храм через боковые двери и, сложившись пополам, взломал защиту Озомены, после чего выплюнул ее, и она выкатилась наружу, вся мокрая и грязная. Ковер под ее головой неимоверно вонял.
– Чукву ди эбубе[146], – пробормотал законоучитель, когда Озомена наконец открыла глаза. – Почему ты не предупредила, что больна эпилепсией? Мы позволили бы тебе сидеть во время собеседования.
Озомена услышала свой собственный голос, как она громко сказала:
– Кровь…
Она крепко стиснула зубы, вызвав тем самым приступ тошноты. Девочка перекатилась на бок, и ее вырвало чем-то кислым и горячим. Ковер завонял еще сильнее. Озомене помогли встать на ноги. Ей было стыдно за испорченный ковер, а с витражей на нее скорбно глядели святые. Служители церкви призвали к порядку детей, велев всем сесть на места и успокоиться. Озомена оглядывала себя, пытаясь найти хоть одну капельку крови, о которой она зачем-то сказала. Епископ озадаченно хмурился.
Они посадили Озомену в ризнице, чтобы другие дети не отвлекались. И только через два часа законоучитель повез ее домой в своем синем ржавом «Фольксвагене-жуке». Озомена сидела, ссутулившись, в жарком салоне, поглядывая, как законоучитель переключает скорости лысым, без обивки, рычагом. Пол машины тоже был испещрен ржавчиной, и сквозь него виднелась проносящаяся под ними дорога.
Она вспоминала, как леопард оторвал кусок плоти своими острыми когтями, вспомнила густой привкус крови, и рот ее наполнился слюной. Девочка пристыженно сглотнула. Она пыталась понять логику леопарда: почему она так реагирует, не будучи в состоянии овладеть его волей? Куда он забирал ее и зачем? Она прекрасно помнила, как зажмурила глаза, поняв намерения леопарда атаковать, сама не будучи готовой окропить свои руки кровью в буквальном смысле этого слова. Но она же слышала крики страха и боли. Это не было сном. Озомена получила от всего случившегося удовольствие, и теперь ее беспокоила собственная кровожадность. Леопард понемногу овладевал ею. И об этом нельзя было сказать никому – ни бабушке, ни Оруке Нвосу. О том, что ей понравился вкус крови. Нужно срочно найти свою узду. И уже в который раз Озомена пожалела о том, что дядюшка Одиого указал именно на нее. Ей требовалась ясность – в чем же состоят правила.
Впереди замаячило знакомое здание – это была отцовская больница, наверху – их апартаменты. Вроде бы она не говорила законоучителю, кто она такая и куда ее везти. И вот вам пожалуйста: он привез ее туда, где она меньше всего желала оказаться. Озомене уже стало легче, и она стыдилась за то, что устроила в церкви. Ох и пойдут же теперь сплетни. Кстати, она прошла собеседование или нет? Допущена ли к первому причастию? Спрашивать нельзя – иначе все будет выглядеть так, будто она просто притворялась, не подготовившись к экзамену. С понурым видом она вышла из машины.
– Спасибо, – сказала Озомена, стараясь не глядеть в глаза законоучителю.
– Передавай привет отцу, – сказал тот на прощание, оставив Озомену в раздумьях, много ли известно отцу, где бы он ни находился, и как скоро эта история дойдет до ушей Приски. Озомена перебирала в уме отговорки, одна глупее другой. Калитка, через которую можно было подняться в апартаменты, оказалась закрыта, и Озомене пришлось войти в саму больницу. Проскользнув мимо поста дежурной медсестры, она проследовала в комнату ожидания. Вечером, как обычно, тут сидело много народу, уставившись в тусклый экран настенного телевизора. Озомена кинула взгляд на кабинет отца, зная, что сейчас там работает кто-то другой, и поспешила к дверям, ведущим на лестницу. По дороге она случайно услышала разговор двух медсестер, возмущенных поведением какой-то пациентки.
– Может, поэтому крокодил и цапнул ее, – заключила одна из медсестер. Послышался сдавленный, гаденький смех.
Дверь открыла Мбу. При виде сестры она наморщила носик, но промолчала. Приска в это время разговаривала по телефону, но жестом попросила Озомену обождать, и та замерла на месте. Мать молча поддакивала в трубку, удивленно ахала, а Озомена стояла с упавшим сердцем и ждала. Уж если мама уже в курсе, то надо рассказать ей всю правду до конца. Но когда Приска положила трубку, Озомена уже не была готова к столь откровенному разговору.
– Ну как, ты прошла? – спросила Приска.
Озомена молча кивнула.
– Вот и хорошо.
Озомена немного постояла, переминаясь с ноги на ногу, и, поскольку дальнейших расспросов не последовало, отправилась дальше. Она прекрасно чувствовала, какая вонь от нее исходит, и не понимала, почему Приска, столь восприимчивая к запахам, вместо того чтобы сказать что-то, молча глядит через плечо Озомены, где на стене были развешаны семейные фотографии. Лишь когда Озомена пересекла кухню, чтобы подняться наверх, она все-таки уловила на себе взгляд матери.
На руках Озомены не осталось никаких ссадин или синяков, как в предыдущий раз, значит, и нет нужды объясняться. За завтраком она уплетала кашу, тихонько напевая себе под нос, хотя никаких внутренних голосов не слышала.
– Держи свои витамины, – сказала Приска, протягивая дочери коралловую таблетку. Она не ушла, пока не убедилась, что таблетка выпита.
Глава 35
Трежа: ранее
У больницы свой особенный запах, так что я сразу догадалась, где нахожусь. Один вентилятор работает под потолком, второй стоит сбоку, так что меня хорошо обдувает. Стены палаты покрашены в кремовый цвет, где-то внизу гудит и вибрирует генератор. Я чувствую во рту ужасную сухость, а на тумбочке стоят бутылка с минералкой и розовый пластиковый стаканчик, но мне до них не дотянуться. Где же мама? В какой город меня привезли? Может, в Онишу? Я решаю сесть, чтобы дотянуться до бутылки с водой.
Грудь моя так крепко забинтована, что каждый вздох отдается болью в спине, я почти не могу дышать. Дверь в палату закрыта, и слышно, как по коридору ходят люди. Я пытаюсь позвать хоть кого-то, но из моего горла раздается лишь сиплый квакающий звук. Я потихоньку приподнимаюсь в постели, тянусь к бутылке, пластиковый стаканчик падает на пол.
В палату врывается медсестра и кричит на меня:
– А ну-ка ляг обратно! Тебе нельзя, швы могут разойтись!
– Я пить хочу.
– Погоди, я позову доктора. А ты ложись немедленно. – И она пытается силком уложить меня обратно, глупая тетка. Я отталкиваю ее руку, и она зло таращится на меня.
– Ох, вот я тебе сейчас задам! Ложись немедленно, а я позову доктора.
– Где моя мама? – спрашиваю я, но медсестра как будто не слышит меня и выходит из палаты, вихляя задом. Потом я проваливаюсь в сон и просыпаюсь от того, что кто-то держит меня за подбородок и как будто светит фонариком прямо в глаза. Я отворачиваюсь.
– Проснулась? Вот и хорошо. Попить не хочешь?
Доктор в очках, щуплый такой, с усами и в деловом костюме, из верхнего кармана пиджака торчит золотая ручка. А рубашка
