Позднее, когда кортеж давно исчез из виду, евреи стали боязливо стекаться к синагоге. Стеная и заламывая руки, они жаловались раввину на новую несправедливость. Провидчески устремив взор в будущее, старец пытался утишить обиду паствы надеждой на более светлую, терпимую жизнь.
— Поверьте мне, — говорил он дрожащим голосом, — настанет час, и решетки, постыдно отделяющие нас от города, падут, Прешпорок примет нас и по справедливости воздаст нам за пережитый позор и унижение.
Пышный кортеж тем временем продвигался по Долгой улице, которая была действительно долгой, поскольку соединяла Выдрицкие ворота с Лауринскими. В нескольких шагах от Лауринских ворот, в башне которых был устроен застенок для допросов преступников, стоял большой заезжий двор «У дикаря».
Там селился чужестранный посольский люд, приезжавший в Прешпорок по всевозможным делам, а также вельможи, у которых не было на Дунае собственных дворцов.
Алжбета Батори заняла целый ярус здания. Гайдуки с Дорой и девушками разместились возле конюшни в задней части двора, предназначенной для прислуги. Едва гайдуки разгрузили повозки и перенесли в дом сундуки с одеждой, драгоценностями и подарками, на дворе показались нарочные от различных высокородных особ. В торопливо нацарапанных посланиях представители местной знати оповещали Алжбету Батори о том, что предлагают в ее распоряжение свои дворцы вместе с прислугой и сочтут за высокую честь приютить ее под своей крышей. Однако она, всячески высказывая свою благодарность, отвергла все приглашения.
Когда совсем стемнело, явился хозяин заезжего двора, чтобы собственноручно возжечь в покоях редкого гостя огни в массивных серебряных подсвечниках.
Алжбета Батори подняла голову, склоненную над столом, на котором находились чернильница, ручка, множество заточенных перьев, мелкий песок в песочнице для просушки чернил и печатный воск. Хозяин стоял перед ней на почтительном расстоянии и молча ждал распоряжений.
— Кто из господ нынче остановился в Прешпорке? — спросила она.
У содержателя двора был готовый ответ на этот вопрос: он содержал одного опустившегося вечного студента, который таскался по всем питейным заведениям, вынюхивая, что творится в городе, кто пожаловал в Прешпорок, а кто покинул его.
— А палатин? — спросила она, когда трактирщик выложил все, что знал.
— Его светлость нынче утром изволил отбыть.
Новость неприятно удивила ее.
— Куда? И когда он собирается вернуться?
— В Вену, к королю. А вернется не раньше, чем через две недели.
— А граф Иштван Няри[47]?
Услышав, что граф в Прешпорке, она отпустила трактирщика и сказала с улыбкой:
— Твой жених, оказывается, здесь, Эржика!
Ее слова неприятно отозвались в душе девушки.
Выйти замуж… Она уже не была столь уверена в правильности своего решения, вызванного болью обманутой любви и негодованием. Новая, чужая обстановка, страх за будущее снова погасили веселье и радость часов, проведенных на пути из Пьештян. Она промолчала, лишь постаралась представить себе человека, которому, по выбору матери, она должна будет отдать свою руку и сердце.
Алжбета Батори в первую минуту подумала было отправиться в Вену и навестить там палатина. Но мысль о ране, которая снова начала ныть, и вид печальной дочери, которой необходимо забыться в развлечениях, утвердили ее в решении остаться в Прешпорке и подождать здесь возвращения палатина. В конце концов она даже обрадовалась тому, что до встречи с палатином располагает столькими свободными днями. Тем временем она подыщет знаменитого врачевателя, который обиходит и исцелит раненую ногу, а также позаботится о будущем Эржики. Целых две недели она будет ходить в гости, развлекаться, сделает все, чтобы снова расцвела ее давнишняя слава. Она возобновит прерванные связи со знатными семьями и всем даст понять, что она уже не скорбящая вдова, угрюмая нелюдимка, а женщина, жаждущая всех земных радостей. И в замке воцарится новая жизнь!
Она будет приглашать знаменитых людей, устраивать пиршества и развлечения, о которых слава пойдет по всей Венгрии. И высокие гости, отдыхая после празднеств под ее крышей, и слышать не захотят о слухах насчет ее ночей в подземелье. И будут только поражаться тому, что она день ото дня становится прекрасней, и не найдут таких слов, чтобы оценить ее красоту в вечно новых образах и сравнениях.
Эржика долго лежала с открытыми глазами. При звуках печального вечернего колокольного звона сердце ее сжималось от боли и чувства покинутости. Если бы она взглянула в эти минуты в лицо матери, то увидела бы на нем в сиянии светильника счастливую улыбку.
Алжбета Батори, несокрушимо верившая в удачу своих замыслов, отошла ко сну такой спокойной и довольной, какой давно не была. Ей вспомнилось, что в Прешпорке она встретила своего желанного незнакомца. И во сне она почувствовала на лице его горячее дыхание и поцелуи, исполненные страсти.
Бабочка, летящая на свет
— По слушай, Дора, — сказала Алжбета Батори после недельного пребывания в Прешпорке, — надо кому-нибудь отправиться в Чахтицы выведать, что нового, сколько нанято служанок. И еще: не зашевелились ли недруги в мое отсутствие и что следует мне предпринять в этой связи по возвращении.
— Я сама отправлюсь в Чахтицы, ваша светлость, — с готовностью ответила Дора. — На гайдуков нельзя полагаться. Любой из них только и думал бы, как бы поскорее вернуться в Прешпорок. Тут у них райская жизнь, нахвалиться не могут.
— Ну что ж, Дора, поезжай сама. А гайдуки и впрямь так довольны?
— Еще бы! Расфранченные, точно господа, шляются по корчмам, сорят деньгами, стоит им появиться — сразу же приковывают к себе внимание завистников. И они поют хвалу своей госпоже и тем самым еще больше разжигают зависть. Половина Прешпорка хотела бы поступить на службу к вашей милости.
— Это мне по нраву, Дора. У тебя деньги, одари гайдуков. Пусть превозносят свою госпожу. А двух девушек, что приехали с нами, отвези назад в Чахтицы. — И она выразительно подмигнула Доре. Та догадливо кивнула: девушек надо потому увезти, чтобы те в удобную минуту не открыли глаза десяти служанкам, нанятым в Прешпорке. Она не решилась высказать свои опасения вслух, ибо Эржика стояла рядом.
Дора тут же отправилась в путь.
Эржика позавидовала ей. Она с радостью тоже уехала бы, только не знала зачем, не знала куда — она даже боялась искать ответы на эти вопросы.
— Почему ты такая хмурая, дочка? — спросила Алжбета Батори. — Чего тебе не хватает, чего бы ты желала?
— Не знаю, матушка. Но я очень несчастна, мне так грустно, что, кажется, сердце не выдержит.
Мать бросила на нее испытующий взгляд.
— Ничего удивительного, доченька. Ты живешь здесь иной жизнью, чем в Врбовом. Но ты привыкнешь, тебе станет хорошо, ты обязательно поймешь, что, собственно, только теперь по-настоящему начала жить. Убедишься, что жизнь в безрадостной деревне среди обшарпанных, жалких халупок, среди оборванных, по горло заляпанных грязью крестьян — вовсе не жизнь. Там дни протекают однообразно, перед тобой одни и те же примитивные лица, там невозможны яркие впечатления. Это всего лишь тихое прозябание, на какое была и я до сих пор обречена в чахтицком замке.
Эржика молчала. Она напрасно стала бы объяснять, что презирает прешпоркский высший свет, что мечтает о той деревенской жизни, которая якобы не ведает ярких впечатлений. С какой радостью она увидела бы вокруг себя эти так называемые примитивные лица ободранных и по горло заляпанных грязью людей! Она напрасно стала бы говорить, как ненавидит надушенных, прилизанных щеголей, что в забавных позах раскланиваются с ней и нашептывают слова, которых она даже не понимает, но чувствует, до чего они пропитаны ядом фальши.
— Ты словно бабочка, Эржика, — сказала после минутного раздумья мать, — бабочка, летящая на свет. Взор твой все еще ослеплен, голова кружится, и ты неуверенно летишь к светильнику. Ничего, скоро ты выйдешь из этого состояния, а потом тебя будет пьянить уже собственная красота, которая расцветет только здесь, где ты найдешь людей, способных ее оценить, понять и восторгаться ею.
Тут явилась толпа портних.
В покоях заезжего двора зашелестел легкий шелк, распростерся бархат, тяжелая парча, забелели кружева, запели ножницы, замелькали иглы — ловкие руки принялись шить из драгоценных тканей великолепные туалеты. Госпожа неусыпно следила за покроем и за каждым стежком. Она и Эржику подбивала проявить свой вкус.
— Ты должна быть прекрасна, Эржика, так прекрасна, чтобы никто не мог отвести от тебя взгляда!
Вечером вокруг них хлопотало десять служанок.
Когда они уже были одеты, графиня открыла перед Эржикой шкатулку с драгоценностями.
— Выбирай, — сказала она.
