и пушистая.
Я подмечаю, как она еле заметно улыбается. Всего миг – и улыбка исчезает, но моей встревоженной, изнуренной душе становится легче.
– Мы пришли. – Рисса останавливается перед дверью, возле которой на табурете сидит второй стражник, а изо рта у него торчит зубочистка.
– Куда? – спрашиваю я, смотря на незнакомую дверь. – Что ты делаешь?
Рисса приподнимает светлую бровь и с ухмылкой глядит на меня.
– Я пришла проведать Мист.
Мист.
Да, речь идет о наложнице, которая не раз пыталась выцарапать мне глаза. О женщине, которая у всех на виду словами выражала ко мне ненависть. Женщина, которая носит в своем чреве незаконное дитя Мидаса.
С круглыми, как блюдца, глазами я отступаю назад.
– Что? Ты знаешь, что я не могу туда войти! – шикаю я.
– Как жаль. Если ты не пойдешь со мной, то мы не сможем поболтать, а у меня, поверь, есть очень пикантные сплетни, – недвусмысленно заявляет Рисса.
Я оглядываюсь в коридоре, словно надеясь, что появится люк, в который я смогу провалиться, но под сплетней Рисса сообщает, что у нее есть известия. Еще мне нужно сбагрить этот золотой слиток, который сейчас прожигает в моем кармане дыру.
У меня вырывается вздох.
– Ты уверена, что больше не испытываешь ко мне ненависти? Потому что кажется, что как раз напротив.
Рисса улыбается еще ярче, словно моя реакция знатно ее позабавила.
– Аурен, тебе будет интересна моя сплетня.
Проклятье, она меня заинтриговала. Рисса меня заинтриговала, и ей это известно.
– Знаешь, у меня вдруг возникло непреодолимое желание кинуть в тебя книгу.
С ее губ срывается мелодичный смешок, и внезапно с плеч Риссы словно падает груз, а в глазах появляется блеск.
– Не нужно делать из этого трагедию. Я пришла совсем ненадолго. Каждый день к Мист приходит кто-то из наложниц, а сегодня моя очередь.
На мгновение я задумываюсь, но все же сдаюсь.
– Ладно. Но, кажется, мне понадобится кодовое слово.
Лукаво улыбаясь, Рисса стучит в дверь, и, услышав приглашение войти, мы заходим, а стражники остаются в коридоре. Дверь прочно за нами закрывается. Я оглядываю сиренево-голубую комнату, заметив типично женскую кровать, зону для отдыха возле камина, дополненную миниатюрным столиком, уже накрытым для чаепития.
Там и сидит сейчас Мист, ее черные волосы уложены в аккуратную прическу. Рисса обходит тахту и плюхается на одноместное кресло, утонув в бархатных фиолетовых подушках.
– А, это ты, – поглядев на нее, бросает Мист.
Вот черт. Если так приветствуют саму Риссу, то меня, безусловно, ждет что-то прелестное.
– Я тоже рада тебя видеть, Мист, – улыбаясь, отвечает Рисса. Взяв со стола чашку, она наливает себе чай.
Я считала, что они подруги, потому подобный разговор меня удивляет. Однако обычно я виделась с наложницами, когда они… приходили к Мидасу. Тогда они всегда казались дружелюбными, но их работа заключалась в притворстве.
Я сконфуженно пячусь назад.
– Симпатичная комната.
Мист так резко поворачивает голову, что я удивлена, как она не сломала себе шею.
– А ты как тут оказалась?
– Если честно, понятия не имею, – бурчу я, прислонившись к двери. Не хочу подходить ближе. У Мист есть когти, а я не доверяю этому пернатому существу, что прочно обосновалось у меня в груди.
Мист переводит недовольный взгляд на Риссу.
– Это ты ее привела?
Рисса изящно попивает чай, словно ее совсем не волнует натянутая обстановка.
– Ты сама просила, чтобы каждый день тебе кто-нибудь составлял компанию. А теперь к тебе пришли сразу два человека.
Мист тычет в мою сторону пальцем.
– Эту вообще нельзя считать человеком.
От такого оскорбления меня берет оторопь, а гнев вспыхивает, но Рисса вмешивается, прежде чем я успеваю ответить.
– Безусловно, Мист, твое положение воспитанности тебе не прибавило.
– А к чему мне быть воспитанной в ее присутствии? С нее и так пылинки сдувают.
Рисса смотрит на нее холодными голубыми глазами.
– Да, а теперь пылинки сдувают с тебя. У тебя есть отдельные покои, слуги в твоем полном распоряжении, девять месяцев перерыва от тяжкой работы. Надлежит ли остальным наложницам тоже стервозничать по отношению к тебе?
Щеки у Мист становятся пунцовыми, и на миг я думаю, что сейчас она нас выгонит, но вместо того наложница пронзает меня взглядом и говорит:
– Ну, не стой тут как статуя, – огрызается она. – Садись.
Как мило.
Я обхожу ее стороной и сажусь в кресло рядом с Риссой. Но чай себе не наливаю и печенье тоже не беру. Я вижу, что терпения Мист хватает только на то, чтобы я занимала тут подушку.
Мы смотрим друг на друга, а рядом с нами оживленно горит огонь, словно пытающийся прожечь нелюбезность. Так мы и сидим, напряженно молча, а годы наблюдения друг за другом по разные стороны моей клетки объединяются в это мгновение…
Мист кладет руку на слегка выпирающий живот, и я опускаю взгляд. Когда я только узнала о ее беременности, это меня уничтожило. Но теперь…
Что я теперь чувствую?
Я ждала, что во мне появится ревность. Но этого не произошло.
Сейчас под ее облегающим платьем видна небольшая выпуклость. Забавно, что Мидас оставил свой след у нее в животе, а в моем случае он проявляется в синяке на щеке.
И мое настроение меняется в один миг.
Мист завидует моему положению в жизни Мидаса. Теперь я это понимаю, да и раньше знала, но, увидев ее живот, задумываюсь о главном. Потому что… как бы я себя чувствовала, окажись на ее месте?
Это не обычная беременность. Мист родит ребенка царю. Царю, который держит ее только в качестве своей наложницы, а в действительности ни капли о ней не волнуется.
Наверное, она боится. Беременности в целом, родов, что с ней станется после. У нее не будет власти, а я больше остальных понимаю, каково это.
Мист родит Мидасу дитя. Мужчине, который ударил меня, причинил боль, оставил на моем теле синяки. Сочувствие грузной дождевой тучей омрачает мое настроение, пронизывая жалостью к сидящей напротив женщине.
На ее месте могла оказаться я. Я могла стать той, кто носит в своей утробе его ребенка, и как бы я тогда поступила?
Я бы никогда не смогла от него сбежать.
Жизнь Мист изменилась безвозвратно и навеки. Отныне она повязана с господином-манипулятором и самовлюбленным правителем, мужчиной, который только что показал мне, что ему не претит кого-нибудь покалечить.
Мист считает, что интерес Мидаса, – это приятно. Отнюдь. Он более ядовит, чем та ревность, в которой она варится.
Я не хочу пялиться на ее живот, пока в голове кружат эти мысли, но настолько погружена
