Яхонтов огрызнулся:
– Я вас предупреждал! Не лезьте! Не путайтесь под ногами! Кокурин! Тащи его в участок!
– Есть! – богатырь схватил Дениса за шкирку и втащил за собою в чердачное окно.
– Ну что, Баляйкин! Или как тебя теперь, Тихон, кажется! Улов при тебе? – Яхонтов навел на преступника угаровский пистолет.
– А как же! Все тут! – Тихон хлопнул себя по груди.
– Скидывай мундир! Скидывай, скидывай! Не простудишься!
– Петр Кузьмич! Помилуйте! Это грабеж! Давайте по-честному, как в прошлый раз!
– Нет, брат! Наворотил ты делов! Половиной не отделаешься!
– А гарантии?
– Как обычно! Отпущу на все четыре стороны!
Тихон, скрипя зубами, скинул мундир.
– А теперь пять шагов назад, – приказал Яхонтов. – Парень ты прыткий! Еще огреешь чем! Вчера двоих вырубил!
– Живы? – с надеждой спросил Тихон.
– Живы, живы! – усмехнулся Петр Кузьмич, видя, как Тихон перекрестился. Вот чумной! Пятерых завалил, а комедию ломает. – Отойди назад! Убедиться хочу. Вдруг ты мне куклу подсунул!
– Смеешься, Петр Кузьмич! – Тихон осторожно, оглядываясь, сделал четыре шага. Дальше некуда. Улица!
Яхонтов, не опуская пистолета, поднял мундир и заглянул в карманы:
– Ого! Тыщ сто пятьдесят!
– Обижаете! Двести!
– Молодец! Старику на пенсию! – Яхонтов взвел курок.
– Петр Кузьмич! – глаза Тихона округлились от ужаса. – Ты ж…
– Я слово держу! Вон они! Твои четыре стороны! Прыгай!
Тихон смотрел растерянно, как хищник, внезапно ставший добычей.
Не хотелось Петру Кузьмичу лишний грех на душу брать. Прыгнет или нет? Вот кабы прыгнул! Ан нет! Дернулся! Рванулся вперед!
Пуля вошла в живот. Тихон скорчился, упал, покатился по крыше, но с нее не рухнул – помешало ограждение, кованый поребрик высотою по колено. Дьявол! С такой раной он может и сутки, и двое протянуть! Скинуть? В крови измажешься! Доказывай потом, что при бегстве застрелил.
– Убийца! – из чердачного окна неожиданно вылез Угаров. Услышав выстрел, он извернулся, укусил Кокурина за руку, тот от боли выпустил его на миг. Дверь с лестницы на чердак Денис запер. Слышно было, как Кокурин пытается вышибить ее плечом.
Угаров схватил пристава за грудки:
– Убийца, взяточник! Негодяй!
Петр Кузьмич безуспешно пытался вытащить саблю.
Увидев Угарова, Тихон начал хрипеть. Денис отпустил Яхонтова и осторожно спустился к раненому.
– Кто… Кто убийца?
Тихон только хрипел, изо рта пошла кровь.
«Сейчас кончится!» – обрадовался Петр Кузьмич.
– Щас, гад, ты попляшешь! – из чердачного окна на полном ходу выпрыгнул Кокурин и на шинели, как на санках, покатился на Угарова с Тихоном.
Хлипкий поребрик не выдержал. Все трое полетели вниз.
Хорошо, когда помощник – идиот!
Яхонтов спускался по лестнице медленно. Годы свое берут. Попрыгаешь чуток, а потом за грудиной свербит.
В переулке было пустынно – петербургский обыватель пуглив, ежели стреляют, не выглядывает, наоборот, от окон отходит, чтобы пулей не зацепило.
Тихон упал спиною, Кокурин, напротив, лицом. Их бездыханные тела лежали рядом. Останки Угарова исчезли.
Глава двадцать восьмая
Важность читаемых бумаг подчеркивал наморщенный лоб, нахмуренные выцветшие брови и появившийся в кабинете портрет императора. Государь словно заглядывал Дашкину через плечо и разделял его озабоченность, дергая усами в колыхании свечей.
– А! Тоннер! – соизволил заметить доктора Арсений Кириллович, но тут же и позабыл.
Илья Андреевич нарочито громко высморкался. Князь вздрогнул, но чтения не прервал, напротив, схватив перо, принялся что-то яростно подчеркивать. Следующий абзац, напротив, его успокоил и даже вверг в задумчивость. Сняв очки, князь задумчиво уставился в потрескавшийся потолок.
Тоннер забеспокоился. Мозг – наименее изученный и наиболее уязвимый орган. Неспроста он защищен со всех сторон сросшимися костями. Любое воздействие, внешнее или внутреннее, способно нанести ему непоправимый ущерб! Банальный ушиб часто приводит к слабоумию. Не оно ли настигло Арсения Кирилловича?
Илья Андреевич поводил карандашом перед лицом князя. Боже! Зрачки не реагируют!
– Ваше сиятельство! – громко окликнул. – Как чувствуете себя?
– А! Тоннер! – князь с отвращением вернулся на грешную землю. – Отлично! Благодарение Богу, поправился!
– Уверены?
– На все сто!
Тотчас снова углубившись в бумаги, князь указал Тоннеру на дверь. Илья Андреевич потер подбородок.
– Голова не кружится?
– Нет! – прорычал князь. – Я же сказал: все отлично!
– Шантажистка больше вас не тревожила?
– Какая шантажистка? – с наигранным безразличием спросил князь. – Ах да! Откуда вам знать! Это был Тучин! Убили его! Дошантажировался!
Дашкин громко расхохотался.
«Неужели нервная горячка? Чрезмерное возбуждение, беспричинная веселость – ее обычные симптомы!» – размышлял про себя Тоннер. Вслух осторожно заметил:
– Ваше сиятельство! Я не уверен, что Тучин…
– Вы не уверены? – Дашкин сморщился, изобразив пренебрежение, граничащее с уничижением. – Да что вы о нем знаете? Тучин был мерзавец, развратник и к тому же художник!
«Похоже, князь утратил способность рассуждать логически! – перепугался новому симптому Тоннер. – А ну-ка, проверим!»
– А где Тучин раздобыл письмо?
– Где? Где? В…! – Князь неприлично выругался и снова расхохотался. – Где ж еще? Но я ее простил! Простил! На радостях!
Метать перед свиньями бисер глупо, но уж больно Дашкина распирало:
– Помните, я вчера в отставку подал? Как все всполошились, как забегали в Зимнем! С утра, знаете, кто пожаловал?
– Нет!
– Ну, догадайтесь, Тоннер. Догадайтесь!
«А вдруг банальный жар? – метался меж диагнозов Илья Андреевич. – Как бы лоб ему пощупать?»
– Думаешь, министр двора? Нет! Обер-церемониймейстер? Снова в молоко! – Доктор предательски молчал, Дашкину приходилось самому спрашивать и себе же отвечать. Впрочем, это доставляло ему удовольствие! Воистину, он вознагражден за все мучения! – Сам приехал умолять!
«Бред, – понял Тоннер. – Воспаление в мозгу? Настойку ольхи назначить?»
– Не могу, говорит, отставку принять! Кто Россию с колен подымет? Давай, говорит, в Государственный совет. Понимаешь, да? Куракин-то[86] на ладан дышит! Со дня на день окочурится.
«Галлюцинации! Хорошо, хоть Николай к нему приезжал, а не Цезарь! Значит, связь с действительностью не до конца утрачена!»
– Вот, Илья Андреевич! Оценили! Оценили наконец! Нет бы раньше… Силы-то уж не те…
Тоннер глядел отчего-то грустно.
«Даже докторишка мне завидует! – обрадовался Дашкин. – Ой, что будет в Сенате!»
– А вы, я смотрю, не рады?
«Домашнее лечение отпадает. Придется в сумасшедший дом!» – решил Тоннер.
– Я, пожалуй, к княгине зайду…
– Да, да! Капелек ей пропиши! Целый день рыдает! Государь лично утешал, а все без толку.
– Я хотел бы обсудить здоровье вашего супруга.
– Пошел он к черту! – княгиня приняла Тоннера в вышитом цветами шелковом платье, но заплаканные глаза, искусанные губы, внезапная седина в замысловатой прическе были выразительней траурных одеяний.
Он пододвинул стул и присел подле:
– Ваш супруг болен! Очень болен!
Юлия Антоновна тихо рассмеялась:
– Что ж, я желаю ему долгой и мучительной смерти! Я не любила его, но всегда уважала! А это ничтожество, этот Тартюф, замучивший меня лекциями о нравственности, сегодня взял и продал меня. Как крепостную девку! За кресло в Государственном совете!
У Тоннера отвисла челюсть.
– Император действительно к вам приезжал?
– Увы! После его визита князь за модисткой сразу послал! Нельзя же ублажать царя в старых платьях!
Тоннер присвистнул. Отчасти он был рад. Стало быть, князь не помешался.
– Теперь по крайней мере вы спасены от тирании мужа.
– Юленька! – раздалось вдруг из анфилады.
– Легок на помине!
– Как платьице? Понравилось?
– Слышите, аж пищит, так рога ему нравятся! Золотые! Пошел к черту! – Юлия Антоновна бросилась к столику, где обреченно ожидал неизбежного полета графин. Еще утром ему составляли компанию полдюжины стаканов.
– Не гневайся, душенька! – князь укрылся за фарфоровым экраном.
– Я, пожалуй, пойду, Юлия Антоновна, – поклонился Тоннер. – Простите, если что не так…
Выйдя из дома, доктор направился к ожидавшему его извозчику, но дорогу ему преградил жандарм:
– Тоннер Илья Андреевич? – строго спросил он.
– Да! А в чем дело?
– Придется поехать с нами!
Тоннер обернулся. Сзади тоже стоял жандарм.
Карета, запряженная белоснежной четверкой, ожидала за углом. Окна были зашторены, на вопросы жандармы не отвечали, по их невозмутимым лицам нельзя было даже понять, слышат ли его.
Дверь открыли снаружи:
– Выходите!
Незнакомый двор. У двери два жандарма с факелами, между ними офицер. Тот же вопрос:
