Движения смердов, руководимых волхвами, сложны.
Различны цели восстающих смердов и волхвов. Для волхва — это борьба за реставрацию старого быта, за сохранение язычества, а с ним вместе и того положения, которое он занимал в обществе, положения, безнадежно им утраченного, борьба с конкурентом и соперником — священником, занимающим его место.
Волхв — сколок отживающего мира, сторонник отмирающих, старых порядков. Он зовет назад, его цели реакционны.
Смерды прислушиваются к голосу волхва. Авторитет волхва еще не пал. Как и позднее, религиозные моменты играют большую роль в борьбе сельского люда с феодалами. Когда волхв призывает смерда выступать против христианства, борьба с христианской церковью перерастает в выступление против князя, бояр и наоборот. Тесный союз господствующего класса с господствующей религией создает подобную специфику первых восстаний смердов. Для смердов восстание против «старой чади», князя, даньщиков есть не что иное, как борьба с укрепляющимся феодализмом, которая, правда, часто проходит под флагом выступления против христианства.
Волхвы для князя являются смердами. Волхв для феодала тот же смерд, такой же «подданный», платящий дань, обязанный и другими повинностями, как и всякий другой смерд. Когда волхвы, возглавившие рать смердов-повстанцев в 300 человек, пришли на Белозерье, туда же явился и собиравший в то время дань даньщик князя Святослава черниговского Ян Вышатич.[741] От жителей Белозерска Ян узнал о том, «яко два кудесника избила уже многи жены по Вользе и по Шексне, и пришла еста семо». Ян прежде всего справился, чьи они смерды и, узнав, что князя его — Святослава, на этом основании немедленно потребовал у населения их выдачи. Волхвы были смердами, и поэтому, естественно, Ян, думая поступить с ними как с повстанцами, требовал на основании феодального права их выдачи. Население «града», очевидно, сочувственно относилось к восставшим, так как они сами в массе своей тоже мало чем отличались в глазах Яна от смердов. Они тоже были, посколько речь идет не о верхушке, а о городских низах, «горожанах» в широком смысле этого слова, «под данью», подданными. За это говорит следующий факт. Когда Ян узнал, что волхвы — смерды его князя Святослава, он решил расправиться с ними поскорей и так же, как справлялись с восставшими сами князья, — решительно и жестоко. Ян в горячке, по рассказу летописца, решил сперва сам идти в лес, где укрылась рать смердов, но дружинники его были благоразумнее и рекомендовали Яну не идти одному без оружия. Ян послушался, и через некоторое время он уже шествовал по лесу в сопровождении 12 дружинников — «отроков» и священника, захваченного на случай богословского спора с волхвами и для обращения «отпавших» смердов в христианство. Через некоторое время перед ним предстала «исполчившеся» рать повстанцев, от которых вскоре отделяются трое смердов для переговоров с идущим навстречу им Яном. Смерды предупреждают Яна: «Вида идеши на смерть, не ходи». Когда Ян попытался расправиться с посланцами, то один из смердов не выдержал и замахнулся на Яна топором. Тот успел увернуться и, ударив обухом смерда, приказал своим отрокам «сечи я». С одной стороны выступила кучка испытанных воинов-профессионалов, дружинников, с первоклассным оружием, с другой — более многочисленная по количеству, но пестрая, плохо вооруженная, непривычная к битвам толпа смердов. Миниатюры Кенигсбергского списка летописи дают нам представление, с одной стороны, о феодалах Яне и его дружинниках, в долгополых кафтанах, с мечами, а с другой — о рати смердов с типичным оружием восставших крестьян — топором.[742] Смерды отступают вглубь леса, в чащу, захватив и убив попина Янева. Ян не решается углубиться за ними в дебри, поворачивает обратно и входит в город. Белозерцы, правда, рассказали Яну о волхвах, о том, что они делали, где были и куда пошли, но помогать ему подавлять восстание они отнюдь не собирались. Белозерцы не присоединились к восставшим, но и не думали хоть чем-нибудь помочь попавшему в затруднительное положение Яну, который оказался не в состоянии один справиться с движением. Очевидно, восставшие имели сторонников в городе и среди масс городского люда, среди «белозерцев» они пользовались симпатией и сочувствием. Нет надобности подробно останавливаться на причинах этого явления, и достаточно будет лишь упомянуть о том, что городской «черный люд», особенно здесь, на окраине Руси, мало чем отличался в глазах феодала от смерда. Ян знал о связях горожан со смердами и волхвами, но ему было также известно, что без поддержки белозерцев справиться с восставшими он не сможет. И Ян находит способ для того, чтобы заставить жителей Белозерья ему помочь. Он заявляет горожанам, что «еще не имете волхву сею, не иду от вас и за лето». Ян знал, чем можно вынудить горожан оказать эту далеко не приятную им услугу. Перспектива содержать в течение длительного времени даньщика князя вместе с его дружинниками — «отроками» не улыбалась Белозерью. Горожане вынуждены были согласиться и «шедше яша я, проведоша я к Яневи».[743] Расправа Яна с волхвами была жестокой. Богословский спор кончился не в пользу Яна. Волхвы требовали, чтобы Ян отправил их на суд Святослава, так как он, по их мнению, не имел никакого права что-либо с ними сделать. «Без княжа слова» нельзя было «мучить смерда». Это прекрасно знали волхвы, но с этим отнюдь не пожелал считаться Ян. Право феодала — право сильного, и хитрым маневром Ян стал сильней восставших смердов и их предводителей — волхвов. Несмотря на побои и увечья, волхвы не только не отказывались от своих убеждений, но и неоднократно требовали, чтобы Ян передал их на суд самого Святослава. Тогда, видя их мужество, Ян решил еще более тяжкими мучениями заставить их смириться. Ян буквально взнуздал волхвов, впряг их в свою ладью и заставил их, раздирая себе «рублями» «уста», Тащить ее. У устья Шексны он остановил ладью и спросил волхвов, что им теперь говорят их боги? «Сице нам боги молвят, не быти нама живым от тобе» — ответили измученные волхвы. Ян призывает «повозников», спрашивая, не убит ли кто из их родственников волхвами, а когда выяснилось, что во время восстания у кого погибла мать, у кого сестра и т. д. (это свидетельствует о том, что сами «повозники» были из числа «лучших», так как волхвы истребляли «лучших жен», да и в местности, где население было настроено далеко не в пользу Яна, последний окружал себя «лучшими», «старой чадью»), — отдает волхвов, во исполнение кровной мести, на расправу «повозникам». Последние убивают волхвов, а трупы вешают на дуб. И, наконец, последним пережитком старой языческой религии является следующее упоминание летописи: «В другую нощь медведь възлез, угрыз ею, и снесть…». В этом рассказе о медведе нельзя не усмотреть легенды, связанной с распространеннейшим тотемом Восточной Европы — медведем: медведь кончает с волхвами; хоть мертвые, волхвы все же возвращаются к древнему тотему.
Об этом факте уже только слышал Ян Вышатич, сообщивший Никону о восстании волхвов. Шахматов совершенно прав, указывая в своих «Разысканиях о древнейших русских летописных сводах», что в летописи известия о волхвах попали, будучи внесены туда Никоном со слов очевидцев и участников. Таким был и Ян Вышатич, к которому уже, очевидно, дошла вслед весть о том, что трупы волхвов съедены медведем, так как сам он еще до этого, убедившись в смерти волхвов, «идущю домовь». Так было покончено с крупнейшим восстанием смердов, покончено руками черниговских феодалов. Жестокость расправы обусловлена не личным характером Яна Вышатича, не общим низким культурным уровнем и грубыми нравами вообще, как часто ранее подобные вещи склонны были объяснять, а ненавистью и страхом феодала перед восстанием низов. Преимущество в вооружении и организации обеспечило победу Яна Вышатича.
Как мы видели, легенда о «демократичности» черниговских князей остается мифом, созданным лишь усилием творческой мысли П. Голубовского и Д. Багалея. Действительно, черниговские князья были склонны к демагогической политике заигрыванья с общественными низами, но только лишь в том случае, когда со стороны последних не грозила непосредственная опасность ни их владычеству, ни господству феодальной верхушки вообще и когда, наоборот, известные уступки низам и апелляция к их поддержке могли способствовать укреплению их могущества и усилению политической роли на арене межкняжеской борьбы. Тогда же, когда дело заходило далеко и выливалось в подлинную борьбу городского «черного люда» и смердов, черниговские князья оказывались не только верными поборниками феодальных прав, но и активными карателями восставших. Далеко ли, близко ли от стольного города Чернигова происходило восстание — безразлично. Так было во времена Глеба в Новгороде и во времена Яна Вышатича на далекой окраине в Белозерье, Ростове, в земле мери, мордвы и веси.
