Вернувшись, он окольно разузнал, что с Вичкой все в порядке, она дома. Несколько дней он не показывался. Когда потом зашел в подвал, чтобы забрать навсегда кое-какие вещи, — первое, что он увидел, распахнув эти бывшие родные подвальские двери: Вичка целовалась с Хижняком. Они оба обернулись.
— Извините, — спокойно сказал Саня и закрыл дверь.
Он долго видел, какое было у Вички лицо, обернувшееся к открывающейся двери. Так и не побежденное лицо, но мелькнуло в нем сострадание; он, Саня, на нее — с ненавистью, а она в ответ — с состраданием; будто знала, как заболело в этот миг его сердце.
В этот день он и явился к Вале. В секцию больше не приходил. А осенью его забрали в армию.
Тренер Михаил Ильич сказал Вичке: «Смотри, красавица, ты мне всю секцию разгонишь!» — полувсерьез.
А Юра Хижняк, кажется, вообще ничего не заметил, что произошло, и вообще, происходило ли что-нибудь. «Она ведь сама ко мне пришла», — предал ее тут же. «Чепуха, не стоит разговоров», — прекратил Саня это дело. Юра тут вскоре перешел в другую команду: позвали выступать за сборную института.
А Вичка уехала. Пусть насыщает свой аппетит. Пусть.
Будем надеяться, что химическая реакция прошла успешно. Будем надеяться, что в осадок выпало драгоценное вещество опыта.
Только напрасно было ей, Вичке, думать, что удастся им с Саней пересечься еще раз, как это бывает с параллельными Лобачевского: дважды они воссоединяются, меридианы. Нет, тут все по-римановски: оттолкнулись — и в две все более расходящиеся стороны. Все более и более расходящиеся.
И только иногда, редко, во сне пленительный голос Обнори, отчетливый и ясный женский голос напоминал ему о потере. А говорят: если во сне слышишь отчетливо голос, но не видишь, откуда он, — это, значит, бог с тобою говорит. Богиня. Женщина.
Глава 12
ВРЕМЕНИ ХВАТИТ НА ВСЕХ
Вот о н лежит перед нею — беззащитный, спящий, бедный… Проснется, увидит ее — что с ним будет? Что с н и м и будет? (Не ждала, что придется еще когда-нибудь объединять себя с ним общим местоимением.)
Вспомнилась пустячная одна перемолвка из времен любви. «Ты любишь птиц?» (Чисто женский вопрос.) Он ответил: «Кур». (Кажется, он даже сказал «курей».)
Все остальное, собственно, было похоже на этот диалог. И все-таки протянули, продержались на чем-то. Что ж, иногда было и хорошо. Правда, всегда за счет чего-нибудь постороннего — еды, погоды. Лежишь, например, в лесу, на поляне, загораешь — конечно, хорошо! Все стрекочет в траве, солнце звенит, деревья вслушиваются в ток своих животворных соков. Юра ругает медицину, долгие перед заграницей медосмотры. Солнце трогает ножу, шорох листьев баюкает, природа отпускает тебе все грехи, оправдывает тебя каждым своим шевелением, искупление дает, индульгенцию: живи, не мучайся! Но тут же вспомнишь, как забрели недавно в зоопарк (в руках по мороженому, рты разом смеются и едят) и вдруг Полина видит: ее родители с дочкой. Ее дочкой. Воспитательное мероприятие осуществляют (а она, Полина, какое мероприятие осуществляет тут? название есть ему?). Хорошо, не заметили, на зверей смотрели. Полина отпрянула за угол. Мороженое не смогла больше есть — в урну. А Юрке жаль свое выбросить, но и есть вроде не солидарно — поколебался и проглотил целиком…
Бодрый глупый Юра Хижняк. Нет, он не глупый, он вон какой умный: «Представь себе, не какая-нибудь нарошечная тренировка, а реальный случай: вытекло масло из выключателя. Масло, гасящее искру при отключении. Иначе может так ахнуть, что… Пока не поздно, надо обесточить масленник и наполнить. А как его обесточишь, если он питает трансформатор водонасосной; их там два трансформатора, но второй, как назло, на ремонте! Придется, выходит, обесточить водонасосную, а это значит остановить нашу ТЭЦ и еще одну, заводскую, которая висит на нашей водонасосной. Ну, все в панике. Представляешь?» — «И тут выходишь ты и…» — «Нет, а что тут смешного, именно так: выхожу я и говорю: не может быть! Не может быть, товарищи, чтобы нельзя было запитать водонасосную от заводской ТЭЦ! И действительно, Путилин тут же вспоминает, что через наши два размораживающих устройства действительно проложен резервный кабель. Слабый, правда, но один насос питать сможет, хоть не останавливать обе ТЭЦ». — «Браво, — говорит Полина перегретым, утомленным от солнца голосом. — Геройски предотвратил… или как там. Рядовой подвиг скромного труженика». — «Вот напрасно ты недооцениваешь, — обижается. — Во всяком случае, Егудин бы не нашел выхода. Тот Егудин, чье место, ты говоришь, я занял». — «Я этого не говорила». — «Но думала!» И тут в ней поднимается раздражение — как будто они лет десять уже супруги, и все, что каждый из них может сказать, другому известно до отвращения. «От-ку-да ты можешь знать, что я думаю!» Но — замяли… А по дороге из леса они забрели на собачью выставку, Полине непременно захотелось взглянуть на собачников, сумасшедшую эту породу людей. В штанах, облепленных шерстью, замерев, дожидались они своей очереди пройти по кругу под придирчивым оком судей. «Задними косолапит», — уничтожала моську судья дама, и моськина хозяйка покорно отступала назад в круговом шествии, с жалким упорством продолжая претендовать, а беспощадная дама уничтожала следующую: «Лопатки вывернуты!» Все это привело Полину в истерический восторг. Мужики в таком состоянии, наверное, ищут драки. Юрка с опаской косился на нее, и на трусливом лице его было написано: «Надо когти рвать».
За столом среди поляны восседали собачьи судьи — неизрасходованные дамы. Мужчина был среди них один, он величаво стоял с сантиметром на шее, как портной (измерять претендентов), иногда он склонялся к дамам и, улыбаясь в разговоре, обнаруживал мужественные морщины на щеках и металлические зубы.
Полина заявила: «Когда мы окончательно надоедим друг другу, я познакомлюсь вот с ним — буду изучать другую породу. Ты мне был интересен как представитель породы инженеров». — «Любознательная, значит?» — обиделся Юра и, конечно, сразу язвить. Первый рефлекс простейших: ты мне больно, и я тебе. (Был бы поумней, понял бы, откуда идет ее истерика, сделал бы что-нибудь…) Осведомился: «Ну, и какие у тебя остались впечатления от нашей породы?» — «А ничего, бодрячки, ин-же-нер-чи-ки…» — «А сама-то ты какой врач?» — «Какой? Ну, говори, какой?» Он запнулся — видимо, готовилось крутое слово, но в последний момент, как обычно, струсил и подменил: «Ты легкомысленная!.. Наверное, и лечишь так». Тот, с кем ты предаешь, первый же предаст тебя и отвернется. Будешь знать. «Ха-ха-ха!..» — раскатилась она, а сама уже вертела на пальце перстень с синим камнем, подарок Юры, и он ревниво следил, и Полина уверена была: если снять и вручить ему — ведь возьмет. Возьмет, подлец, и положит в карман. Но она не сняла. Она вскинула больно-смеющееся лицо к собачьему кругу и, забыв о своем спутнике, постепенно грустнея, глядела, как ходят чередой прямоногие, как бы без коленок, пудели с упрощенными формами тела — будто выдутые стеклодувом, — черные фигурки, напоминающие персиянок в шароварах. Танцующих персиянок в шароварах. Догадываясь, что происходит тут что-то важное для их хозяев, собачки преисполнились старанием, они волновались и с приподнятым духом служили целям своих хозяев, не ставя эти цели под сомнение и не испытывая их здравым смыслом, — совершенно как люди, доверчиво принимающие из чужих сильных рук уже сформулированную, готовую цель для стремлений.
Хорошо им, домашним, прирученным, дрессированным — собакам и людям. Не то что иным беднягам, которые рыщут в одиночку, на ощупь, — не знают цели и уповают на авось: авось наткнутся на нее — а без нее что за жизнь?
«Ты легкомысленная!»
Ну кто бы сказал Полине: ты чистая, кто бы успокоил: ты чистая, кто бы нежно уверил ее: ты чистая! Кто?
— Ты потеряла понятие о приличиях, — сказал Полине Проскурин. — Тебя знают люди, а ты со своим хахалем шляешься где попало, пальцем на вас показывают!
А есть вещи, которые следует очень охранять от называния вслух, как фотобумагу от света. Все зависит от слова, которое первым запечатлеется — и пригвоздит уже необратимо. Как только Юра был назван хахалем, тотчас Полина стала шлюхой — такова неизбежность обозначения. И именно ею она себя и почувствовала.
— Замужние женщины так себя не ведут! — заключил Проскурин как-то по-детски обиженно — и это было бы смешно — да и было смешно, — Полина засмеялась безалаберным смехом неимущего, которому нечего больше потерять. Но Проскурин метнул в нее такой взгляд, преодолевающий сопротивление любой остальной материи. Почему он делал это так редко! — в промежутках Полина отвыкала уважать его.
Она посерьезнела и спокойно сказала:
— Ты прав. Замужние женщины так себя не ведут. Но положение легко исправить. Я перестану быть замужней женщиной.
