— Наверняка больше, чем вы, — ответил я, отнимая у него чашку.
— Я здоров как бык, Мартин.
— Упрямы вы как мул. Сделайте милость, поднимитесь в квартиру и ложитесь в постель.
— В постели имеет смысл лежать, когда ты молод и в очаровательной компании.
— Компанию я вам найду, если хотите, хотя не уверен, что специально для сердечника мне предложат большой выбор.
— Мартин, в моем возрасте человек способен смаковать только гоголь-моголь[48] и любоваться на зады вдов, вот и вся эротика. В этом смысле меня больше волнует мой наследник. Есть успехи в данном направлении?
— Удобряем и засеваем почву. Пока на этой стадии. Посмотрим, как на нас поработает время и какой мы снимем урожай. Я бы оценил в шестьдесят или семьдесят процентов, что результат будет в течение двух-трех дней.
Семпере умиротворенно улыбнулся.
— Мастерский ход — прислать ко мне Исабеллу в качестве помощницы, — сказал он. — Но вам не кажется, что она слишком юная для моего сына?
— Говоря начистоту, мне кажется, что это он немного зелен. Или он встряхнется, или Исабелла проглотит его живьем в пять минут. Неплохо, что он доброй закваски, так что почему бы и нет…
— Как мне вас отблагодарить?
— Подняться в квартиру и лечь в постель. Если вам нужна легкомысленная компания, прихватите «Фортунату и Хасинту».
— Вы правы. Дон Бенито никогда не подводит.
— Ни в коем случае. Отправляйтесь в постель.
Семпере встал. Движения давались ему с трудом, и дышал он тяжело, с хриплым присвистом на выдохе, отчего волосы на затылке становились дыбом. Я взял букиниста под руку, чтобы помочь, и почувствовал, какая у него холодная кожа.
— Не пугайтесь, Мартин. Это всего лишь метаболизм, слегка замедленный.
— Вы сегодня совсем как в «Войне и мире».
— Надо немного вздремнуть, и я буду как новенький.
Я решил проводить его до квартиры, где жили отец с сыном, находившейся непосредственно над магазином, и убедиться, что букинист лег под одеяло. Нам потребовалось четверть часа, чтобы преодолеть лестничный пролет. По пути мы встретили соседа, обходительного профессора по имени дон Ансельмо. Он преподавал древние языки и литературу в иезуитском колледже в Каспе и теперь возвращался после занятий домой.
— Как жизнь, любезный Семпере?
— Встает на дыбы, дон Ансельмо.
С помощью профессора мне удалось добраться до второго этажа с Семпере, практически висевшим у меня на шее.
— С вашего позволения, я удаляюсь на отдых после долгого дня битвы со стаей приматов, которые числятся моими учениками, — объявил профессор. — Я предрекаю, что эту страну ожидает вырождение. Словно крысы, они готовы сожрать друг друга.
Семпере махнул рукой, давая понять, что не стоит придавать большое значение словам дона Ансельмо.
— Хороший человек, — пробормотал букинист, — но утонет в стакане воды.
Мы вошли в квартиру, и меня затопили воспоминания о том, как много лет назад я прибежал сюда утром, окровавленный, стискивая в руках книгу «Большие надежды». Семпере принес меня наверх, домой, на руках, и угостил чашкой горячего шоколада, который я выпил, пока мы дожидались врача. Семпере шепотом утешал меня и стирал кровь с тела влажным полотенцем с такой нежностью, какой я ни от кого до тех пор не видел. Тогда Семпере был сильным человеком, он казался мне гигантом во всех отношениях, и без него я, наверное, вряд ли выжил бы в те годы суровых лишений. От былой силы осталось мало, почти ничего, когда я поддерживал его, укладывая в постель и накрывая двумя одеялами. Я присел рядом и взял его за руку, не зная, что сказать.
— Послушайте, если мы вдвоем разрыдаемся, как безутешные вдовы, вам лучше удалиться, — сказал он.
— Берегите себя, ладно?
— Буду почивать на перине, не бойтесь.
Я кивнул и шагнул к выходу.
— Мартин?
Я обернулся с порога. Семпере смотрел на меня с такой же тревогой, как и в то утро, когда я лишился пары зубов и большей части иллюзий. Я ушел прежде, чем он спросил, что со мной происходит.
31
Одним из первых приемов из арсенала профессионального писателя, которому Исабелла научилась у меня, оказалось искусство и практика прокрастинации.[49] Каждый заслуженный автор знает, что любое занятие, от затачивания карандаша до подсчета количества мух, имеет неоспоримый приоритет перед необходимостью сесть за стол и начать шевелить мозгами. Исабелла на физиологическом уровне впитала этот основополагающий урок, поэтому, вернувшись домой, я не нашел ее за письменным столом, а застал на кухне. Она наносила последние штрихи, накрывая ужин, который пах и выглядел так, будто на его приготовление ушло несколько часов.
— У нас праздник? — поинтересовался я.
— Судя по выражению вашего лица, вряд ли.
— Чем пахнет?
— Утка, глазурованная печеными грушами с шоколадным соусом. Я нашла рецепт в одной из ваших кулинарных книг.
— У меня нет кулинарных книг.
Исабелла подхватилась и принесла фолиант в кожаном переплете, положив его на стол. На обложке красовалось: «101 лучший рецепт французской кухни Мишеля Арагона».
— Вы глубоко заблуждаетесь. Во втором ряду на полках в библиотеке я нашла абсолютно все, включая пособие по супружеской гигиене доктора Перес-Агуадо с иллюстрациями самых пикантных моментов и рассуждениями типа: «По божественному промыслу женщине неведомо плотское желание, и его духовная и эмоциональная реализация находит высшее выражение в естественных заботах материнства и работе по дому». У вас там копи царя Соломона.
— А можно узнать, что ты искала во втором ряду на книжных полках?
— Вдохновение. И я его нашла.
— Но в области кулинарии. Мы же договорились, что ты пишешь каждый день, есть у тебя вдохновение или нет.
— Я в тупике. И в этом виноваты вы, заставив меня работать на двух работах и вовлекая в ваши интриги с непорочным ангелом Семпере-младшим.
— По-твоему, хорошо насмехаться над человеком, который безнадежно влюблен в тебя?
— Что?
— То, что слышала. Семпере-сын признался мне, что потерял из-за тебя сон. В буквальном смысле. Он не спит, не ест, не пьет, даже помочиться не может, бедняга, думая о тебе день и ночь.
— Вы бредите.
— Это несчастный Семпере бредит. Ты могла бы заметить. Он на грани и готов даже застрелиться, чтобы избавиться от горя и отчаяния, обуревающих его.
— Да он меня в упор не видит, — возразила Исабелла.
— Он просто не знает, как открыть свое сердце, и не в силах подобрать слова, чтобы излить чувства, которые переполняют его душу. Таковы все мужчины. Грубые и примитивные.
— Однако он с легкостью подбирал слова, когда отчитывал из-за того, что я расставила собрание «Национальных эпизодов»[50] в неверном порядке. Жалкий болтун.
— Но это совсем разные вещи. Одно дело — долг управляющего, а язык страсти — совершенно другое.
— Глупости.
— В любви нет ничего глупого, уважаемая помощница. И, отклоняясь от темы, мы собираемся ужинать?
Исабелла сервировала стол под стать приготовленным яствам. Она выставила целую коллекцию тарелок, приборов и рюмок, которых я никогда прежде не видел.
— Ума не приложу, почему вы, обладая такими прелестными вещами, ими не пользуетесь. Все это лежало в ящиках в кладовой рядом с прачечной, — сказала Исабелла. — И что вы за человек!
Я взял нож и стал рассматривать его под свечами, которые зажгла Исабелла. Я быстро понял, что имущество принадлежало Диего Марласке, и аппетит у меня пропал начисто.
— Что-то случилось? — спросила Исабелла.
Я отрицательно качнул головой. Моя помощница наполнила две тарелки и выжидательно смотрела на меня. Я попробовал кусочек и одобрительно улыбнулся.
— Очень вкусно, — оценил я.
— Жестковато, по-моему. В рецепте сказано, что птицу нужно томить на медленном огне неизвестно сколько, а с вашей плитой огонь или гаснет или возгорается до небес, промежуточное положение отсутствует.
— Очень вкусно, — повторил я, продолжая есть без всякого желания.
Исабелла искоса поглядывала на меня. Мы ужинали в молчании, и оживляло обстановку лишь позвякивание приборов.
— Вы серьезно сказали о Семпере-младшем?
Я кивнул, уткнувшись в тарелку.
— А что еще он говорил обо мне?
— Он говорил, что у тебя классическая красота, что ты умная и необыкновенно женственная, это производит на него очень сильное впечатление, и он чувствует, что между вами существует духовная связь.
Исабелла пронзила меня убийственным взглядом и потребовала:
— Поклянитесь, что вы это все не придумали.
Я возложил правую руку на кулинарную книгу, поднял правую и провозгласил:
— Клянусь на «Сто одном лучшем рецепте французской кухни».
