Парадигма литературного редактирования показала свою совершеннейшую неприемлемость: в устной традиции человек, рассказывающий историю, ни в коей мере не «редактирует» предыдущего рассказчика — напротив, каждый пересказ имеет дело с одним и тем же предметом и темой, однако сами пересказы различны; каждый пересказ — исполнение самой традиции, а не какая–то ее первая, или третья, или двадцать третья «редакция». Соответственно, и от устной передачи традиции об Иисусе нам следует ожидать такой же последовательности пересказов: каждый отталкивается от одного и того же запаса событий и речений, хранящихся в коллективной памяти общины, — и каждый в различных контекстах сплетает из этих элементов различные узоры[672].
Проблемы тройной типологии
Джеймс Данн, как и Н. Т. Райт, считает модель Бейли наиболее подходящей для понимания евангельской традиции в древней церкви. Основная причина этого, по–видимому, в том, что такая модель, представляя собой «золотую середину» между подходами Бультмана и Герхардссона, объясняет и ту стабильность, и ту изменчивость, которые мы встречаем в Евангелиях[673]. Ни совершенно неконтролируемый, ни абсолютно жесткий процесс передачи преданий не объясняет возникновения евангельских традиций, какими мы их знаем. Очень подробно, на множестве примеров из Евангелий Данн показывает, что параллельные евангельские тексты более всего похожи на вариации в исполнении традиционного материала — вариации в тех же пределах, которые описывает для современной ближневосточной деревни Бейли[674].
Однако в этом принятии модели неформальной контролируемой традиции как модели, средней между Бультманом и Герхардссоном, кроется серьезная проблема. Данн, по–видимому, признает, что описанное Бейли равновесие между стабильностью и гибкостью представляет собой функцию от неформальности процесса передачи традиции, то есть от того факта, что поддержание традиции контролируют не какие–то официальные учителя и т.д., а община в целом. Однако стоит отметить, что здесь необходимо различать два вопроса. Первый: кто контролирует традицию — община или определенные люди? Этот вопрос касается разницы между «формальной» и «неформальной» традицией в терминологии Бейли. Второй вопрос: как осуществляется контроль? Иными словами, в каких отношениях и до какой степени допускается гибкость при воспроизведении традиции? Непонятно, почему то равновесие между стабильностью и гибкостью, о котором рассказывает Бейли, невозможно не только в неформальной контролируемой традиции, но и в формальной. В этом отношении тройная типология может вводить в заблуждение исследователей, полагающих, что лучшая аналогия для евангельской традиции — это неформальная контролируемая традиция Бейли. Поскольку Герхардссона чаще всего критикуют за то, что его раввинистическая аналогия не объясняет той вариативности, которую мы наблюдаем в евангельских традициях, то предполагаемая негибкость начала ассоциироваться с моделью формальной контролируемой традиции так, словно представляет собой ее неотъемлемое свойство. На самом деле эта модель как таковая не требует негибкости: однако в тройной типологии традиции различаются лишь по двум признакам: формальная — неформальная, контролируемая — неконтролируемая. В действительности существует и третий признак: гибкая — негибкая. Равновесие, описанное Бейли, может быть характеристикой как неформальной, так и формальной традиции. Однако тройная типология вводит читателей в заблуждение, давая им понять, что последний вариант невозможен.
Тройная типология недостаточно тонко разработана, чтобы дать нам точное представление о том, каким образом осуществлялась в древней церкви передача преданий об Иисусе. Необходимо задаться следующими вопросами:
1. Контролировалась ли традиция? (1а) Почему носители традиции могли считать, что над ней необходим контроль?
2. Если традиция контролировалась — каковы были механизмы контроля?
3. Верно ли, что для различных форм или аспектов традиции допускалась различная степень гибкости? (За) Каков был относительный баланс стабильности и гибкости в различных формах или аспектах традиции?
4. Как соотносятся с устной традицией Евангелия?
Очевидно, если на вопрос (1) мы отвечаем «нет», то остальные ответа не требуют. Так было бы, если бы критики форм были правы. Однако мы уже нашли достаточно причин согласиться с Бейли, Данном и многими другими современными учеными в том, что модель критики форм не заслуживает доверия. Впрочем, мы еще не исследовали вопрос (1а) — промежуточный, но достаточно важный. Критики форм полагали, что у первых христианских общин не было причин желать точного сохранения традиции, поскольку они были лишены исторического сознания и не интересовались жизнью и деяниями Иисуса в их историческом виде, в отрыве от Христа воскресшего и вознесшегося. Если критики форм ошибались — нам необходимо ответить на вопрос, какие причины побуждали ранних христиан придавать значение неизменности традиции. Мы знаем, что устные сообщества вообще склонны при помощи различных механизмов сохранять традиции в более или менее неизменном виде. Но в случае первых христиан нужно понять, каковы были причины для этого.
Каковы бы ни были достоинства модели Бейли, нельзя сказать, что она отвечает на вопрос (2). Бейли показывает, что неформальный контроль со стороны общины в целом может быть эффективен — то есть удерживать традицию в относительно стабильном состоянии. Но это не единственный способ контроля, известный преимущественно устным сообществам, — во многих из них за сохранение традиции отвечают конкретные люди. Большое значение очевидцев в раннехристианском движении, которую мы постарались аргументировать и осветить в этой книге, заставляет полагать, что именно они могли играть важную роль в контроле над преданиями о речениях и деяниях Иисуса. Таким образом, вопрос о механизмах контроля оказывается ключевым для проблематики нашей книги.
В отношении вопросов (3) и (За) модель Бейли представляет собой хорошую аналогию для евангельской традиции. В рамках нашей книги мы не станем вдаваться в подробности при обсуждении преданий, содержащихся в Евангелиях. В этом отношении очень полезна работа Данна — хотя, несомненно, он и сам согласился бы с тем, что сделал лишь первый шаг по пути обновления взгляда на евангельские предания, необходимого, если мы хотим внимательно исследовать на примере Евангелия феномен стабильности и вариативности в различных формах устных традиций. Разумеется, неполна будет такая дискуссия и без привлечения неканонических источников.
Существует, однако, один, чрезвычайно важный для наших целей пункт, в рассмотрении которого я буду придерживаться исследования устной традиции у Данна, хотя он и не выражает эту мысль открыто.
Как мы уже видели, опровергая представление критиков форм об устной традиции как о серии «редакций» литературного текста, Данн настаивает на том, что каждое исполнение традиции обращается к традиции как таковой, а не развивает некие «результаты», полученные во время предыдущего исполнения. Не существует слоев традиции — лишь множество исполнений, различающихся в определенных пределах[675]. Следовательно, по–видимому, нет причин предполагать, что вариаций преданий было больше, чем мы находим в самих Евангелиях. Нет таких законов передачи преданий, которые могли бы привести нас к более ранним формам и показать, как те версии преданий, которые мы встречаем в Евангелиях, развились из чего–то иного. Исполнение преданий придает им именно ту стабильность и одновременно гибкость, которые мы наблюдаем в Евангелиях — в случае, если встречаемся там с несколькими версиями одного и того же предания. Если же у нас в руках только одна версия, мы имеем право предположить, что в исполнении она отличалась той же степенью стабильности и вариативности, что и другие предания, дошедшие до нас в нескольких вариантах, — но вряд ли была намного более гибкой.
Вопрос (4) возвращает нас к основной мысли этой книги: рассказы очевидцев не отделены от Евангелия несколькими «слоями» пересказов, но стоят непосредственно за евангельскими текстами. К этому вопросу мы сможем вернуться, предварительно обсудив вопросы (1), (1а) и (2), в следующей главе — которую целиком посвятим тому, чтобы вернуть фигуры очевидцев в наши представления как об устной передаче евангельских традиций, так и о создании письменных Евангелий.
Бейли и Данн об очевидцах
Наш рассказ о модели Бейли мог создать впечатление, что роль очевидцев отвергается в ней так же решительно, как и в критике форм. Однако такое впечатление не совсем верно. Вспомним: описывая хафлат самар, Бейли подчеркивает, что профессиональных рассказчиков не существует, и передавать деревенские предания может любой желающий — однако при одном определяющем условии: он должен вырасти на этих преданиях. Бейли приводит пример шестидесятилетнего человека, который не мог излагать предания, поскольку прожил в этой деревне всего тридцать семь лет[676]. Кроме того, Бейли отмечает, что чаще других в роли рассказчиков выступают «старейшины» — старшие, особенно одаренные, занимающие видное положение в общине. В своем описании хафлат самар он не делает различия между преданиями о событиях, произошедших на памяти присутствующих или относящихся к более раннему времени, и потому не касается роли очевидцев. Однако, перейдя (пусть и слишком кратко) к сравнению с новозаветными преданиями, он, очевидно, заключает, что в раннехристианских общинах право исполнять предания во время общественных мероприятий предоставлялось очевидцам.
