Но что значит эта кучка уволенных по сравнению с произволом и насилием, который много месяцев творился по всему Казахстану!..
Балхашские «преступные извращения» отнюдь не являлись исключением из правил, подобное было везде. Директива вновь проявила свою основную особенность – разрушительную. Недаром спустя три года Ураз Исаев, сделавший доклад на Шестом пленуме крайкома, искренне удивлялся: «В то время как ряд хороших и правильных решений оставался невыполненным, явно ошибочные решения выполнялись с неимоверной быстротой». (Речь шла, в частности, о решении бюро крайкома от 17 декабря 1929 года, по которому в первый же год коллективизации необходимо было добиться полного обобществления сельхозинвентаря и рабочего скота в зерноводческих колхозах и всего продуктивного скота – в животноводческих.). А чего было удивляться, если по сути своей директива была выражением насилия, направленного против человека. Лев Толстой писал в дневнике 1907 года: «Личный эгоизм – малое зло, эгоизм семейный – большое, эгоизм партии – еще больше, эгоизм государства – самый ужасный». При общей верности этой мысли (хотя Толстой и не усмотрел в мире эгоизм надгосударственный, тщательно скрываемый от публики) она была основана на старом историческом опыте: вряд ли писатель мог предположить, чем обернется государственный эгоизм пришедших к власти «пролетариев».
Партаппаратчики, разумеется, не просто верили в чудодейственную силу директивы, но и подкрепляли ее, не скупясь, судебными карами, вооруженной силой, винтовочным и пулеметным огнем. Именно тогда, в феврале 1930 года, когда по всей стране волновался народ, обреченный на голодную смерть и высылку в края, где Макар телят не пас, Бухарин, еще недавно призывавший крестьян обогащаться, писал в «Правде», что «с кулаком… нужно разговаривать языком свинца». И разговаривали.
Уничтожать, грабить, разрушать – здесь директива годилась…
14 марта 1930 года «Советская степь» писала, что в Каскеленском колхозе уничтожено не меньше половины поголовья скота:
«В то время, как правительство проводило месячник развития животноводства, в районе шел месячник уничтожения. Колхозники признались:
– Да уж, порезали немало. По корове каждый зарезал, а о баранах говорить нечего…
Стада баранов почти уничтожены. Из нескольких тысяч остались сотни. Молочный скот дает низкие удои (кормят одной соломой)».
Самое удивительное в этой заметке – подзаголовок «Не только восстановить, но и увеличить поголовье скота!»
Хозяйство кочевников было уже подрублено под корень, а сочинители директив продолжали понукать, разъяснять, агитировать, ставить задачи. «Действительность колхозного движения обогнала все плановые предположения: свыше 40 процентов хозяйств Казахстана объединено в колхозах. В целом это движение является вполне здоровым…» – писал 20 марта 1930 года в «Советской степи» секретарь крайкома Л. Рошаль.
Этот новый в Казахстане функционер, прибывший помогать Голощекину в проведении коллективизации, быстро развил бурную директивно-циркулярную деятельность. Вскоре Рошаль подписал постановление бюро крайкома, в котором осуждался «крайне неудовлетворительный темп ссыпки семян, иждивенческие настроения» в округах, разоренных сплошной коллективизацией. Показательны меры, которыми чиновники собирались поправить положение. Предписывалось:
– организовать соревнование между колхозниками по добровольной ссыпке скрытых запасов;
– колхозы, большинство членов которых заведомо злостно не обобществляют семена, распустить в установленном порядке как лжеколхозы;
– сократить до минимума разъезды на лошадях и т. п..[286]
По разумению Л. Рошаля (который сам, конечно, никогда не пахал, не сеял), только злостные кулаки не желают – в наступившей разрухе, неразберихе, волне судебных и карательных репрессий и приближающемся голоде – добровольно ссыпать семена. И потому новый помощник Голощекина призывал пресечь в корне «кулацко-байское вредительство» и «ни на минуту не ослаблять работу по ликвидации кулачества в районах сплошной коллективизации».[287]
Из Москвы на подмогу журналистам «Советской степи» прибыла бригада «Правды». Она побывала в Илийском районе, считавшемся районом сплошной коллективизации, и выразила недоумение:
«Могла ли быть 100-процентная коллективизация в районе, где сохранился еще полукочевой образ жизни, где только что начинается процесс оседания, где население никогда не видело колхозного хозяйства? Несмотря на это, есть заверения, что коллективизация проведена на 100 процентов. Как случилось это чудо?»
Выяснилось – как обычно, с помощью грубого насилия.
«Правдисты» весьма осторожно, обтекаемыми словами описали методы обобществителей, отдав должное разве что забавному, когда беспартийный учитель Бейсембаев создал «бумажную» артель собственного имени (хотя совершенно ясно, что учитель всего-навсего добросовестно подражал вождям). Вопреки всякой логике, но не вопреки партийной дисциплине (которая, разумеется, была куда важнее логики и здравого смысла), «правдисты» пришли к неправдоподобному выводу:
«Несмотря на извращения партийной линии, идея коллективизации среди казахского населения пустила глубокие корни».[288]
Между тем «кипучая жизнь» продолжалась. В первом «Восток-кино-театре» столицы ежедневно шла кинопьеса в семи частях «Любовь в 16 лет», на которую дети до 16 лет не допускались. Возмущенные поведением папы римского, ленинградские академики Ольденбург, Ферсман и Щербацкий подали заявление в ячейку безбожников при АН о принятии их в члены «Союза воинствующих безбожников». Работница Турксиба Редькина написала грозное письмо (в газету): «В 1914 году папа римский благословил мировую войну. Теперь он готовит крестовый поход против Советского Союза… Я вношу один рубль на постройку эскадрильи «Наш ответ папе римскому».
20 мая Г. Тогжанов призвал в «Советской степи» «выбить бая с последних позиций». Извращения в коллективизации он, в частности, объяснил «архинелепыми провокационными слухами», которые с первых дней кампании ходили в степи. Приведем эти слухи, дабы яснее понять, о чем говорилось в среде казахов-кочевников, у которых идея коллективизации якобы пустила глубокие корни. Тогжанов перечислил бродившие тогда «хабарчики»:
– будут обобществляться жены и дети колхозников;
– колхозы всех женщин будут распределять между мужчинами;
– для улучшения потомства колхозников казахским женщинам выписываются специальные «породистые» мужчины ростом в 3 аршина из центральных районов России, в частности цыгане (Алма-Атинский округ);
– дети обобществляются, потому что из их мяса будут приготовляться дорогие экспортные лекарства, которые за большие цены будут сбываться в Китай;
– скот отберут, казахи станут питаться травами (овощами) и пр.
Издавна степняк доверяет куда больше «узункулаку» – слухам, нежели письменному слову. Можно лишь догадываться, какие угрозы и кары нужно было применить уполномоченным по коллективизации, чтобы, несмотря на эти слухи, загнать людей в колхозы.
* * *
9 апреля 1930 года «Советская степь» напечатала речь Голощекина при открытии первого казахстанского краеведческого съезда.
«Если возьмем Казахстан до Октября – я бы его назвал доисторическим Казахстаном, – Казахстана не существовало. Он был разъединен, имел совершенно невероятную отсталость, архаическое хозяйство, кочевье, отсутствие каких-либо, хотя бы начальных, культурных учреждений, обостренную национальную вражду…
Я должен подчеркнуть, что именно социалистическая реконструкция сельского хозяйства, коллективизация, организация совхозов – именно это имеет исключительное значение для Казахстана, дающее выход отсталому архаическому хозяйству, отсталому, нищенскому народу…»
Оставим в стороне высокомерную развязность выражений, присущих вульгарному социологизму. Обратимся к сути. Что же дала народу ничем не подготовленная реконструкция сельского хозяйства?
Если говорить только об экономике, то, по официальным данным комиссии Ураза Исаева, за несколько месяцев первой волны коллективизации поголовье скота в республике уменьшилось на 30 процентов, или на 10 миллионов голов.
Впрочем, иного нельзя было и ожидать. Ведь даже в тех общих хозяйствах, которые были созданы ранее и всячески опекались властями, царил полный развал. Одним из таких хозяйств была коммуна имени самого Голощекина, созданная на юге республики, которую держали за образец и не раз пропагандировали в газетах. В год «великого перелома» об этом примерном хозяйстве вышла довольно пространная корреспонденция:
«УРОКИ КОММУНЫ ИМЕНИ ГОЛОЩЕКИНА
…Случай пронизывает всю работу и жизнь коммуны. Коммуна не знает, сколько у нее земель… В течение года разбазарила 24 головы крс, юрты и принадлежности к ним, 6 лошадей, 185 баранов – в общей сложности на 13 076 рублей.
