Через пару недель после этого Василько сообщил Феликсу, что не забыл об их разговоре, и подходящий богатый домишко, называемый по-здешнему белой избою, найден. Живет в том дому некий приближенный к царю человек, что не удивительно, ибо в Московии почитай не осталось действительно богатых людей, не близких царю. Ранее таковые имелись, да всех пограбили, а имущество разорили. Феликса здешними порядками было уже не удивить, когда-то он поражался, что даже знатнейшие среди бояр и князей Московии не имеют укрепленных замков, коими в Европе, бывало, владели даже не самые знатные дворяне. Казалось бы, отчего не укрыться в замке и не пересидеть нашествие кочевых татар, главного неприятеля, весьма неловкого в осадном деле? Но нет, крепостные стены городов, а не вотчинных замков, были единственным убежищем московитов от пленения и рабства. Зато любой подданный не мог укрыться нигде, если его выкликал пред светлые очи московский царь. Когда Феликс рассказывал о том, что его родная страна восстала против тирана, и князь Оранский поднял народ на борьбу с царем Филиппом гишпанским, даже разбойник Василько качал головой с некоторым недоверием и укоризной.
В этот вечер, после обстоятельной баньки, Василько подробно рассказал о доме, который предстояло грабить, а потом прибавил:
— Не хотел тебя тревожить перед делом, но сказывали мне про нового подпалачика из Разбойного приказа.
— Что мне в том? — удивленно спросил Феликс, развалившись на полатях. Их встречи обычно происходили после бань, поскольку грязь, смрад и кровь, составлявшие нынешнее рабочее облачение ван Бролина, не очень располагали к обстоятельному разговору с ним до бани. Феликс никогда прежде в своей жизни не пачкался так, как в Московии, но и никогда столь же часто не мылся.
— Подпалачика Гаврилой кличут, и по возрасту схож, — Василько кликнул ближайшую девку, велел принести еще квасу. — Кожей бел, на лице веснушки-конопушки, волос русый, как ты говорил, навроде как вон у Феклы.
— Василько, ты пойми, — усмехнулся Феликс. — Гаврила был первый ученик в школе, он считает, читает и пишет на фламандском, латыни, немецком, немного итальянском и греческом. Ему прямая дорога в Посольский или там Разрядный приказ, где нужны светлые головы. Как такой мальчишка, который знает наизусть «Метаморфозы» и решает университетские задачи, может податься в палачи?
— Я не знаю, что такое «университетские» и какой бабий причиндал называется «метаморфозой», — покачал косматой головой Василько. — Но ежели, как ты говорил, парень поставил себе за цель найти отца среди новгородского полона, то дорога ему прямая не в Посольский приказ, а именно что в палачи.
Феликс некоторое время молча смотрел на разбойника. Он давно уже понял, что заправлять делами крупной московской шайки дураку не под силу.
— Где найти этого палаческого Гаврилу? — спросил, наконец.
— Тебе туда просто так не попасть, — ответил Василько. — Да и вряд ли это он окажется.
— Почему? — изогнул черную бровь молодой ван Бролин. — Ты же сам только что…
— Не мыслю, чтобы спустя пять лет хоть кто-то из того полона живым остался, — Василько выпятил мокрые губы из бороды, хлебнул квасу, потом еще. — Ты даже представить не можешь, что в те годы творили с изменщиками.
— Какими еще изменниками? Слыхивал я, будто казнили и бросали в тюрьмы всех подряд.
— Так все подряд изменщиками в Новогороде и были, — с уверенностью сказал Василько.
— Как же мне увидеть того Гаврилу? — повторил Феликс, не желая вступать в бесполезный выматывающий спор на политические темы. Он сам уже не приучится думать, как московиты, и, тем более, не научит московитов думать, как он.
— Палачи нам не други, — засипел Василько нахмуриваясь. — Бывает, подкупаем кого из них, чтобы муки на спытках облегчить кому из наших, однако же, вольно до них не ходим, да и они до нас робеют захаживать. Иные из лихого люда чего б ни отдали за живого ката в своем погребе, коли ведомо, что тот брата аль отца умучивал.
— Да, — сказал Феликс, пристально глядя на бревенчатую стену, будто на ней проступил невидимый более никому образ. — Я это понимаю.
— Раз понимаешь, — Василько истолковал по-своему слова собеседника, — то потерпи немного, покуда не сыщу способ выманить подпалачика на свет божий. А в ночь на Ивана Купалу, когда вся Москва перепьется, будь готов на дело идти.
Феликс поморщился: он жил все это время при Васильковой бане, проводил свободное время с разбойными молодцами да банными девками, и последние успели рассказать ему о том, какой замечательный праздник их ждет в ночь, когда атаман определил ему идти на разбой. За несколько месяцев, проведенных в шумной, грязной и неустроенной Москве, ван Бролин привык считать баню своим домом, а здешних дев — подругами. Он ровно, ласково и немного равнодушно обнимал каждую из них, но предпочитал не внушать напрасных надежд. Все равно в него влюблялись и даже дрались — каждая из женщин, работавших здесь, строила себе какие-то надежды и планы, хотя почти ни у кого из них задуманное не сбывалось. По крайней мере, никто не будет разочарован, когда увидят, что меня нет, решил Феликс. Уже наступили жаркие деньки, и, как и пророчил Василько, нищенствовать стало совсем невмоготу: под шкурами и фальшивыми язвами обильно выступал пот, разъедая кожу, а рои мух становились настоящим проклятием. Иногда из-за насекомых Феликс даже не видел, куда падала брошенная ему полушка, и ее подбирал какой-нибудь другой нищий, либо уличный сорванец, из числа тех, кто таскались за нищими, подворовывали у них, и даже изредка грабили настоящих калек и юродивых. За уворованную почти без усилий копейку обычный московский мастеровой, плотник или скорняк, работали целый день.
В назначенное время, в середине ночи, Феликс в сопровождении двоих товарищей, одним из которых был немой Тренько, появился на Златоустовской улице близ одноименного монастыря, который пять лет назад сожгли татары, но теперь уже почти отстроили заново. Помощники Феликса залягут поблизости, притворившись пьяными, и отвлекут внимание, если вдруг поднимутся крики, а, в случае чего, пособят при отходе. Увидав на верхнем этаже раскрытые ставни фасадного окна, Феликс расположил своих подручных немного поодаль, выждал, пока луна скроется за облаком, и прямо с забора допрыгнул до окна, вцепившись в резной наличник. Резьба по дереву служила главным украшением богатых домов Московии, среди которых почти не встречались каменные здания.
Внутри комнаты с распахнутыми ставнями на широкой кровати — не полатях, уже привычных Феликсу, а самой настоящей кровати с ножками, — спал бородатый мужчина. Тяжелое дыхание и храп вырывались из его раскрытого рта, судя по запаху, было понятно, что человек этот испил немало крепкого вина. Бесшумно скользя по деревянным половицам, Феликс приступил было к исследованию ларей и сундуков, однако, оказалось, что некоторые из них заперты на замки. После долгого поиска ключи нашлись среди одежды, сброшенной прямо на пол у кровати, а один висел на шее у спящего хозяина белой избы. Рассудив, что именно этот ключ раскроет шкатулку или ларец с наиболее ценной добычей, Феликс протянул руки с намерением разорвать витую шелковую нить, на которой держался ключ. Даже для ван Бролина, наделенного немалой физической силой, эта задача оказалась не по плечу. Тогда из брошенных на пол вместе с поясом ножен Феликс достал клинок и уже просунул его под нить рядом с шеей, как спящий издал чмокающий звук, облизал губы и жалобно сказал:
— Die Mutter, das nette Mütterchen, befreie mich, gestatte mir, wegzugehen, verlass nicht…[37]
Этот слабый голос почти на родном языке, который Феликс не слышал уже без малого два года, произвели на него воздействие, сравнимое с ударом обуха по голове. Ван Бролин сел на пол, обхватил голову руками, едва сдерживаясь, чтобы не взвыть самому от грусти, боли, тоски. Василько говорил, что царского приближенного зовут Андреем Володимеровичем, или как-то похоже, ни намека не было на то, что это уроженец Германии. А ведь, если бы этот человек проснулся и поднял крик, Феликс, не колеблясь, свернул бы ему шею. Я не разбойник, понял Феликс, я могу убивать и сражаться за свою жизнь, или за жизнь близких, но я не подхожу для того, чтобы промышлять грабежами и насилием над невинными людьми. Я вообще ни для чего не подхожу! Со злостью на самого себя к Феликсу вернулась решимость. Он извлек из ближайшего ларя обрез какой-то приятной наощупь ткани, раскинул ее на полу и быстро набросал меха, одежду, поясной кошель, словом, все ценное, до чего смог дотянуться, не воруя ключи. Потом связал крепкий узел и выбросил его из окна поверх высокого забора прямо на улицу. Тренько или второй подручный должен был увидеть большой сверток и догадаться оттащить его в сторону. Внизу послышались звуки шагов и приглушенные голоса. Не то кто-то из челяди дворянина Андрея услышал звук от падения свертка, не то увидел краем глаза крупный узел, мелькнувший в предутреннем небе.
