Сердито проговорив эти слова, он некоторое время молчал, как бы продумывая следующую мысль, неожиданно вскакивал, хлопал дверью и исчезал. Лишь Лариса Аполлоновна не заставляла себя ждать и сообщала по телефону последние новости:
– Ты, милочка, слыхала о международном терроризме империалистов? Сволочи! Это в высшем смысле безнравственно в неприкрытом смысле слова. А ты слыхала про новое метеорологическое оружие?
Мария слушала и думала про себя: «Какого черта она мне звонит, поболтать? Одной скучно? С ребенком сидеть не желает, а вот газеты, видите, аккуратно читает».
Лариса Аполлоновна обладала завидной проницательностью и, как бы угадывая мысли племянницы, говорила:
– Я, милочка, так люблю детей! Если б мне сбросить лет двадцать, я б только ими и занималась. Я горячо люблю свою внучку. – А так как вернуться к годам двадцатилетней давности – все равно что заставить луну и солнце поменяться ролями, по тем самым причинам отпадало предположение, что Лариса Аполлоновна возьмется за воспитание своей «горячо любимой» внучки. Мария, так вначале обрадовавшаяся телефону, со временем поняла, какая это тяжкая обуза – соотносить свою жизнь с прихотями и капризами другого человека, который может позвонить в пять часов утра и сказать:
– Я вычитала: детям, представь себе, можно давать черную икру, оказывается, по пятьдесят граммов в день.
– Где же я ее возьму, эту самую икру! – восклицала в негодовании Мария, понявшая по тону своей тети, что та уверена в возможностях Марии каждый день покупать в таком количестве икру, убеждена, что ее дочь Ирина отдает всю свою учительскую зарплату на питание ребенку. И еще напрашивалась мысль: большую часть этой самой зарплаты Мария использует только для себя. Вечером раздался звонок, и Мария попросила взять трубку Коровкина.
– Это кто? – допытывалась Лариса Аполлоновна.
– А вам-то что? – ответствовал Коровкин хриплым голосом.
– Но это голос мужчины, а не женщины! – возмутилась Лариса Аполлоновна.
– А вам какое дело?
– Но я сейчас в милицию позвоню, а не потерплю такого хамства!
Алеша Коровкин в то время выздоравливал и чувствовал значительный прилив сил. Он усиленно читал «Фауста» и, поглощая вечерами страницу за страницей, находил в книге мысли, удивительно созвучные своим. В такие минуты в нем радостно пело сердце, барабанным клекотом отстукивала мысль свой победный марш, и ему хотелось со всем человечеством говорить на «ты».
Получив деньги за целый месяц по больничному, он, по своему легкомыслию, купил на всю сумму дорогих фруктов. С Центрального рынка приехал гордым, полновластным хозяином набитой дорогими фруктами сумки, но с рублем мелочью в кармане. Когда он разложил по просьбе радостно суетящейся Маши все фрукты на столе: крупные гранаты, золотистые яблоки, исходящие ароматным розовым соком груши и даже ананас, необъяснимым образом оказавшийся у одного грузина, – то в груди почувствовал радость за содеянное. По тону выдержанного и великолепно поставленного генеральского голоса Алеша почему-то решил, что разговаривающая с ним женщина догадывается, что у него в кармане всего рубль мелочью, а от этого и тон ее голоса. Догадка больно кольнула. Он бросил трубку, когда женщина заявила, что позовет милицию. Но не тут-то было, снова раздался звонок. Трубку на этот раз взяла Мария.
– Милочка, скажи, это твоя квартира, или я попала на самое дно какого-нибудь притона? – гневно зарокотал голос Ларисы Аполлоновны. – Я грубости не потерплю! Я думала поговорить о важных вещах, а трубку взял какой-то гнусный хам!
– Чего вам нужно, тетя Лариса? – сдерживая себя, спросила Мария.
– Милочка, послушай меня, генеральшу, прожившую жизнь, которая тебе и не снилась: я хотела поговорить о коллизии жизни, имеющей место в нашей прекрасной действительности, а он, получается, хамит!
– Зачем вам эта коллизия? – спросила Мария, удивляясь и окончательно ничего не понимая.
– Колли-зии!
– Какой коллизии?
– Милочка моя, у нас с Иринкой наметилась жизненная коллизия по причине зла так называемого кандидата наук Оболокова. Видишь ли, милочка моя, я, вдова, ты знаешь кого, и даром говорить не буду. Кандидат совратил Иринку, сама догадываешься из-за чего. Драгоценные камни! Объяснять не буду и расшифровывать тоже, потому что могут случайно услыхать, и – произойдет беда. Но ты догадываешься, что я имела в виду. Он – не ученый, нечестным путем добыл звание, он – шарлатан. Чистой воды притом. Ученый так вести себя, сама понимаешь, не станет. Он, безусловно, не кандидат, а бандит наук.
– А кто вам сказал, тетя Лариса? – спросила Мария, догадываясь, что это очередные выходки тетки. – Иринка любит мужа. Это хорошо. А вы, как сензитив, все знаете, диагноз ставите на расстоянии.
– Милочка, был у меня один сензитив, так после его сеанса парапсихологии золотая столовая ложка, которую приобрел мой муж в 1947 году с большим трудом и с риском, за пять килограммов хлеба, исчезла.
– Нельзя так о людях, что он – бандит наук, – взволнованно проговорила Мария.
– А я к примеру говорю, что он – отпетый шарлатан, милочка. Этот отпетый тип упрекнул меня, что я скряжничаю, а это для того, чтобы я его оделила кое-чем. Сама знаешь, я могу оделить. По телефону не хочу говорить. То есть я тебе хочу сказать: остерегайся его, а то такие коллизии в жизни изобретет для тебя – рада не будешь. Он даже Иринке говорит, что ты за женщина: Маша, мол, с двумя справляется, а ты с одним – не можешь. Вот какие гадкие слова бросает ей в упрек. Берегись таких. Это я тебе говорю. Никто тебе такое не скажет. Потом спасибо скажешь. И помни, что люди – завистливые. Один раз нашарлатанили кандидатскую, а я, говорю тебе, им безнравственность привяжу, и попробуй докажи, что это не так. Так он мне, подлец, ответил: «Есть, говорит, интеллигенция в первом поколении, и вы – интеллигент по колено!» Ты представляешь, милочка, это я-то интеллигент всего по колено? Это же курам насмех! Ха-ха-ха!
Маша давно уже не слушала, смотрела, как Коровкин играл на тахте с девочками. Ксюша лежала на боку и улыбалась, а маленькая Машенька сидела и пыталась укусить свою ногу, потом оставила ногу в покое и подползла к краю тахты, заглядывая вниз, на пол, и могла свалиться. Коровкин наблюдал за нею, как девочка ползет, как смотрит, ожидал – испугается или нет. Но девочка не испугалась и свалилась на пол так быстро, что Коровкин не успел даже руки протянуть.
Девочка разревелась, носом пошла кровь. Мария ойкнула и бросила трубку, подхватила ушибленного ребенка и заходила по комнате.
– Ой, куда ты глядел? Глаза твои, Алеша, не видели, что ли?
– Туда и глядел, – обиделся Коровкин, а Маше показалось, что он улыбается.
– Бесчувственный ты человек! Нет в тебе жалости!
– А ты нашлась, сердобольная, собрала чужих людей и – квохтать!
– Не людей, а детей. Есть разница! – воскликнула Мария.
– А мне все равно, – отвечал Коровкин и горячо сказал, что из-за чужих, в сущности, людей они не могут решить свою судьбу.
– Ах, тебе все равно, тебе все равно. Тебе и ко мне – все равно.
– А ты ко мне лучше? – крикнул Коровкин, вскакивая и хватая свою кепку.
– Ну знаешь, говоришь одни глупости, много на себя берешь.
– Я, выходит, губошлеп? – не отставал Коровкин.
– Получается, что губошлеп, – сорвалось у Марии. Она хотела сказать так, чтобы посмеяться и тут же помириться. – Ты понимаешь, что такое ребенок? Ах, ты совсем ничего не понимаешь! Вы, мужчины, ничего не понимаете. Приходил ученый Оболоков, считает, в мире наиважнейшее дело – его. Это же эгоизм настоящий. Что может быть важнее человека? Чтоб его не только родить, но и вырастить, воспитать. Что важнее? Ничего, мастер Алеша, нет ничего. Это потруднее и важнее, чем полетать на Марс, скажем. Важнее! А то у вас вон какие мысли: ах, разве это достойное – тряпки, пеленки! Недалекие это люди, мелкие их дела и мысли, чувствишки. О ребенке – это значит, о себе, о человеке! Вот что значит, Алеша, о ребенке. А Оболоков: ах, разве это жизнь, пеленки, молоко! Пустой человек. Иринка скрывается от своего ребенка! Шизики!
– А что он приходил? – насторожился мастер, натянув свою кепку, соображая, что ему что-либо говорить, доказывать – нельзя, так как можно поссориться, а он этого не хотел. Уж очень Коровкин этого не желал, прямо-таки встревожился всей своей натурой, не желая ссориться.
В голову к нему закралась счастливая мысль уйти неожиданно, молча, уйти голодным и не съесть ни одного из принесенных великолепных фруктовых плодов, красующихся на столе и испускающих дурманящие запахи по всей квартире. Он бросит взгляд на квартиру и с гордо поднятой головой молча покинет ее, как уходили раньше аристократы, а она, конечно, потом будет мучиться и казнить себя за обиду мастеру Коровкину. Он было уж совсем ушел вместе со своими мыслями, но упоминание об ученом остановило его. В нем шевельнулся страх, такой маленький комочек ревности прокатился по телу и осел в душе, затрепетав там.
