Остались позади нечестивые обряды и бдения во славу мерзкой богини, остались позади оскорбления и ядовитый шёпоток за спиной: "Жена-то в немилости. Теперь Заряника всем вертит. Ей в ножки кланяйтесь". Остались позади жуткие оскалы черепов, днём и ночью следивших за родичами с шестов, воткнутых посреди стойбища.
И голос Рдяницы - как скребок по камню: "Разродишься - и избавится от тебя. Ему наследник нужен, не ты. На тебя ему плевать. Он ведь - колдун, призрак в человеческом обличье, говорящий мертвяк".
С содроганием вспоминала Искра их последнюю близость: он лапал её липкими ладонями, смрадно дышал в лицо, щупал жадными глазами, облизывался, дрожа от вожделения. Елозил по ней потным телом и затыкал ей рот ладонью. Но Искра извернулась и укусила его. Он зашипел, отстраняясь, затряс рукой, а жена ударила его кулаками в живот. Как приятно было видеть его лицо, искажённое болью! Сколько раз, лёжа ночами рядом с ним, Искра смотрела на горящий очаг и представляла, как возьмёт головёшку и всадит ему в рот, выжжет язык и глотку. Но духи зла надёжно хранили его. Стоило ей вообразить, как он мычит от боли, и тело её начинало дрожать от ужаса, а руки и ноги отнимались, будто волшебство лишало их сил. Это демоны высасывали из неё соки.
Он скатился с неё, пробурчав:
- Ишь, зараза! Лягается...
Будто не о ней шла речь, а о приблудной девке, которую всякий мял. Зыркнул из-под насупленных бровей, потянул носом горелый воздух, потом скосил взор на заметно уже округлившееся брюхо, да и отполз в сторонку. Она же долго ещё вздрагивала, таращась во мрак, прислушивалась к его дыханию. Потом осторожно приподнялась на локте, нащупала закинутый на перекладину полог, разделявший две половины жилища, и осторожно развернула его, чтобы не дай Боже не задеть спящего. Легла и закрыла глаза. Головня же, проснувшись на рассвете, не сказал ни слова - вышел как ни в чём не бывало, насвистывая что-то под нос. Но с тех пор словно забыл о жене - слова лишнего не вымолвит, и на советы перестал допускать, точно изгнал из семьи. Потому-то и задрала служанка нос, маленькая сучка - начала ковать своё счастье.
Едучи к Павлуцким, Искра почти не делала привалов - страх дышал в спину, заставлял мчаться без оглядки. Ехала до тех пор, пока боль в животе не становилась невыносимой. Когда уже не было сил терпеть, Искра сползала с запаренной кобылы и падала на холодную, податливую траву. Лежала, приходя в себя, постанывала сквозь закушенную губу, потом, когда боль отступала, в неодолимой тоске водила рукой по шее, щупала рубцы от бус, которые в ярости сорвала с себя, убегая из общины. Ей грезилось, будто не рубцы она гладит, а камни: водит кончиком пальца по чарующе бледному, как небесная пелена, опалу; дотрагивается ногтем до густой лазури аметиста; катает по коже зелёный в разводах агат... И снова ей вспоминался Головня - не тот, новый, свирепый, который карабкался на неё, пуская слюни, а прежний, любящий и нежный, готовый исполнить любое её желание. Ей вспоминались его волосы цвета речного песка, карие как сердолик глаза, широкие твёрдые ладони, голос, полный восторга перед ней: "О Искра, мечта моя, улетающая грёза! Пряди твои - что крылья чёрной гагары, руки нежны как соболиные хвосты, стан гибок словно плавник хариуса. Твои глаза, блестящие как слюдяные пластины, переливаются таинственной дымкой, чаруя любого, кто встречается с ними. Ты - словно сон: всегда рядом, и всегда недоступна. Прилепись ко мне, милая! Будь со мной, ненаглядная!". Даже сейчас это воспоминание грело ей сердце. Она ещё верила, что ворожба колдуна рассеется и прежний Головня вернётся. Эта надежда поддерживала её силы. Иначе можно было умереть от отчаяния.
Но помнила она и другое: как билось её сердце, подкатывая к горлу, пока она собирала припасы в дорогу, и как выпадали из непослушных пальцев куски солонины, торопливо засовываемые в шерстяной мешок. А за пологом, неспокойно постанывая, спал он - страх и отрада, любимый и ненавистный, прекрасный и ужасный.
Она помнила, как запалила лучину и шагнула к выходу. Сомнения не отпускали, злое чародейство сбивало с толку. Возле полога ещё раз обернулась, глянула в лицо Головне. Поколебавшись, приблизилась к нему зачем-то, поднесла лучину к его впалой щеке. Он дышал ртом, в правом уголке губ набухли пузырьки, по шее ползали вши. От мужа воняло навозом, гарью и кислым молоком. Был он запачкан грязью и сажей, в волосах застряли травинки. Человек как человек - такой же как все. Ткни ему в глаз раскалённым прутом - заорёт, станет метаться по жилищу, сшибая всё на пути. Это же так легко: раз - и готово. Но разве могла она совершить такое? Ведь это был он, её суженый, тот, кто жарко шептал ей сокровенные слова и водил вокруг жилища, пока Сиян сыпал на них сверху берёзовую кору и сосновые шишки. Это был он - так светло улыбавшийся ей когда-то, с ямочками на заросших соломенным волосом щеках, с лукавым прищуром и гладкими мочками ушей, едва просвечивающими сквозь ковыльные вихры. Нет-нет, она не могла причинить ему зло. Пусть даже внутри него сидел злой демон, вселённый колдуном, пусть даже от души его ничего не осталось, кроме невесомых ошмётков, всё равно - лицо было прежнее, хоть изрядно посуровевшее, обострившееся, будто резчик нанёс на камень новые сколы и мелко прочертил царапины, придав ему вид тревожный и подозрительный.
И она отступила. Попятилась, сжимая коптящую лучину, сняла с перекладины тонкий кожух, перекинула через плечо. Потом воткнула лучину в мохнатую стенку, вернулась за мешком, сжимая от натуги зубы, выволокла его наружу. Подумала ещё: "А ну как ребёночек-то сейчас и полезет. Хороша же я буду". Но Бог миловал.
После темноты жилища ночной сумрак казался опасно прозрачным. Далеко над окоёмом расползались, колыхаясь, духи Огня. Господь не оставлял её Своей заботой, пытался прорваться сквозь завесу дыма и мрака. В ушах неотступно звучали слова Рдяницы:
"Если дорога тебе жизнь, уходи. Не жди, пока он сам выкинет тебя".
Уходи, уходи...
Осторожно, словно лиса к заячьей норе, Искра подбиралась к загону. Ночь лизала щёки прохладным языком, вздыхала шелестом ветра в тальнике. Зловеще скалились черепа с шестов, сумрак рождал одну за другой жутких клыкастых тварей, рычал далёким рокотом потока где-то в низине за рекой. Ах, как ей было страшно! Пот заливал глаза, какая-то нечисть шмыгала тут и там. Искра твердила молитву и волокла мешок к загону, но силы покидали её. А ведь предстояло ещё вернуться за седлом и уздечкой! Как она осилит всё это? Немыслимо!
Она бы и не справилась, кабы Рдяница не пришла на помощь. Жена Костореза выросла рядом, будто шагнула из мрака, исторгла горячий шёпот:
- Давай-ка сюда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
