— Если вы в прошедшем году работали, платили налоги, и вы можете восстановить платёжные бумаги, то с этим можно обратиться в налоговый отдел с заявкой о возврате удержанных налогов. Наверняка, в сумме, ваши доходы за год — невелики, и вы именно та категория, — неуверенно предложил я в качестве утешения.
— Да, да. Мы слышали о таком… Мы соберём все бумаги с прежних работ… Посмотришь, что можно сделать, — охотно приняли предложение тяжело больного.
При первой встрече с соседом паном Волковым мы лишь обменялись общими вопросами о жизни в Англии.
Сам он из городка Ополе, что неподалёку от Врослава. У меня сложилось о нём первое, положительное впечатление, как о человеке, имеющем опыт выживания в чужой среде. Он показался мне вполне осведомлённым о разнообразии нужных для выживания документов и ценах на них.
Как я понял, встретился он с грузинскими женщинами случайно, оказавшись соседом по социальному жилью. На данный период жизни на острове, они пребывали в некой кооперации по совместному проживанию и ведению общего хозяйства. В этом подобии семьи больше нуждались грузинские женщины. И, как мне показалось, эта польско-грузинская семья едва ли выдержит испытание временем и прочими обстоятельствами.
Всякий раз, оказываясь на St. Mary's Street, где находился центральный вход в городской колледж, меня приятно удивляла особая атмосфера, сохранившаяся на этой невзрачной улочке.
Скопище мелких предпринимателей, засевших здесь в своих лавочках со времён Титаника, продолжали торговать всякой мелочью и подкармливать прохожих жареной рыбой и картошкой. Дух времени поддерживался пожелтевшими от дождей и солнца чёрно-белыми фотоплакатами, развешанными на стенах магазинчиков вдоль улицы. Это была фотохроника улицы, сохранявшая вид и дух периода начала двадцатого века.
Судя по этим фото, улица Святой Мэри была когда-то центральной в Саутхэмптоне. Концентрация торговли и офисов, оживлённое пешеходное движение и действующая трамвайная линия, от которой не осталось следа. Всё это сохранилось лишь на фото.
Теперь, в последний год двадцатого столетия, улочка пребывала в запущенном состоянии и находилась в стороне от центральной торговой улицы города. Однако удивительный дух того времени здесь по-прежнему ощущался. Среди мелких лавочек, торгующих товаром, сомнительного происхождения, там было несколько букинистических магазинчиков с крепким запахом книжной пыли и хронической сырости. Где-то за прилавком в кресле прятался сонный, лохматый работник, неопределённого пола, который едва давал знать о своём присутствии. Я мог спокойно, как у себя дома, рыться в книжных полках, отыскивая толковые или англо-русские словари старых изданий. Если не обратиться к торговцу с вопросом, то сам он, словно не ведает о вашем присутствии в магазине. Едва заметное оживление и внимание он проявляет к тебе, лишь, когда ты, с выбранной книгой, приблизишься к его засаде. Лениво оторвётся от своего чтива, и, взглянув на выбранную книгу, прикинет что-то в уме и пробубнит цену. Обычно, это оценивается от 50 пенни до 3 фунтов. На этой улице начинаешь воспринимать фунт, как увесистую денежную единицу, какой она была в начале столетия.
Украшением улицы, на мой взгляд, была невзрачная лавочка виниловых пластинок и музыкальных журналов. Постоянным торговцем и, как мне показалось, хозяином этого подобия бизнеса, был худощавый, лохматый дядька — стареющий, но всё ещё живой, экземпляр конца 60-х, начала 70-х годов. Залежи затасканных альбомов, пластинок и журналов, словно сваленные здесь на хранение сорок лет назад, излучали настроение того времени и островной дух застоя и затхлости. Я мог рыться в этой музейной лавке, сколько моей душе угодно. Перелистывая журналы со статьями музыкальных критиков, редкими фото и чартами недели, я мысленно путешествовал во времени. Хозяин не мешал мне и ничего не предлагал. Я иногда обменивался с ним редким словом.
— Это не магазин, а исторический музей-архив британской музыки 60–70-х годов, — приговаривал я, копаясь в музыкальных архивах.
— Точно, приятель! — флегматично отзывался хозяин, не отрываясь от чтения или потребления горячей картошки фри.
Вернувшись, домой с этой улицы, мне бывало сложновато перестроиться на темперамент и назойливую дружбу кавказских соседок. Мы пребывали каждый на своей волне и едва понимали друг друга. Я старался поскорее улизнуть в свою комнату и залечь там с новой книгой, полагая, что так будет лучше для всех. Однако не все так думали.
Однажды, все трое моих соседей уехали куда-то с утра и весь день отсутствовали. Как я понял из обрывков услышанных разговоров, наступила дата, позволяющая им обратиться к миграционным службам за предоставлением разрешения на работу.
Для просителя убежища, стабильно получающего социальную поддержку и желающего оставаться на острове, посещение этой конторы сравнимо с визитом к дантисту. Ожидание, боли, опустошение во всех смыслах и стресс. В таком напряжённом состоянии мои соседки и отправились в Лондон.
Насколько я знал из их рассказов, Нели и Лали не расставались ни на день со дня выезда из Боржоми. Процедуру обращения в миграционную службу по вопросу предоставления убежища, они проходили вместе и пользовались услугами одного адвоката. О содержании предоставленных ими историй я не ведал. Свои грузинские паспорта они честно предъявили конторе, и оставили их там, как это положено.
Этот момент, предоставляющий миграционным и прочим службам достаточную информацию о пришельце-просителе, играл положительную роль при оценке просителя убежища. Я полагал, что встреча с миграционной службой у них пройдёт гладко, и они останутся на свободе, с разрешением работать на благо Королевства.
Вечером они вернулись все трое. Но нетрудно было заметить, — их что-то беспокоило. Спрашивать мне не пришлось. Они охотно всё предоставили моему вежливому вниманию.
В конторе, подав свои удостоверения искателей убежища в определённое окошко, они по очереди были приглашены на беседу. Нели и пан Волков получили ожидаемые штампы о разрешении, короткие разъяснения служащего и отвалили довольные.
А вот с Лали, разговор через переводчика затянулся. Оказалось, что адвокат, оформив должным образом историю клиента-просителя, не предоставил её дело в миграционную службу в указанные сроки. Как следствие, на её деле автоматически поставили крест, то бишь, отказали в предоставлении убежища без рассмотрения дела.
Учитывая количество дел, ожидающих решения и непрерывный поток новых поступающих заявок на рассмотрение, всё делается бесчеловечно автоматически. Адвокат, по халатности или умышленно (возможно, в сговоре с миграционной службой), не подал дело клиента в срок, и одним просителем стало меньше. Чиновник миграционной службы лишь набрал номер удостоверения просителя, и компьютер выдал ему соответствующий файл. А там говорится; дело в установленные сроки не подано, в убежище отказать, удостоверение искателя убежища изъять, страну должен покинуть в такие-то сроки…
Это Лали и услышала в конторе, и вернулась в Саутхэмптон без удостоверения, по которому еженедельно получала денежное пособие. Её состояние можно было сравнить с пациентом, которому дантист удалил нерв зуба, поставил временную пломбу и выпроводил с ноющей зубной болью и неопределённостью. Предстояло ещё, возможно, не одно болезненное и опустошительное посещение врача.
Мы все вместе сидели в общей комнате и обсуждали ситуацию Лали. Женщины порывались связаться с адвокатом. Как и ожидалось, отвечал секретарь и вежливо обещал передать…
Я уверял их, что это пустые хлопоты. Адвокат здесь уже ничего не изменит, да и вряд ли пальцем пошевелит. Его интересуют новые клиенты, за услуги которым он получит оплату. Такие, как Лали для него — лишь головная боль. Следовало трезво принять факты; с сегодняшнего дня Лали перешла на положение нелегала, должна забрать свой паспорт и покинуть страну. На социальную поддержку, формально, она утратила право. Её могут попросить освободить предоставленное жильё и откажут в денежном пособии. Получение пособия уже невозможно, так как у неё теперь нет документа.
Меня интересовал один вопрос; насколько чётко сотрудничали миграционная и социальная службы? Известят ли они социальный отдел Саутхэиптона, где зарегистрирована Лали, об отказе ей и отмене статуса искателя убежища? Или же миграционная служба полагает, что сам факт отбора у клиента документа, исключит его возможность получать социальную помощь.
О возвращении в Грузию Лали не желала даже думать. Она была согласна оставаться здесь нелегально. Хотя, плохо представляла себе, как зарабатывать на жизнь без документов и языка, чтобы арендовать жилище и существовать на свои кровные заработки, как это делают большинство иммигрантов.
