— Так, — сказал он, — если не ошибаюсь, Кен, ты нас капитально подставил, — Он открыл дверь. — Но сделал это весьма элегантно. — И он кивнул, перешагивая через порог, — Будь поосторожнее.
Я лишь улыбнулся ему вслед.
Вообще-то пока мне все, похоже, сошло с рук, я имею в виду ту трепку, которую задал фашисту, однако — во всяком случае, в теории, согласно моему сумасшедшему, дурацкому плану, — дальше события должны были развиваться иначе. Требовалось, чтобы кто-то раздул это дело, чтобы мне предъявили официальное обвинение, чтобы им, наконец, занялась полиция.
Потому что тогда — несмотря на все свидетельские показания, несмотря на камеры и магнитные ленты, несмотря на то что все случившееся можно увидеть заснятым под тремя разными углами, да еще изучить в замедленном режиме, и, разумеется, несмотря на то, чему, надеюсь, суждено было стать большущим фингалом под глазом у Лоусона Брайерли, — я вознамерился и перед лицом полиции, и перед лицом адвокатов, и перед судьей, и перед присяжными заседателями, если до этого дойдет, начисто все отрицать.
В этом-то главная хитрость и заключалась.
Глава 9
Большие пушки — большие шишки
— Я так и знал, что ты затеваешь какую-то пакость.
— Врешь! Ты даже не догадывался.
— А вот и нет! Отчего, ты думаешь, я так нервничал в «Свинье» перед тем, как тебе предстояло отправиться на студию?
— Ты всегда нервничаешь, когда я занимаюсь чем-то, что ты не можешь проконтролировать.
Фил издал такой звук, словно чем-то подавился.
— А вот это неправда, Кен. Тут ты несправедлив, — Похоже, обиделся всерьез.
Я положил руку ему на плечо. И хотя, прошу вас заметить, это была чистая правда, сказал:
— Извини.
— Не может быть, чтобы ты ударил его по-настоящему, правда?
— Будь спок. Начистил ему физию лучшим образом.
— Врезал как надо?
— Именно. Кулаком. Погляди на мои костяшки, — И я сунул ему под нос правую руку, показывая ссадины. Кисть до сих пор болела.
— И ты действительно этим гордишься, да?
Я подумал и сказал:
— Да.
Мы сидели в «Золотой ветви». Фил только что рассказал, как после нашего с ним расставания еще поболтался в радиостудии, ожидая конца записи «Горячих новостей», чтобы я доложил ему о выполнении задания, и очень удивился, когда я вернулся в нашу станционную каморку уже через полтора часа после того, как отправился в Клеркенвелл к телевизионщикам.
— Ты набросился на него? — спросила Кайла, откидываясь на спинку офисного стула и засовывая в рот шариковую ручку. Я кивнул, тогда она встала и чмокнула меня в щеку. — Восхитительно, Кен.
Фил и его ассистентка Энди ошеломленно переглянулись. Энди предположила:
— Теперь остается только пойти в кабак.
— Но они, надеюсь, не вызвали полицию?
— Отнюдь нет. Меня даже довольно долго уговаривали остаться и продолжить съемку. Не знаю даже, что именно заставило их прекратить это занятие, то ли моя упертость, то ли гримерши, которые выбились из сил, пытаясь закрасить синяк под глазом у Лоусона. Так что я просто вышел на улицу и сел в такси.
— Как ты думаешь, Брайерли подаст на тебя в суд?
— Не имею понятия. — Я отхлебнул «Гордость Лондона» и широко улыбнулся Филу. — И меня это не колышет.
— Ты ведь спланировал все за несколько недель, правда?
— И даже месяцев. Собственно, эта мысль пришла мне в голову еще тогда, в кабинете Дебби, когда ты впервые заговорил о «Горячих новостях», то есть в сентябре. Классическая же дилемма: с одной стороны, не хочется предоставлять таким типам трибуну, а с другой стороны, хочется прилюдно вывалять этого вонючего урода в грязи, и мне подумалось, что кому, как не мне, взяться за это, ведь я либерал самый что ни на есть воинствующий, я не какая-нибудь размазня, что сперва постарается понять этого ублюдка, а затем начнет ужасаться сказанному им; нет уж, решил я, нужно дать этому говнюку попробовать его же собственного лекарства.
Фил помолчал, он сидел вполоборота ко мне и смотрел на меня, а я смотрел на него.
— В чем дело?
— Похоже, я знаю тебя не так хорошо, как мне казалось.
— Ага, — ухмыльнулся я, — Клево, правда?
— Однако, если он подаст на тебя в суд, у тебя будут крупные проблемы.
— Первый в моей жизни подобный эпизод? Да еще без применения оружия? При таких обстоятельствах до тюрьмы не дойдет. В самом кошмарном сценарии я действительно воображал себе, как меня загребут, после того как наброшусь на чертова мерзавца и превращу его в кровавое месиво, а тот окочурится или останется паралитиком, или что-нибудь в том же роде, или окажется, что я забил ему в задницу видеокамеру «Телефункен ю-би сорок семь» и теперь ее никак не вытащить, но в результате все, в общем-то, хорошо закончилось. Я вполне могу заплатить штраф, пережить общественное порицание и так далее.
— Вообще-то я имел в виду, что тебя могут выгнать с работы.
Я бросил в его сторону насмешливый взгляд:
— Ну да, теоретически.
— И не только.
— Думаю, как раз тут все в порядке. Мне, черт возьми, не устраивали головомойку уже несколько недель.
— Кен, ради всего святого, мы же вечно ходим по острию ножа, независимо оттого, получили уже официальное — или конфиденциальное — предупреждение или еще нет. Отдел рекламы и так на нас взъелся из-за того, что свои ролики отозвали «Американ эрлайнс», Израильский совет по туризму, а также… ну и еще пару конфликтов с рекламодателями я разрулил сам. И ничего смешного. Сейчас проводится не так уж много по-настоящему больших рекламных кампаний, так что потеря хотя бы нескольких возможных клиентов стоит рекламщикам многих бессонных ночей, и, бьюсь об заклад, сводки об их мучениях регулярно достигают самых высоких уровней нашей информационной империи.
Я нахмурился.
— Ну, Израильский совет по туризму может и передумать теперь, когда я избил этого поганого отрицателя холокоста, — проговорил я, глядя на Фила.
Выражение лица у него оставалось довольно скептическим.
— А может, — произнес он, — это окажется той соломинкой, которая сломает спину верблюда. Я бы на твоем месте еще раз глянул контракт. Речь даже не о каком-нибудь туманном пункте насчет проступков, бросающих тень на доброе имя радиостанции; уверен, возбуждение против тебя уголовного дела или хотя бы угроза чего-то подобного означает, что тебя могут вышвырнуть, даже не заплатив.
— Вот черт. — У меня возникло поганое чувство, что он, может быть, прав, — Пожалуй, я действительно позвоню своему агенту.
— Итак, мистер Макнатт, не соблаговолите ли рассказать сами о том, что произошло в лондонской студии телекомпании «Уинсом продакшнз» на Клеркенвелл-роуд днем в понедельник четырнадцатого января две тысячи второго года?
Вот черт, это оказался тот самый сержант-дознаватель, который брал у меня показания о моем путешествии в Ист-Энд, когда я разбил стекло в такси и ударил ту девицу кулаком по лицу. Я был настолько глуп, что приперся давать показания в полицейский участок по месту жительства, хотя мог выбрать для этого другое место. Сержант был молодой парень, белый, с острыми чертами лица и при том, однако, довольно мордастый, с каштановыми волосами, редеющими на висках.
Он улыбнулся:
— Не торопитесь, мистер Макнатт, времени у вас вдоволь, — И пошлепал ладонью по большому магнитофону в громоздком деревянном корпусе, стоявшему на письменном столе в кабинете для допросов.
Мне стало не по себе от того, с каким удовольствием он произнес мое имя. И я уже, наверное, в пятисотый раз за свою жизнь проклял родителей за то, что они еще до моего рождения не сменили фамилию на более приличную.
— А ничего не произошло.
Пауза.
— Как, ничего за весь день?
— Ничего из того, в чем меня обвиняют.
— Вы обвиняетесь в хулиганском нападении на человека, мистер Макнатг.
— Вот именно. Ничего подобного не было. Все выдумано. — Меня прошиб пот. А ведь план казался таким замечательным, пока я не начал его осуществлять.
— Значит, все выдумано.
— Да.
— Тогда что же произошло на самом деле, сэр?
— Я пришел взять интервью, а его отменили.
— Понятно, — Сержант-дознаватель на мгновение задумался. Заглянул в свои записи. — В какой момент его отменили?
— Я так и просидел все время в Зеленой гостиной, — проговорил я, внезапно почувствовав порыв вдохновения.
— Где-где просидели?
— В Зеленой гостиной — там вас маринуют, прежде чем провести в студию.
— Ясно.
— Сидел я там, сидел, а потом ко мне подошли и сказали, что ни интервью, ни дискуссии не будет.
Сержант посмотрел на меня, прищурившись.
— Вы отдаете себе отчет, сэр, что в суде вас попросят повторить сказанное под присягой?
Ох, дьявол! Лжесвидетельство. Как я об этом не подумал? Я слишком восхищался собственной хитростью и наивно полагал, будто все сразу начнут мне подыгрывать, как только догадаются о моих целях. Я сотни раз продумывал каждую мелочь, но почему-то в моих мечтах все неизменно заканчивалось тем, что я скромно принимаю награды типа «Человек года», а вовсе не сажусь за лжесвидетельство.
