— Ты не из Киева ли сюда прибыл?
Спьен, подумал Хелье. Вот оно. Нас хотят остановить.
— Нет, — ответил он. — Из Пскова.
— Но ведь ты был в Киеве проездом, не так ли?
— Был. Но давно.
Человек кивнул вежливо.
— Понимаю. Есть ли в Киеве доброе вино?
Вопрос удивил Хелье.
— Есть, конечно, — сказал он. — И даже дома есть. На улицах. И люди, и церкви.
Спрашивающий улыбнулся.
— Да, — согласился он. — Но, видишь ли, по наличию доброго вина можно определить и все остальное. Ценители достойного виноделия как правило — люди с хорошим вкусом. И если они достаточно многочисленны, то в добавлении к доброму вину в городе почти наверняка наличествуют фолианты, хорошая кухня, театральные представления, и интересные разговоры. Есть с кем пообщаться. А мне скорее всего придется скоро перебраться в Киев. С одной стороны, это не так уж плохо. Корсунь мне надоел ужасно. Здесь неимоверное количество плебеев с дурными манерами, они постоянно путаются под ногами и громко разговаривают. С другой стороны, в Киеве их может оказаться не меньше, но больше, а это было бы неприятно. Позволь представиться. Меня зовут Гостемил. Родом я из Мурома. А тебя?
Хелье решил, что это все-таки не спьен.
— Хелье. Родом из Смоленска.
— Судя по выговору, ты провел некоторое время у шведов.
— Да.
— Иначе бы ты звался Олегом. Есть ли у тебя время, Хелье?
— До вечера.
— Это хорошо. Пойдем, я покажу тебе мой самый любимый притон.
— Притон?
— Крог. Но я их называю притонами. Крог — слишком банально.
Любимый притон Гостемила находился на полукруглой площади, украшенной неработающим но очень изящным фонтаном.
— Присядем? — предложил Гостемил, указывая на лавицу и столик, вынесенные на улицу. — Здесь подают очень неплохое вино.
Тут же к ним выбежала служанка и осведомилась, что угодно дорогим гостям.
— Друг мой, — сказал Гостемил служанке, — умоляю тебя, принеси нам вина, не сопровождая действие сие потоком бессмысленных слов.
Служанка поклонилась и удалилась.
— С простым народом следует вести себя строго, — объяснил Гостемил. — Иначе общение с ними становится утомительным.
Хелье засмеялся.
Гостемил оказался весьма приятным собеседником. Поговорили о древней Римской Империи, об архитектуре, в которой Гостемил оказался чрезвычайно сведущ, о сравнительных достоинствах скандинавских и славянских песнопений. Гостемил обратил внимание на рукоять сверда Хелье.
— Ты, наверное, много упражняешься, — сказал он.
— Да. По часу в день. Привычка.
— Вот как? Не утомляет?
Назойливого любопытства Гостемил не проявлял — это, очевидно, было ниже его достоинства, но Хелье, не считавший годы, проведенные в Старой Роще, тайною великой, рассказал ему об обычаях и порядках легендарного поселения, последнего оплота викингов, и Гостемил заинтересовался.
— Жаль, что тебе нужно сегодня уезжать, — сказал он. — Я бы с удовольствием взял у тебя несколько уроков владения свердом, хоть это и очень утомительно. Это может мне пригодиться в будущем. Впрочем, если ты вернешься в Киев и не будешь против, мы это как-нибудь устроим. Не даром, конечно.
Хелье улыбнулся. Очевидно, Гостемил так и не поверил, что он, Хелье, живет во Пскове.
— А зачем тебе? — спросил он.
— Скорее всего, мне нужно будет поступить на какую-нибудь военную службу, — сказал Гостемил, грустя. — А уж на военной службе всякое может пригодиться. Последнее время я очень стеснен в средствах. Я должен был бы поехать в Константинополь и слегка развеяться, а вместо этого выбрал этот неуклюжий плебейский город. Я мог бы стать священником, но мысль о том, что мне придется целый день иметь дело с плебеями всех мастей меня совершенно не радует, увы. Поэтому, увы, военное дело — то, что мне нужно. Увы.
— Почему же увы?
— Как тебе сказать, Хелье… Ты еще очень молод и представления о людской деятельности у тебя пока что очень… за неимением лучшего слова — радужные. На самом деле видов человеческой деятельности, которыми может заняться благородный мужчина, не рискуя заскучать, мало. Вернее, совсем нет. Я бы предпочел путешествовать — по цивилизованным местам, естественно — и получать эстетическое, как говорят греки, хвоеволие от тех или иных проявлений человеческого гения и божественного провидения. Но для этого нужны большие средства, коими в данный момент я не располагаю.
— Слушай, Гостемил, — сказал Хелье, которому стало жалко терять связь с таким интересным человеком, — ты, пожалуй, когда будешь в Киеве, наведывайся иногда в Римский Крог. Я там часто бываю.
— Римский Крог? — переспросил Гостемил. — Хорошо. Какое, однако, вычурное название, не находишь? Я так и думал. Киев — город очень молодой еще, и поэтому очень вульгарный. Впрочем, какая разница, плебеи везде есть. Зайдем ко мне? У меня не прибрано, но дело не в этом. Ты слышал легенду о скифах?
Жил Гостемил в просторном доме, чистом, с изящной меблировкой, с одним весьма презентабельного вида слугой из местных. Хелье, обычно по-юношески стеснявшийся новых для него жилых помещений, чувствовал себя очень свободно — гостеприимство Гостемила отличалось искренностью. Фолиант о скифах оказался ужасно интересным. На каждой третьей странице помещался рисунок, и Гостемил объяснял, что вот это — наверняка римская подделка, а вот это похоже на правду. Затем он попросил Хелье дать ему краткий урок владения свердом. У Гостемила оказалась очень крепкая рука и мгновенная реакция, и он тут же научился у Хелье нескольким приемам.
— У меня был учитель, — сообщил он, — но, как ты сам понимаешь, учитель — одно, а Старая Роща — совсем другое. Благодарю тебя. Продолжим, если приведется, в Киеве.
Ближе к вечеру Хелье вернулся в крог. Знакомые Явана, пираты (Хелье был уверен, что они пираты) отдохнули, поели, погуляли, и были готовы к отплытию. Пиратское судно выглядело внушительно, как и сама команда. Годрик смотрел на команду с опаской, Эржбета и Дир делали вид, что ничего особенного не находят ни в судне, ни в экипаже, Яван рассуждал с капитаном на каком-то непонятном наречии. Годриковы гусли заинтересовали пиратов, а недовольство Годрика и нежелание его передать гусли кому-то в руки посмотреть — рассмешили. Отчалили в сумерки.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ПРИБЫТИЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Пиратская посудина средиземноморского типа являлась прямым потомком знаменитого трирема, грозного военно-морского монстра античности, и имела вместительный трюм, куда гости не допускались. Хелье мучился любопытством и в конце концов спросил Явана, что же там, в трюме, все-таки, везут. Яван замялся.
— Рабов? — предположил Хелье.
— Да.
Стало еще интереснее.
Небо было ясное и днем, и ночью, волны небольшие, ветер вполне попутный. Ночью гости спали в удобной нише ближе к корме, все вместе на всякий случай, и следующей ночью тоже. Улучив момент, Хелье поднялся и, оставив спутников, прошел по палубе вперед, ища капитана. Капитан бодрствовал у мачты. Был он из ломбардцев, и Хелье заговорил с ним на наречии, которому научился по верхам во время паломничества в Рим. Капитан отвечал скупо, сопел недружелюбно, посматривал подозрительно на перстень у Хелье на пальце, но в конце концов смягчился. Вспомнили и Ломбардию, и враждебную ей Венецию, и Рим. Хелье делал восхищенные глаза и махал восторженно рукой, когда не мог вспомнить нужное слово или выражение. Проболтали они почти до утра.
Следующей ночью Хелье снова подсел к капитану, и тот встретил собеседника радушнее, чем давеча. Капитан рассказал о том, как гадка и вероломна Византия, какие кругом подлые и продажные люди, а Хелье сочувственно кивал и возмущался вместе с капитаном. Затем Хелье поведал капитану, как умел, одну из норвежских саг, в которой заменил происхождение антагонистов (они были в оригинале бритты) на греческое. Сага повествовала о том, как норвежцы с помощью недюжинной силы, верности, и коварства, поставленного на службу силе и верности, всех антагонистов победили и пожгли, и привела капитана в восхищение. Капитан спустился в трюм и вернулся с бутылью. Выпили. Капитан продолжил рассказ про подлых греков. Луна уже заходила, когда капитан неожиданно предложил Хелье воспользоваться услугами миньотта белиссима. Ну, не в полном смысле миньотта, хотя конечно, тутте ле донне из северных деревень соно, в некотором смысле, вполне именно таковы, но совершенно точно белиссима, не хочешь ли, а то можно? А хоть бы и норвежку.
И пошел ко входу в трюм, маня Хелье за собой. Хелье идея заинтересовала, и он последовал за капитаном.
Запалили ховрег. Капитан отодвинул надсмотрщика, дремавшего возле двери, вступил в трюм, и снял со стены длинный хлыст. Хелье придержал сверд и наклонил голову — проход был узкий и низкий. Он сразу понял, что из затеи ничего не выйдет — в трюме стояла невыносимая вонь. Хелье закрыл лицо от переносицы вниз краем сленгкаппы.
