормовое весло, сел в лодку-долбленку и поплыл.
Как и накануне, погода стояла жаркая. В воде отражались ослепительно белые облака. К середине озера их стало так много, а лодка шла так легко, что я почувствовал — лечу по небу. И надо мной были облака, и подо мной. У меня закружилась голова, я совершенно заблудился в облаках. Похоже, я просто перегрелся на солнце. Так или иначе, только мне стало не до прогулки. «Добраться бы до берега», — подумал и заработал веслом, но как оказалось — закружил на месте.
Меня выручили Колька с Шариком. Где-то в стороне я разглядел среди зыбкой зелени светлое пятнышко и рядом другое — потемнее, и услышал Колькин голос — он что-то кричал мне.
— Я сделал настоящую мишень, — сказал Колька, когда долбленка уткнулась в берег. — Смотри! — он поднял с земли картонку с черными кругами. — Пойдем постреляем!
