— Потрудитесь сдать оружие, — надменное лицо юного офицера выражало ревностное желание как-то отличиться на пограничном посту.
Кунц дал ему говорить, выпустить пар негодования и гнева, хотя и видел, что парень берет на себя лишнее: боевые действия сейчас не велись, и германским ландскнехтам, возвращающимся домой из-за моря, по закону нельзя было воспретить въезд в королевские Нижние Земли.
— Здоров ли его светлость граф, ваш почтенный батюшка? — ласково спросил Кунц, прежде чем кадет кликнул караульных, чтобы препроводить наемников в тюрьму.
— Откуда ты знаешь отца? — с подозрением спросил молодой офицер Фландрской армии.
— Не только его, но и вашу почтенную матушку, а также вас, Иоханн де Тилли, — умильно проговорил Кунц, глядя в глаза собеседнику.
— Почему же я не помню… вас?
— Возможно, тогда я был без бороды и в другой одежде, — подсказал Кунц. — Мы были представлены в замке Белёй и провели в обществе друг друга прекрасный вечер.
— Отец-инквизитор! — Иоханн даже вскочил со стула. — Военное платье и борода неузнаваемо изменили вас. Я приношу самые искренние извинения!
Теперь перед Кунцем стоял совсем другой человек, учтивый и почтительный. Инквизитор помнил, что семейство Тилли имело репутацию ревностных католиков, и не сомневался в гостеприимной встрече, как только признал графского отпрыска в офицере.
— Кто мог подумать, что со стороны еретической Зеландии появятся церковные особы, — улыбался Иоханн де Тилли, распечатывая кувшин вина и выставляя на стол оловянные кубки.
— Давно ли вы состоите на королевской службе?
— Уже полтора года, с пятнадцати лет, святой отец, — ответил кадет, поднимая кубок. — За здоровье католического короля!
— Долгих лет его величеству Филиппу Второму!
Выпили, потом еще выпили. Кунц попросил позаботиться о подчиненных, ждавших в кордегардии бывшего председателя трибунала. Бывшего, потому что трибунал, не отправлявший обязанностей около двух лет, вряд ли можно отнести к настоящим. Вполне возможно, трибунал Кунца давно расформировали, удалили из Антверпена. А быть может, председательское кресло занимает какой-то незнакомый инквизитор, и священный трибунал под его руководством проводит следствия и выносит приговоры.
— Я решительно ничего не слышал об инквизиции, — говорил Иоханн. — Нет свежих новостей также и о военной компании. На острове Схаувен испанцы осадили городок Зерикзее, да так и топчутся под его стенами. Их командир, старый Кристобаль де Мондрагон, тот самый, который сдал Молчаливому Мидделбург, никак не может служить образцом удачливого военачальника. Да и как Мондрагону блистать, если даже после объявления королем государственного банкротства, после увеличения в три раза налогов внутри самой Испании, у армии нет средств для масштабной кампании против бунтовщиков? — Иоханн вгляделся в нахмуренное лицо инквизитора, понял, что все сообщенное им оказалось неожиданностью для собеседника. — Вы совсем не знали наших новостей, святой отец?
— Наша миссия была не на зеландских островах, — сказал Кунц. — Мы прибыли из Ирландии, а туда не быстро доносятся новости с континента. Я буду признателен, если вы поделитесь сведениями даже годичной давности. Я покидал Антверпен, когда Франсиско де Вальдес осаждал Лейден в Голландии. Как случилось, что город выстоял?
— Так вы не знаете и того, как закончилась осада? — спросил Иоханн и в ответ на утвердительный кивок инквизитора, продолжил: — После того, как год назад морские гезы принца Оранского открыли шлюзы и прорвались на кораблях прямо к осажденному Лейдену, вынудив дона Франсиско де Вальдеса снять осаду, Молчаливый вошел туда как победитель и спаситель. Говорят, он собственноручно раздавал еду едва стоявшим на ногах защитникам. Покидая подтопленный шатер, дон Франсиско оставил мятежникам послание, что уступает волнам и морю, но не оружию. Мы тут спорим между офицерами, в достаточной ли степени сберегло это послание честь имперского полководца. Зная, что принц Виллем распорядился на месте монастыря святой Варвары основать первый в Голландии университет, я склоняюсь к мысли, что нашему королю и церкви нанесено очередное оскорбление. Лейденский университет, подумать только! Никогда эта страна не славилась ничем, кроме живописи, мореплавания и ремесел, а теперь она, как возомнивший о себе торгаш, хочет снискать лавры образования и учености! Не смешны ли сии потуги, святой отец? После Лейдена Дон Луис умиротворяет северные провинции переговорами, делает ставку на задабривание реформатов. Вот уж признаюсь, мне совсем не по душе такое положение вещей. Денег постоянно не хватает, жалованье выплачивается не вовремя, а бывает, что не выплачивается совсем. Как сделать карьеру в армии, которая не воюет?
— Вы еще очень молоды, — улыбнулся Кунц, — поверьте, на вашу жизнь войн хватит. Когда мы вместе гостили у господ де Линь в замке Белёй, вы выражали устремление скорее к духовной карьере. Как случилось, что, не прошло и года после этого, как вы оказались на службе?
— Прискорбный случай произошел со мной в том году, — нахмурился Иоханн. Щеки у него покраснели от выпитого, тонкие аристократические пальцы теребили подбородок. — Помните ли вы Ламораля де Линь?
— Он был тогда совсем ребенком, — кивнул Кунц.
— У Ламораля был паж по имени Феликс, — начал Иоханн.
— Феликс ван Бролин, — снова кивнул инквизитор, — смуглый малый с кудрявой головой, из Антверпена.
— У вас потрясающая память, святой отец, — удивленно сказал Иоханн, которому не было известно ничего о гибели матери Феликса в подвале инквизиции.
— Если вы помните Бертрама, моего компаньона, то представьте себе, что моя память в сравнении с его — дырявое решето.
— Вы преувеличиваете!
— Нисколько, — лицо инквизитора потеплело, как бывало всегда, стоило ему вспомнить о единственном друге. — Бертрам прочтет вам наизусть не только Священное писание, но и скажет, что было изображено на гобеленах в обеденной зале, где мы общались три года назад. Это муж удивительной учености.
— Воистину это так!
— Впрочем, вы рассказывали о некоем случае с участием пажа по имени Феликс, — напомнил инквизитор, не давая разговору перетечь в другое русло.
— Сей низкородный паж посмел оскорбить меня, — сказал Иоханн, выражение не избытой злости появилось на его узком хищном лице. — И, когда я попытался проучить мерзавца, он не только превзошел меня в драке, несмотря на то, что я старше, но и прикончил одного крестьянского мальчишку, который попытался помочь мне.
— Убийцу схватили? — спросил инквизитор с надеждой в голосе.
— Там некому было его хватать, — сказал Иоханн де Тилли. — Взрослее меня никого рядом не нашлось, а когда в замке узнали о случившемся, проклятый паж уже давно удрал в лес вместе с моим кинжалом.
— Если у него был кинжал, он мог убить вас, — предположил Кунц. — Почему же он этого не сделал? Или он не замышлял убийства?
— Нет, все вышло случайно, — потупился Иоханн. — Паж точно не хотел причинять вред Микалю, его ненависть была обращена ко мне. Меня же он убивать не стал, довольствовался мужицкими тумаками. Он ведь не благородной крови, святой отец, правила чести ему неведомы.
— С тех пор о нем так и не слышали? — Кунц сдержал усмешку, вызванную графской спесью и самомнением.
— Я не слышал, — покачал головой молодой офицер и допил содержимое своего кубка. — О ту пору я принял решение идти на воинскую службу, чтобы никто и никогда более не смел безнаказанно чинить поношение мне самому, моей вере, моей семье и моему государю. Той зимой мне исполнилось пятнадцать, и отец не стал сдерживать моих устремлений. Первый год временами приходилось несладко, но меня поддерживала мысль о том, что настанет час, и темный пажик, познав остроту этой шпаги, — тут Иоханн вытащил наполовину клинок из ножен, и сразу же вогнал его обратно, — будет визжать, как свинья на вертеле.
Глава XXI, в которой Феликс ван Бролин промышляет всяческими недостойными средствами, пока не находит друга, а инквизитор Гакке, предается скорби и жаждет мести, вопреки служебному долгу.
— Подайте, Христа ради! — жалобно ныл Феликс, а, подобрав монету, кричал вслед сердобольному московиту: — Господь, да благословит тебя, боярин!
Или «боярыня», если полушку кидала женская рука. Ему именно кидали, а не подавали, ибо даже в сравнении с прочими побирушками, уродами, нищими, юродивыми и калеками, вид Феликса был страшен и отвратителен. Этому он был обязан умело изображаемым язвам, струпьям и незаживающим ранам, созданным из вывернутых мехом внутрь шкур, кишек и требухи. Немногие могли выдержать на себе такие отвратительные изделия из кровоточащего и гнилого мяса. Феликс, воспринимавший спокойно кровь и мясо, терпел — ведь иначе у него не получилось бы жить в Москве, не таясь. Атрибуты нового ремесла ван Бролина были смастерены из отходов скотобойни по распоряжению Василька, брата спасенного в Твери разбойника без ноздрей и языка.
