Вольга, поддерживая под руку, вел старейшину к дому и косился на закат солнца. «Скоро Сварожий лик опустится ниже частокола и тень покроет наше дворище. Что надумал дедко Воик? Прознать бы как?»
Над зубчатой стеной города показалась краем темная туча и замерла, словно хвостом зацепилась за лесистые холмы у края левобережного займища Ирпень-реки.
Вольга, озираясь на тучу — не грянет ли в ночь ливень? — провел старейшину в избу, уложил за очагом на ложе, близ слюдяного оконца — из него видна закопченная дверь их кузницы и поросшая бурьяном земляная крыша — и присел у Янова изголовья. Рядом на стульчике сидела Ждана. Мать Виста и Павлина хлопотали по дому, детей меньших спать уже укладывали.
— Ты не спишь, Янко? Молчи, молчи, — зашептал Вольга в теплое ухо старшего брата. — Я ходил только что со старейшиной Воиком по городу. Он да воевода Радко какую-то хитрость замышляют. А мне так думается, что старейшина хочет печенежского кагана в Белгород заманить да и кинуть в колодец. Тако же и княгиня Ольга с древлянскими мужами поступила. Помнишь, нам старейшина рассказывал? Не веришь? Зачем же он тогда в колодец безводный заглядывал и спрашивал меня — глубоко ли? Только старейшина в тайне держит свой умысел, не сказывает. Спать не буду, непременно высмотрю. И тебе скажу потом.
Янко улыбнулся и подмигнул младшему брату. Перед лицом Вольги промелькнула загорелая рука Жданы. Ждана осторожно коснулась щеки Янка, провела пальцами по затылку снизу вверх, взъерошила волосы, а потом сверху вниз, приглаживая их.
Вольга заглянул брату в лицо — Янко улыбался, похож был на разомлевшего на солнце кота, довольного теплом и сытой жизнью. В избе сумрачно от слабого света лучин на светильнике, но Вольга видел, как лукаво сбежались морщинки у левого глаза — Янко вновь озорно подмигнул брату.
«Что это он? — удивился Вольга. — И она не видит разве, что шея у Янка не мокрая, а она вытирает ее без тряпицы? А может…»
Вольга все понял, смутился.
— Спать пойду я, — сказал он негромко. И подумал: «Ну да, потом они уйдут от нас, себе новую избу срубят! Так всегда взрослые поступают», — в нем вдруг проснулась муж ская ревность: так рано остаться в доме без старшего брата!
«Не проспать бы мне, — думал Вольга, укладываясь на полу за очагом, рядом с меньшим братом Вавилой. — Вавила спит, ему нет дела до тайны старейшины Воика. Мал еще. — Потом, когда подложил ладонь под щеку, вспомнил: — Не забыть бы и Василька поднять. Ему тоже интересно будет про все узнать первым…»
Долго ворочался на жестком рядне, шептал:
— Мне спать нельзя. Глаза, конечно, можно прикрыть, пусть отдохнут малость. Днем пыли было много по улицам. Только спать мне нельзя никак…
Поздно вечером старейшина Воик призвал к себе воеводу Радка и долго о чем-то шептался с ним. Вольга не слышал, о чем. Только какие-то непонятные обрывки доносились:
— И чтоб сруб был, как у настоящего колодца. И еще колодец прикажи изготовить, какой уже есть из глубоких. Опустите по кади в каждый колодец да землю вокруг притопчите… Дружинников отбери самых верных, чтоб не проговорились о тех колодцах ненароком…
Уже засыпая тревожным и полуголодным сном, слышал Вольга, как говорил старейшина что-то про мед и сыту[64] медовую, про болтушку из муки. И еще про то, что мы, белгородцы, силу из земли черпаем, а потому, сколько б ни стояли находники под стенами города, русичам не умереть…
Старейшина Воик говорил еще что-то отцу Михайло, будто напутствовал его куда-то, но Вольга больше ничего не разбирал. Он спал у теплой стены за очагом, ему снилась медовая сыта и мучной кисель. Вольга пил и ел, до полной сытости хотелось наесться ему, но сытость все не приходила.
Посланцы в стане врага
Они думают-то думушку заединую, Заедину ту думу промежду собой.
Былина «Глеб Володьевич»
Дубовые ворота крепости, издавая сухой и протяжный скрип, начали медленно раскрываться.
Раскрывались ворота, и медленно раздавался вширь вид на излучину реки, наполненную туманом, белым и рыхлым, как пена парного молока. А за излучиной, на западе, в дымке раннего утра и печенежских костров, виднелись бледно-зеленые, с голубизной, лесистые холмы.
Кузнец Михайло — в шелковом корзне голубого цвета, подаренном некогда князем Владимиром за славно сделанную кольчугу, — шагнул в ворота, чтобы выйти из Белгорода, но сердцем он был все еще там, в родной избе, среди семьи, которую оставил.
— Семьи оставили по доброй воле, а назад вернуться — это уже будет в воле печенежского кагана, — тихо проговорил Михайло. И снова от этой мысли заломило в висках. В висках ломило у него и рано поутру, когда, так и не уснув за ночь, он, едва только обозначился рассвет за слюдяным оконцем, поднялся на ноги. У стены, на широкой лавке, с закрытыми глазами, словно неживая, лежала Виста. Михайло выпил холодной воды, потом черными от копоти и шершавыми от железа пальцами прикоснулся к худой, словно дет ской руке жены.
— Мне пора, Виста.
Она повисла у него на шее и ткнулась лицом в грудь: сквозь рубаху Михайло почувствовал ее слезы. Он неловко обнял жену за плечи и попросил:
— Ты не плачь, Виста, не плачь. Бог не допустит гибели нашей.
Старейшина Воик поднялся со своего ложа, недвижно стоял у очага, будто белый призрак. Михайло сказал ему:
— Ты бы лежал, отче. Тебе покой теперь нужен, столько ведь сил отдал людям…
— Нет мне покоя, Михайло. Схоронил я его на дне колодцев моих. Страшусь одного: вдруг печенеги не поверят нашей хитрости? И Белгород не спасу, и тебя подведу под меч ворогов!
— О том не казнись, отче, — успокоил Михайло старейшину. — Иного пути нет, последний пытаем. Что принесет — тому и быть.
Михайло прошел к лавке, где лежал Янко. Прикоснулся ладонью к горячему и потному лбу, спросил:
— Спишь ли, сыне?
— Нет, отче, бодрствую, — ответил Янко и повернул голову влево, чтобы видеть уходящего отца.
Во дворе Михайлу уже ждал ратай Антип. Он спал с женой под телегой, а дети на телеге, с головой укрывшись серым рядном. По краю рядна, где выходило теплое дыхание, серебрились полосы измороси — свидетель прохладных уже ночей.
Старейшина Воик проводил Михайлу до калитки, шел рядом и наказ последний давал:
— Будешь стоять перед каганом, держись так, будто за тобой вся сила земли Русской. Эта сила пусть и питает тебя, а не надежда на хитрость. Любую хитрость разгадать можно. Важно — что за ней!
Простился Михайло со двором своим, а когда раскрылись ворота, мысленно простился и с Белгородом и под гул сторожевого колокола с иными заложниками-посланцами пошел к печенегам.
