«Ты-то зачем здесь?» — спросил я, так как он не издал ни звука.
«Пришел за тобой, пандурский капитан».
«Что ты намерен сделать со мной?»
«Освободить из темницы, спасти от верной гибели».
У меня кругом пошла голова. Кровь забурлила в жилах. Мысль о свободе опьянила меня, точно крепкое вино. Но возбуждение мое тут же угасло — меня охватило чувство унизительного стыда.
«Ты разбойник, Ян Калина, я — капитан пандуров. Из твоих рук мне положено смерть принять, а не свободу. За этот дар я буду тебе до самой смерти обязан, но раз я пандур, а ты разбойник, я никогда не смогу тебя отблагодарить».
«Мне не надо от тебя никакой благодарности, капитан, я дарю тебе свободу только потому, что единственная моя цель — спасение тех, кого губит чахтицкая госпожа и ее подручные. Сейчас ты не дворянин, не капитан пандуров, а просто горемыка, нуждающийся в помощи и защите».
Гордость восставала во мне, но я молчал, сжав зубы, потому что я и вправду был всего лишь беззащитным горемыкой.
«Кроме того, — продолжал Ян Калина, — я хочу вернуть тебе долг: ты освободил мою сестру, я освобожу тебя. Идем, у нас нет времени на раздумья!»
Я не мог произнести ни слова, мной владели разные чувства. Ян Калина строго на меня посмотрел:
«В последний раз говорю тебе: пойдем! Если пандурская спесь не позволяет тебе принять свободу из рук разбойника или в тебе восстает твоя земанская кровь, знай, что кровь может взыграть и в жилах разбойника. Решай быстро, что ты предпочитаешь — предложенную свободу или смерть. Но смерть не из рук горбуна — людская подлость и злоба не должны торжествовать победу, — а из рук противника в честном бою. Идем, обнажи саблю и защищайся!»
«Прими мой поклон, благородный спаситель» — это была единственная фраза, которую я смог из себя выдавить.
А потом мы молча шли коридорами. Я восторгался Яном Калиной, как он ловко разбирается в этом таинственном и запутанном подземном мире, с какой уверенностью ведет меня из одного коридора в другой. И с каждым шагом чувствовал, что становлюсь другим человеком. Много времени прошло, пока мы подошли к подъемной двери. Я был страшно измотан. На крутых ступенях, ведших вверх, к Божьему свету, под небо, которое уже темнело и высвечивалось звездами, моему спасителю пришлось меня поддерживать. Я молча стоял, а он повторил еще настойчивее: «Можешь идти куда хочешь!»
— Ну хватит, — прервал его Ян Калина. — Не будешь же распространяться, как ты обнял меня за шею и воскликнул: «Пойду только туда, куда направляешься ты!»
Так завершилась тяжкая борьба в душе Имриха Кендерешши. Пока он шагал по подземным коридорам, у него было время переосмыслить свою жизнь. Имриху открылось, что он вовсе не был защитником и служителем закона и справедливости. После того как Кендерешши близко узнал чахтицкую госпожу и ее развращенную прислугу, он уже по-новому расценивал ее поступки и сознавал, что, собственно, делал то же, что и ее мерзкие служанки вместе с Фицко. Различие состояло только в том, что те сознательно служили ее злодейским замыслам и получали вознаграждение, а он с ватагой пандуров, убежденный, что защищает законы и справедливость, неосознанно помогал несправедливым притеснителям покушаться на жизнь людей, которые эти законы и справедливость отстаивают.
Вот о чем он думал в этот час.
Он думал о судьбе Яна Калины и удивлялся тому, что — пусть и недолгое время — он мог его ненавидеть. Он благодарил судьбу, вспоминая, как был спасен Ян от казни, перед которой ему хотели клещами вырвать три пальца. И был счастлив, что не стал одним из его палачей.
Образ Яна Калины представал в его сознании во все более ярком свете. По окончании занятий в Виттенберге его ждала прекрасная будущность — а он вернулся домой, потому что мысль о судьбе матери и сестры не давала ему покоя. Сестра спасена, мать в безопасности, но он все же не ищет покоя, не бросается в объятия желанной невесты, не гонится за личным успехом, богатством, счастьем, а бросает вызов чахтицкой властительнице, готовый победить или погибнуть.
Чем больше капитан об этом думал, тем сильнее жгла его форма, словно он стоял в постылом одеянии у позорного столба, — так остро было ощущение своей нравственной ничтожности перед лицом человека, которого еще недавно он называл разбойником.
Хотя Ян Калина и предполагал, какая борьба происходит в сердце капитана, он все-таки был потрясен той горячностью, с которой тот бросился ему на шею. Ян искренно пожал ему руку.
«Имрих Кендерешши, — дружески улыбнулся он, — уже тогда, когда ты спас мою сестру, я понял, что ты честный человек, а сейчас я в этом еще раз убедился. Я видел: ты не трус, причем в положении, когда вся твоя жизнь висела на волоске. Человек такого мужества не может быть нечестным».
Но капитан отмахнулся от похвал и задал короткий вопрос:
«Лучше скажи, примешь ли меня в друзья, поможешь ли вступить в дружину Андрея Дрозда?»
«Помогу».
«Низкий тебе за это поклон. Чувствую: начинаю жить по-новому, лучше».
«Ты хорошо продумал последствия такого шага?»
«Да, и ко всему готов».
Ян Калина пожал ему руку.
«Тогда пойдем, я отведу тебя к товарищам, в убежище, которое ты со своими пандурами не однажды искал».
«Нет, я лучше подожду тебя где-нибудь поблизости. Это было бы слишком большое доверие, да и неожиданность для разбойников чересчур велика. Подумай только, как ты их удивишь, когда вдруг введешь в тайное укрытие пандурского капитана!»
«Но ты ведь уже наш, и я доверяю тебе!»
Капитан признательно склонил голову и внезапно сказал:
«А сейчас, как бы это ни ошеломило тебя, разреши попросить у тебя руки твоей сестры Магдалены!»
Неожиданное сватовство действительно потрясло Яна Калину, но он без колебаний ответил:
«Если бы это зависело только от меня, я хотел бы видеть Магдулу всю жизнь рядом с тобой. А она знает о твоих намерениях?»
«Нет, и представления о них не имеет. И прошу тебя: ни слова ей о нашем разговоре. Она обо мне еще услышит и убедится в моей любви».
Несмотря на то что капитан понравился разбойникам, они настороженно приглядывались к нему, пока он наконец не сбросил пандурский мундир и не накинул, подобно им, на плечи галену[45]. Тут они окончательно успокоились.
— А теперь слушайте, други, — заговорил Ян, когда кувшин, переходивший из рук в руки, окончательно опустел, — это ведь только первая неожиданность. Теперь последует другая, еще большая, она, конечно, поразит и нашего нового товарища.
Вольные братья навострили уши.
— Так вот. Наступают трудные времена. Обстоятельства требуют от нас, чтобы мы находились как можно ближе к Чахтицам. Никогда мы не были там так нужны, как сейчас. Войско скоро пожалует, в этом нет никакого сомнения.
— А как обстоит дело с твоим кастеляном? — спросил Андрей Дрозд. — Когда он отправляется в Прешпорок?
— Не знаю. Он собирается сперва подлечиться и набраться сил в Пьештянах. Ни о чем другом и слышать не хочет. Прежде всего ему надо быть здоровым и сильным, а уж потом он готов начать борьбу даже один, хоть против целого мира. Еще неясно, вылечат ли его чудодейственные пьештянские грязи, но одно вполне достоверно: прежде чем он попадет к палатину, тут на нашу голову явится войско. Итак, мы должны находиться близ Чахтиц, чтобы видеть и знать все и при необходимости суметь вмешаться. Мы не можем скрываться, как кроты!
— Тогда мы скоро допрыгаемся! — пробурчал один из разбойников.
— Допрыгаемся, если покажем себя слабаками и не возьмемся за дело с умом. Вам никогда не приходило в голову, что над землей мы можем спрятаться куда лучше, чем под землей?
— В облаках, что ли? — воскликнул один из сомневающихся. — Для этого у нас должны, по крайней мере, вырасти крылья!
— Не волнуйтесь! — засмеялся Андрей Дрозд. — Переберемся в замок, и дело с концом!
— Ты угадал, Андрей, — улыбнулся и Ян Калина. — Вернее, почти угадал. Переберемся в гнездо Алжбеты Батори, только не в замок, а в более безопасное гнездо. В град!
— В град? — удивился капитан.
— Именно туда, — ответил Ян Калина. — Как вы знаете, я недавно был там в гостях. Я хорошо его осмотрел и уже тогда подумал, что там мы можем найти безопасное укрытие. Пандуры, гайдуки и солдаты будут нас искать по всем холмам, горам и долинам, но заглянуть в град, который после ухода кастеляна Микулаша Лошонского совсем обезлюдел, и не подумают. Сейчас там только два гайдука, с ними мы справимся без особого труда.
— Если там не разместят войско или хотя бы часть его, — засомневался Андрей Дрозд.
— Вряд ли. Несчастье Чахтиц в данном случае будет нашим счастьем. Войско разместится в Чахтицах, ради этого оно сюда и приходит: объедать и обирать по очереди граждан и делать для них жизнь невыносимой.
