Эржбета промолчала.
— Я его вам найду, — сказал Яван. — Завтра к утру, если он в городе, мы будем точно знать, где именно.
— Каким образом? — спросил Хелье.
— У межей везде есть связи. А вы пока спать ложитесь. Комнаты нам дали, белье свежее. Завтра будет трудный день.
Все молча согласились и почти одновременно поднялись из-за стола.
Закрывшись в отведенной ему комнате, Хелье не стал раздеваться, а сел на постель и начал ждать. Вскоре дверь в комнату Явана открылась и закрылась, раздались шаги. Хелье неслышно вышел, прикрыл за собой дверь, и последовал за Яваном.
На улице Яван огляделся, поправил сверд, и повернул на северо-запад. Хелье двинулся за ним на расстоянии пятидесяти шагов. Затем расстояние пришлось сократить — светильников становилось все меньше. Начались какие-то мрачные закоулки, грязные, обшарпанные, малолюдные, и иллюминированные только светом тут и там светящихся окон. Яван все больше углублялся в противную эту часть города, и Хелье даже подумал, не повернуть ли ему назад — пусть Яван идет, куда хочет, сам. Но любопытство взяло свое. Что за связи?
Иногда по пути попадались им подозрительные личности. Один раз Хелье чуть не ступил в кучу навоза, хотя лошади и повозки были в этой части города редки.
Прямо по ходу показалась черная полоса, контрастирующая с домами и небом. Городская стена, понял Хелье. Не доходя до стены, Яван свернул в какой-то проулок, который вывел его в маленький римского типа сквер с остатками мраморного фонтана посередине. Яван постучался в одну из дверей. Ему открыли, и он исчез в доме. Хелье прислонился к стене и стал ждать.
* * *
Новый привратник оказался отвратительным, грязным типом с корыстными глазами. Яван сунул ему в руку монету.
— К госпоже, — сказал он.
Вдвоем они прошли по темному коридору. Тип открыл неприметную дверь, которую Яван не помнил, справа по ходу, и, сказав, «К тебе, госпожа» пропустил Явана внутрь. Дверь за Яваном закрылась.
Комната освещалась тремя свечами в медном подсвечнике. За небольшим столом сидела сурового вида женщина средних лет, с черными с проседью волосами, большими темными глазами, полной грудью, и руками в золотых перстнях.
— А, вот кого не ждали, — сказала она насмешливо. — Явился. Здравствуй, Ликургус, здравствуй.
— Здравствуй, Юстиния.
— Садись, садись напротив. Не зря ты приехал, не зря. И вовремя. Погадать тебе, что ли?
— Не нужно. Ты знаешь, я не люблю.
— Знаю, знаю, победитель. Любишь ты селения жечь, всходы конем топтать, невинных…
— Юстиния, с твоим мнением по этому поводу я уже знаком.
— …а гадать не любишь, нет, не любишь. Один только раз дрогнуло сердце твое, и спас ты аж десять человек от огня. Сам Базиль проклятый удивился такому действу. И вот теперь ты снова по делу к нам пожаловал, военачальник.
— Уж я давно не военачальник.
— Думаешь, с годами проходит? — спросила она. — Нет. И тебе отвечать придется за все, как и Базилю, наравне, хоть он тебя и выгнал.
— Юстиния, мне нужно знать…
— Вижу. Ищешь ты человека. Не один ищешь, друзей с собой привез. Человек, правда, дрянь, но ведь и ты не лучше. И хочешь у человека этого забрать то, что тебе не принадлежит. Ну, правда, и ему тоже не принадлежит. Но все-таки.
Яван даже не возмутился. Он просто ждал, пока она выговорится. Женщина имела в своем подчинении дюжину притонов, и все воры Константинополя и окрестностей платили ей долю. С ней бы давно расправилось правосудие, если бы не делилась она частью доходов своих с вершителями оного. Даже колдовство и ворожбу она бросила — за ненадобностью. Ан вишь ты — попрекает. Военачальник… У военачальников есть приказ, и они ему подчиняются. И жива она осталась только потому, что он, военачальник Ликургус, этому самому приказу не подчинился.
— А кровопийца-то опять в Болгарию ездил. Мало Базиль нашей крови пил, еще захотел.
Теперь Базиль ездил в Болгарию в основном собирать дань. Воевать в данный момент там было не с кем.
— Вот деньги. — Яван положил на стол кожаный кошель. — Золотом. Скажи мне, где он, и где прячет хартии. Знаешь?
— Знаю, Ликургус, знаю. Да и скажу, пожалуй. А только деньгами ты в этот раз меня не купишь. Денег мне твоих не нужно.
Какого-то купца ограбили, очень богатого, решил Яван. Не моего отца ли? Вряд ли. Она бы по-другому со мной разговаривала.
— Что же тебе нужно? — спросил он.
— О! Мне много чего нужно. Жизнь мне моя нужна, та, что ты и твои убийцы отняли у меня, военачальник. Старая, добрая, размеренная жизнь.
— Это когда ты не греков грабила, но болгар? Оно как-то привычнее, наверное.
— Придержи язык, Ликургус. Согласен ли ты?
— На что?
— Заплатить.
— Назначай цену.
— Не очень и высокая, цена-то, — заметила Юстиния. — Но денег не возьму. Пойдем со мной.
— Куда?
— Да здесь же, вон за той дверью.
Чего это она задумала, подумал Яван. Странно.
Юстиния тяжело поднялась. Была она телом полна и неловка. Дошла до двери и открыла ее.
— Заходи, Ликургус. Не поправляй сверд, не нужен он тебе сейчас. Опасности нет.
Яван и не думал, что опасность есть — до того момента, когда ее, опасность, упомянули. Он поднялся, посмотрел внимательно на Юстинию, и вытащил сверд.
— Не веришь мне, стало быть, — сказала Юстиния, улыбаясь злобной улыбкой. — Ну, это ничего. Заходи. Свечи захвати.
Яван взял со стола подсвечник и вошел вслед за Юстинией в большую комнату, хорошо прибранную, с просторным ложем и красивым большим окном.
— Дверь прикрой.
Яван прикрыл.
— Оглянись по сторонам, нет ли кого.
Никого кроме них в комнате не было.
— Убедился? Запри дверь.
Яван запер.
— Положи сверд. Положи, военачальник.
Яван вложил сверд в ножны, стянул перевязь через голову, и опустил оружие на пол.
— Садись на ложе.
Яван поколебался, но все-таки сел. Юстиния стояла рядом, насмешливо на него глядя.
— Такая моя цена. Будет у нас с тобой дочь, Ликургус, и будет она красива, а ты, Ликургус, будешь к ней привязан.
— Э, нет, — возразил Яван, поднимаясь, и тут же почувствовал слабость в ногах.
— Не спеши, военачальник. Сядь.
Яван попытался шагнуть вперед, но получилось наоборот — в следующий момент он снова сидел на ложе. Слабость расползлась по телу. Он упал на спину. Его взяли под мышки и перетащили к изголовью.
— Не бойся, ничего плохого не будет, — пообещала Юстиния, стаскивая с него сленгкаппу, развязывая тесемки на рубахе, и легко отодвигая бессильную его руку, пытавшуюся ей помешать.
Она стащила с него сапоги. Затем порты. Затем рубаху. Он лежал на спине, голый, и был не в силах двинуться с места.
Тяжелая Юстиния встала рядом с ним на колени, на ложе, присела на пятки, и развязала тесемки на своей накидке. Комната вдруг стала преображаться, раздвигаться вширь и вверх, забелела мрамором. Вместо грубой холстины на ложе возник тонкий шелк. Сама Юстиния посветлела и порусела волосами, стала легче телом. Большие тяжелые груди с большими пигментными пятнами слегка уменьшились. Правда, когда она развязала пояс и стащила с себя порты, нижняя часть ее тела оказалась такой же тяжелой, как раньше. Лицо Юстинии стало менее зловещим, толстые брови утончились, а глаза перестали быть бездонными. Губы ее коснулись его шеи, прошли по груди, приостановились на животе.
— Нет, — сказала она, выпрямляя спину, глядя на него сверху вниз. — Я честнее тебя, Ликургус. Слово свое я держу. И коль скоро ты согласился на мое условие…
Он хотел крикнуть, что ни на что он не соглашался, но не смог даже рта открыть.
— …то и я твое условие выполню. Прямо сейчас, чтобы ты не подумал чего. Посейдонов Проход знаешь? Прикрой глаза, а потом открой, если знаешь. Правильно. Второй дом от угла, фронтон над дверью. Там спрятано то, что ты ищешь. Не только спрятано, но охраняется. А человек, которого ты ищешь, там не живет. Но он обязательно туда вернется. Там много разных комнат, и я не знаю, в какой именно спрятано то, что ты ищешь. Запомнил? Прикрой глаза, если запомнил. Ну вот и хорошо. С друзьями твоими, правда, худо нынче. Темное дело замышляется. Против них. Но это ничего. Всех не перебьют, кто-то да проснется ведь. А теперь — перестань сопротивляться.
Она села на него сверху, и тело ее не показалось ему тяжелым. Было очень странно, и было приятно. И были видения.
Светило солнце на лугу, и они шли по лугу, обнявшись — он и Юстиния, и ему казалось, что он ее любит. Были какие-то мраморные ступени, они поднимались по ним — голые, свежие после прогулки. Были какие-то фонтаны, большие светлые помещения. Потом почему-то стало страшно. Яван невольно схватился было за сверд, но сверда не было. По мраморному полу ползли змеи, а Юстиния прижималась к нему и хихикала похабно. Резко потемнело, и из бокового проема вылезло нечто совершенно страшное и несуразное — огромное, зеленое, с жуткими красными глазами. Чудовище медленно направлялось к ним. Яван хрипло закричал, пытаясь отшатнуться, но Юстиния, наделенная вдруг чудовищной, нечеловеческой силой, держала его крепко, и сколько он не рвался — не мог шевельнуться. В проеме позади чудовища видны были языки пламени. Яван понял, что это конец.
