— Смотри на меня-а-а-а-а! Смотри-и-и-и-и-и! Тебе сегодня будут сниться кошмары!
Молотя воздух руками, она кинулась в дом. Я бросился за ней, но ступеньки крыльца, черт бы их подрал, оказались слишком высокими, и я не смог по ним забраться.
ГЛАВА 54
Я проснулся в жаркой, душной спальне и прикоснулся к жене. От ее кожи исходила приятная прохлада. Ощущения казались совершенно реальными, и я никак не мог поверить, что у меня галлюцинации.
— Ты задремал, — сказала мне она. — А теперь давай, рассказывай, что у тебя случилось. И постарайся при этом не уснуть.
Я поведал ей, как погиб лейтенант.
— Он закричал. Знаешь, у него всегда был низкий голос, а когда его ранило, он заверещал — тонко-тонко, как маленький ребенок. Лейтенанты у нас во Вьетнаме не заживались.
Я рассказал ей о Паппасе. О том, как ребята один за другим падали в траву.
— А потом кто-то налетел на меня сзади и повалил на землю. Я же просто стоял, как идиот. — Я прерывисто вздохнул.
Она погладила меня по плечу.
— Хочешь узнать о солдате, который мне постоянно снится?
— Да.
— Вот именно в этот момент он и появляется на сцене, — произнес я, словно драматург. — Он мне крикнул: «Давай! Давай! Давай!»
— Так это был он?
— Ага.
Я понял, что меня уже не остановить. Я сел, прислонившись спиной к изголовью кровати. К горлу подкатила дурнота. В комнате и так было очень тепло, но мне отчего-то захотелось оказаться на жаре, словно она несла в себе успокоение. Так и тянуло взять ружье и пойти пострелять в койотов, которые снова за кем-то погнались.
Рядовой закричал: «Давай! Давай! Давай!» — и показал пальцем, куда бежать.
Я рассказал, как он гонял во рту жвачку. Как потом заорал: «Сержант, прикрой меня!» — и показал на Паппаса, паренька-грека, который любил читать Еврипида.
«Эй, сержант, ты что, оглох? Прикрой меня! Мне надо за рацией!» — Рядовой смотрел на меня умоляюще. Кругом царил страшный грохот, и я лишь видел, как шевелятся его губы. «Прикрой меня», — повторил он.
Кто-то бросил еще одну дымовую гранату. Два солдата по разные стороны прогалины истошно кричали друг на друга. В траве я увидел сошки брошенного пулемета М-60.
«Может, нам, это… — Я не узнавал собственный голос. — Лучше остаться здесь…» — «Господи боже, ну пожалуйста… ну прикрой ты меня…» — принялся умолять меня солдат.
А потом он сорвался на бег. Из-под ботинок летела жидкая грязь.
Я увидел пробковые шлемы и форму цвета хаки — через лес, вытянувшись цепью, шли солдаты регулярных войск Северного Вьетнама.
— Ты пойми, — я коснулся ее лица. Точнее, его образ, засевший у меня в голове. — Пойми, это я его убил. У меня не хватило силы воли взять себя в руки и прикрыть его. Он мог бы связаться с базой по рации, запросить помощи. А я словно окоченел. Это я всех убил. Потому что повел их по той тропе. А потом окоченел.
Потом я рассказал, как в тот день в джунглях, много-много лет назад, мне в левый глаз попал крошечный металлический осколок. Ощущение было, словно в меня угодила острая ледышка.
— Все мои ребята погибли…. А я? Так, пара царапин. До сих пор поверить не могу.
Потом наступил вечер. В тропиках темнеет быстро: вроде еще сумерки, а потом раз — и словно кто-то накрыл черным покрывалом силуэты деревьев. Рисовое поле частично оказалось завалено упавшими стволами. Я пополз на карачках в эту мешанину из листьев, веток и корней. В воде кишели насекомые и плавали куски навоза. Я замер, опершись на локти, и принялся ждать.
В темноте бесшумно двигались солдаты Вьетнамской народной армии. Они сливались с деревьями, будто сверхъестественные создания, сотканные из мрака. Приглядевшись сквозь мешанину ветвей, я увидел, как один из солдат принялся собирать оружие моих убитых ребят. Оружием вьетнамцы не ограничились. Они снимали с трупов разгрузочные жилеты, ботинки, пояса. Они не упускали буквально ничего. Кто-то подобрал сошки от пулемета. Время от времени я видел вспышки выстрелов и слышал хлопки — это добивали раненых. Так, вьетнамцы подошли к пареньку по имени Томми Свайн, родом из городка Эйдел, что в штате Айова, вздернули его за волосы и выстрелили в голову. Убедившись, что все мертвы, вьетнамцы, переговариваясь друг с другом квакающими голосами, присели на корточки, чтобы хорошенько рассмотреть добычу и честь по чести ее поделить. Вдруг откуда-то из-за деревьев донесся окрик. Солдаты встали и пропали из виду.
Долго, очень долго я лежал в грязи, ломая голову над тем, что делать дальше. В свете сияющей луны, заливавшей серебристым светом рисовое поле, я оглядел место, где мы угодили в засаду.
Затем я пополз к Паппасу. Рация по-прежнему оставалась у него.
— Надо было сразу делать так, как просил меня тот парень, — сказал я жене. — Ну… я должен был его прикрыть. Хотя бы попробовать. Чтобы он добрался до Паппаса. А я даже не попытался. И это самое страшное. Это я их всех убил.
Я изводил себя этой мыслью долгие годы и потому высказал ее спокойным, ничего не выражающим голосом.
— Ты тут ни при чем. Зачем ты себя попусту виноватишь?
— Я был за старшего. Я их туда привел. Они мне доверяли.
Я рассказал, как подполз к убитому рядовому. Рот паренька был распахнут, и я увидел внутри комочек жевательной резинки с отпечатками зубов. На фоне того, что осталось от лица рядового, зубы показались мне удивительно белыми. Лоб был влажным, а нос — грязным.
Когда я поднял солдата, он показался мне на удивление легким. Ноги отсутствовали. Остались лишь голова, плечи, руки да торс. Ниже — ничего. Там, где когда-то были ноги, виднелась лишь спекшаяся грязь и липкая трава.
Я подобрал ногу Паппаса и положил ее рядом с рядовым. Принялся подтаскивать и другие тела, одно за другим, а еще части тел — те, что мог отыскать. Некоторые куски пришлось сложить отдельно, поскольку мне так и не удалось понять, кому именно они принадлежали. Опустившись на колени, я принялся раскачиваться из стороны в сторону и вымаливать у погибших прощение. Я перемазал все руки в крови и пытался оттереть их о траву, но они все равно остались липкими. Все бойцы моего отряда, все до единого, лежали мертвыми, залитые серебристым лунным светом.
Вернулись вьетнамские солдаты-северяне. Они сели кружком на лугу и за разговорами принялись есть с ладоней рис, будто у них пикник какой-то.
Свет луны сделался ярче — настолько, что я четко мог разглядеть лица вьетнамских солдат. Бойцы подносили ко рту ладони, кивали, смеялись.
В кустах я отыскал пулемет М-60, который каким-то чудом не заметили вьетнамцы. Закинул на плечи две пулеметные ленты. Присел на корточки. Поставил пулемет. Заправил ленту. Дернул затвор. Мне было плевать, услышат меня или нет. А потом я открыл огонь.
Я повернулся к жене. Она пропала. От кровати исходил аромат лаванды. Я провалился в сон.
ГЛАВА 55
Гражданская панихида прошла как обычно. Отзвучали пустые пространные речи. Над нашими головами пронесся истребитель F-22.
Трио, изображавшее из себя коллектив Peter, Paul and Магу, исполнило песню «Puff the Magic Dragon», а группа сусликов-парашютистов в костюмах летчиков Первой мировой войны спрыгнула с кружащего над нами вертолета «чинук», запалив дымовые шашки, изрыгавшие ярко-красные клубы.
Король сусликов в мундире прусского фельдмаршала расчесал шерстку на мордочке так, что у него образовалось подобие бакенбард, как у кайзера Вильгельма. На ногах у него были кеды, а на глазах темные очки «Луи Виттон», которые он стащил из пилотской кабины частного самолета в окружном аэропорту.
Когда Чаз произносил траурную речь о быстротечности жизни, о тяжком бремени скорби и о том, как совладать с яростью и жаждой мести, его мохнатая мордашка блестела от слез.
Впервые за много недель пошел мелкий дождь. Несколько тысяч сусликов, явившихся на похороны, плакали под черными зонтами.
— Чувствую, что вот-вот выгорю окончательно, — с мрачным видом признался мне после похорон его величество. — Даже не знаю, сколько еще врать своему народу. Вот скажи, как в таких обстоятельствах не растерять оптимизм?
