тамошние мужики писают исключительно сидя.
— О боже, кошмар, — всплеснув руками, смеётся Аня, — но всё равно жутко интересно.
Они продолжают болтать. А я затыкаюсь. Потому что не могу справиться с переживаниями и какими-то совершенно нелепыми душевными терзаниями. Впервые в жизни я чувствую себя лишним.
Глава 61 Тритон
— Ну всё. Объявляю праздник закрытым. Можно идти спать. — Встаю, поглядывая на свою красавицу супругу, жду её реакции.
Она же, послушно кивнув, улыбается отцу.
Не могу вынести её игнора и выхожу из-за стола, задвигаю свой стул. Мне нужно чем-то занять руки, чтобы не наделать глупостей.
— Вот и хорошо. Я жутко устала. Спасибо за чудесную компанию, — приветлива с ним.
Меня же по-прежнему не замечает. Уходит. Надо бы её проводить, но мои ноги будто припаяны к бетонной площадке. Смотрю ей вслед. Она великолепна. Причём неважно, что на ней надето.
— У вас не всё гладко, верно, сынок?
Прищурившись, смотрю на отца. Отличный вопрос во время празднования свадьбы.
Это ведь ради денег и отцовской империи я затеял весь этот фарс. Но почему-то сейчас, оставшись наедине с собственным предком, я не опасаюсь того, что всё тайное станет явным. Меня больше волнует, что я собственноручно превратил весёлую и яркую девушку в послушного робота.
Отцу не отвечаю. Ну что я ему скажу? Что был дураком, потом опять дураком, ещё раз дураком и в конце стал идиотом?
Опираясь руками на спинку стула, наблюдаю за тем, как золотые лучи вечернего солнца сменяются сначала багровым цветом, а затем сгущаются до состояния полного мрака.
— Тебе стоит догнать её и затащить в одну из спален, — смеётся отец.
— Это единственно правильное завершение свадебного торжества, отец. Пожалуй, я так и сделаю, — вру, опять вру.
Даже если Аня меня пустит в нашу, то я наверняка буду спать на полу.
— Ты так не сможешь сделать, Герман, верно?
Пытливый взгляд отца ничего не упускает из виду.
— Это ещё почему? — опять я включаю эмоционального импотента.
Строгий, суровый взгляд. Холодное лицо.
Привык скрывать чувства, быть чёрствым и непрошибаемым.
Не могу сближаться с людьми и открываться им. Отсюда все проблемы. Когда женщины липнут ко мне сами, мне легче. Но если нужно вот так: быть честным и щедрым на чувства — меня будто ступор сковывает. Желание отодвинуться.
А с Аней от этого только хуже.
Вздохнув и недовольно поёжившись, продолжаю смотреть на чернильные тучи, разрубленные красными всполохами уходящего солнца.
— Твоя жена скорее прищемит тебе хвост, чем пустит к себе в постель.
— Отец, я не понимаю, о чём ты.
— Зато я всё понимаю, Герман. Ты думал, и эта сделка выгорит, но в итоге влюбился в девочку по уши.
Взглянув на отца, вижу, что он улыбается. В уголках глаз собрались морщины. Покрытая серебром голова блестит в лучах заката. Я всегда уважал отца, всегда старался делать так, чтобы он гордился мной. Конечно, он всё понял.
Рассмеявшись, качаю головой. И снова борюсь сам с собой.
— Ни в кого… — глубокий тяжелый вздох. — В смысле, конечно, она же моя жена. — Поправляю пиджак, расстёгиваю пуговицы, раскидываю полы.
— Когда я придумал всю эту фигню с наследством и браком, я просто хотел подтолкнуть своего старшего сына к созданию семьи, но я даже представить себе не мог, что ты настолько меня не уважаешь.
— Отец…
Разговор сворачивает куда-то не туда.
— Что отец? Герман, ты взял в заложники замечательную девочку, откопал брильянт среди кучи навоза и в итоге бросил всё это псу под хвост. Что ты натворил, Герман? Почему вы всё время ссоритесь? Я же вижу, что она, как это ни удивительно звучит, неравнодушна к тебе.
Отец прав, я был настоящим с ней только однажды, когда чуть не потерял, когда достал из озера. Тогда у меня в груди всё почти разорвалось от боли. А потом я воспользовался её нежностью.
Закрыв глаза, выдыхаю, оглядываюсь по сторонам, прислушиваюсь к тому, насколько далеко отошли официанты. Не хочу посторонних ушей.
— Она необычный, новый для меня человек. Мне тяжело с ней.
— Кто? Аня? — искренне и громко смеётся отец.
И, развалившись на стуле, запрокидывает голову.
— Это кроссворд у меня сегодня по утру в сортире на втором этаже был сложный. А Аня интересная, умная, весёлая, влюблённая в тебя девушка, которая просто нуждается в тепле.
Знаю. Но я слишком долго играл по другим правилам.
— Она очень противоречивая…
Отец берёт остатки хлеба со стола и, скатав из мякиша шарик, пытается попасть в графин. Ухмыляется.
— Мне приятно наблюдать за тем, как она взяла тебя за то самое место. Тебя, великого Германа Белозерского! И теперь ты мечешь икру, потому что не можешь вернуть свою привычно серую гламурно-пафосную офисную жизнь на старые серенькие рельсы.
— Смешно, отец, и красноречиво, — усмехаюсь.
— Ты влюбился впервые. Понимаю, это сложно принять.
Молчу. Не отрицаю и не соглашаюсь.
— Я безумно счастлив, что этой женщиной оказалась не Сабина. Та просто задела твоё эго. Но теперь это в прошлом. Мне жаль твоего брата, но он сам выбрал свою участь. Тебя же ещё можно спасти.
Вцепившись руками в спинку стула, приподнимаю его, затем опускаю. Злюсь. Вечер тёплый, безветренный, поют сверчки, еле слышно шелестят листья. Я хотел фиктивный брак, холодный расчёт, строгие отношения. Я их получил. Только покоя всё равно нет. Ничего нет.
Мою жизнь кто-то перевернул как изрисованный листок бумаги.
Всё уже никогда не станет как раньше. Я пытаюсь дёргать Аню, стараюсь найти причину в ней. Но правда в том, что изменился я сам.
— Моя жена. Она непредсказуема. Мне не подходит это. У меня не тот характер, чтобы размышлять обо всём этом. Я должен работать, отец, я привык работать. С ней сложно. Мне нужно постоянно оглядываться. С тех пор, как мы сюда приехали, я ни разу не проверил электронную почту. Я только и думаю о том, что крутит в своей голове Аня. Анализирую её поступки. Это бред сумасшедшего.
Отец снова смеётся.
— Аннушка не так проста, как ты привык, и, чтобы спасти свои коки, ты решил дистанцироваться. В любом случае, Герман, у меня для тебя радостная новость. Раз она тебя наказывает показной холодностью, значит надежда
