французская королева. А вот в Италии — как устоит император против трех королей, каждый из которых норовит отобрать у него Сицилию и Неаполь и посадить туда нового короля?.. Но какая нам-то из всего этого будет польза? Пожалуй, никакой, наш час еще не пробил[379], нам пока остается плясать монашеский танец... Но чтобы не заканчивать письмо такими грустными мыслями, расскажу, милая, что пишет мне один мой добрый знакомый; я бы и письмо тебе переслал, да оно на французском[380].
Ты хорошо знаешь, милый мой приятель, как велика была моя страсть к Юлианне; в какие только лабиринты она ни заводила меня. Мне было не более двадцати, когда я посвятил свою жизнь служению ей, и вот уже тридцать лет прошло в постоянных ссорах и перепалках с нею. Я любил ее, даже когда она стала совсем седой, как серая кошка, но всё-таки даже такую я лишь с огромным трудом смог заполучить. Она и сейчас остается в моих глазах красивой старухой. Ах, как мы с ней вздыхаем, сожалея, что не поженились раньше! Но виновата она, а не я. Тебе ведь известно, она никогда не соглашалась выйти за меня, говоря, что, пока во рту у нее остается хоть один зуб, она не ответит мне согласием. Вот почему на своем обручальном кольце я велел выгравировать слова: на тридцать первую годовщину моей любви. Милая кузина, что ты скажешь об этой истории? Я же скажу: такой пример достоин удивления, но подражать ему не следует. Кузина, твое здоровье!
Я уже собрался запечатать это письмо, и тут мне вспомнился случай с дочерью Карла Великого[381]. Император так любил своих дочерей, что не хотел выдавать их замуж, чтобы они его не покинули. А что он выиграл? Выиграл он от жилетки рукава. Одна из его дочерей была в хороших отношениях с секретарем отца; однажды вечером секретарь пришел навестить принцессу и провел у нее столько времени, что за это время выпало много снега. Простившись с принцессой, секретарь увидел снег — и испугался, что во дворе увидят его следы. Принцесса, заметив это, сказала: не бойся, я тебя перенесу через двор, чтобы люди не увидели, что прошел мужчина. И не только сказала, но и сделала: посадила секретаря себе на закорки и потащила его через двор. К их несчастью — или к счастью, — император в ту ночь не мог заснуть и, бродя по спальне, подошел к окну. Посуди сама, кузина, как он изумился, увидев свою дочь, которая шла через двор с таким грузом на спине. Но он ничего не сказал ей, а на другой день поговорил со своими советниками, и все вместе они устроили так, чтобы желанный груз навсегда остался у нашей принцессы.
104
Родошто, 12 aprilis 1734.
Премного, от всего сердца благодарю тебя, милая кузина, за рыбу[382]. Посылка сия заслуживает благодарности вдвойне. Во-первых, потому, что прислала мне ее кузиночка, во-вторых, потому, что сейчас великий пост, так что рыба нам кстати. Хорошая рыба здесь редкость, то ли потому, что рыба не любит эти места, то ли потому, что рыбаки наши — ослы. Соблюдать пост с рыбой довольно трудно, но яиц у нас хватает, и постимся мы с ними. Иногда мне кажется, что в желудке у меня цыплята бегают. Пожалуй, я не слишком совру, если скажу, что в день уходит у нас больше сотни яиц. Посчитай на весь пост и после четырех поставь три ноля, и увидишь, что число подходит к четырем тысячам, при этом я еще опускаю несколько дней. А вот попади мы к столу императора Вителлия[383], нам не пришлось бы есть одну лишь яичницу: о нем пишут, что однажды к его столу было подано две тысячи видов рыбы, и жареной, и вареной, в другом случае — семь тысяч блюд из птицы[384]. Все это кажется немыслимым изобилием, особенно для таких, как мы, кому и одно рыбное блюдо на столе в радость. Но ежели подумать, то для императора, который свое величие выказывал только на столе, хотя владел целым миром, оно, может, и понятно. Вот только кто-нибудь может ведь спросить: а существуют ли семь тысяч видов птиц? Ответить на это под силу разве что Ною. А мы пока будем есть себе яичницу. Да оно и не было бы очень уж похвально — наслаждаться столькими видами рыбы, особенно во время такого редкого поста, как нынешний: ты, пожалуй, никогда не слыхала, что святой Георгий погиб именно в Великий пост[385]. За вино, кузина, тоже спасибо, хотя и не такое большое, как за рыбу, потому как вина у нас хватает, и не просто хватает — вино хорошее, как столовое очень даже годится. Его нельзя назвать изысканным, оно не дамское, но для желудка достаточно хорошее. А что еще нужно? Умеренное питье способствует нашему драгоценному здоровью. Считается, что за один обед достаточно выпить четыре рюмки: первую — за нас, вторую — за наших благодетелей, третью — за хорошее настроение, а четвертую — за наших врагов[386]. На нашей волшебной родине это правило не соблюдается.
Ты пишешь, кузина, что в прошлом моем письме ты нашла ошибки. Конечно, ты все ошибки можешь и увидеть, и исправить. Но, наверное, это не смертный грех, наверное, ошибся я лишь в том, что забыл поставить где-то точку над i. Как раз мне пришла в голову одна история: нескольким молодым художникам предложили выиграть приз, а получит его тот из них, кто напишет самую красивую картину. Один и написал самую красивую картину, он и должен был получить подарок. Да вот беда: он изобразил тайную вечерю Христа, и, к несчастью, его угораздило нафаршировать пасхального агнца, который был перед апостолами, салом, евреи же сало не едят, так что подарок отдали другому. Ежели ты, кузина, нашла у меня такие ошибки, то, пожалуй, смертной казни я не заслуживаю. А того, о чем ты пишешь, я, скажу с грустью, не могу сделать; но что тут поделаешь, я прощаю тебя за твою просьбу, прости и ты меня, что я ее не выполню[387]. Но я, желая тебе доброго здравия, остаюсь.
105
Родошто, 16 junii 1734.
Только что пришла новость: москаль и сакс осадили Данциг[388], закрыли каждую тропинку, каждую лазейку, чтобы король Станислав не
