Вместе с Олегом при дворе Всеволода оставался еще один Святославич — Давид. Сообщение Татищева о пребывании Давида еще при жизни Святослава в Новгороде вряд ли достоверно, так как в Новгороде в течение всех последних лет Святославова княжения сидел Глеб. Но все, что было не по душе Олегу, всегда действовавшему открыто, очевидно (за это говорит дальнейшая политика и ориентация Давида), было приемлемо для Давида. В Новгороде еще и по смерти Святослава княжит Глеб, которому на помощь, очевидно, в его борьбе с Всеславом Полоцким, идет со своей ратью Владимир Мономах.[762] О гибели Глеба мы подробно говорили в предыдущем разделе. В Рязанской земле, вдали от потерявших право на отчину братьев, сидел младший Святославич — Ярослав. Этот свой удел Ярослав, по-видимому, получил от дяди Всеволода, при дворе которого он жил. По своему малолетству Ярослав вряд ли мог принять какое-либо участие в борьбе Олега за «отчину». Это обстоятельство, между прочим, сказалось и на дальнейшей судьбе Ярослава. Вернувшийся в 1094 г. из Тмутаракани Олег распоряжался в земле Ярослава, в Муромо-Рязанском крае, особенно в районе Мурома, где сидели его посадники, как в собственной земле. Очевидно, пожалования Всеволода Олег рассматривал, как незаконные, хотя, по-видимому, Муромо-Рязанская земля предназначалась еще Святославом именно Ярославу. Подобное отношение Олега объясняется еще и тем обстоятельством, что Муромо-Рязанская земля служила для него плацдармом в начатой им войне. Сам же Ярослав облюбовал Рязань, вокруг которой и развернулась вся его деятельность.[763] На княжении Ярослава мы еще остановимся подробнее, а пока вернемся к Тмутаракани. Потеряв Новгород, вместе со смертью Глеба ускользнувший из-под влияния Святославичей, братья Олег и Роман и Борис Вячеславич особенно цепко держатся за свой последний оплот — Тмутаракань. Организованная ими дружина и наемные половецкие орды дают им возможность перейти в наступление, и «приведе Олег и Борис поганые на Русьскую землю».[764]
В Тмутаракани остался Роман. 25 августа 1078, г. на реке Сожице[765] между выступившим навстречу князьям-тмутараканцам Всеволодом и половцами произошла битва, «и победиша Половци Русь». Всеволод вынужден был бежать и просить поддержки у киевского князя Изяслава. Олег и Борис заняли Чернигов. Летописец неодобрительно относится к Олегу и Борису, главным образом за то, что они пригласили для помощи половцев и «повоевали землю русскую». Летописец — враг новых порядков, княжеских споров и усобиц. Он — за «одиначество», за мир на русской земле. Летописец в этом вопросе становится на точку зрения киевского князя, идеализируя Изяслава, много обид и унижений перенесшего в годы своего вынужденного скитальчества, тогда как притязания Олега и Бориса, очевидно, с его точки зрения, незаконны. Но особенное ударение «Повесть временных лет» делает на факте приглашения князьями-тмурараканцами половцев, тем более, что впервые одни русские князья громят других руками «поганых». Летописец, упоминая об убитых в сражении у Сожицы боярах, Иване Жирославиче, «Тукы, брат Чудинов, Порей и ины мнози», далее говорит: «А земле Русьскей много зло створше, проливше кровь хрестьянску, ея же крове взищеть Бог от руку ею, и ответ дати има за погубленыа душа хрестьянскы».[766] Приведенный отрывок иллюстрирует отношение составителя летописи к Борису и Олегу. Летописец — патриот своего времени, прекрасно понимавший, что княжеские усобицы ослабляют Русь и делают ее достоянием «поганых». Черниговцы доброжелательно приняли Олега и Бориса, так как для черниговского боярства и купечества княжение Олега означало восстановление самостоятельности и независимости от Киева, а, быть может, даже возвращение ко времени Святослава, когда, правда на короткий срок, черниговские бояре сумели выдвинуться на первый план и даже похозяйничать в «мати градов русских». Вопрос, конечно, не только в преданности своей княжеской линии, как утверждает Д. Багалей, а в том, что Олег был знаменем и даже, вернее, условием для возвращения Чернигову его былого, недавно утраченного положения.[767] И недаром, когда соединенные силы князей Изяслава, Всеволода, Владимира и Ярополка осадили город, несмотря на то, что в городе не было ни Бориса, ни Олега с их дружинами, очевидно, воевавшими где-то в окрестностях, отвоевывая новые и новые земли, черниговцы, «затворишася в граде», оказывали упорное сопротивление и на предложение сдаться ответили отказом. Тогда началась осада города. Приступом от р. Стрижня Мономах берет восточные ворота, оттесняя защищавших их черниговских ратников. Прорвавшись в одном месте через укрепленную линию, дружина Мономаха берет и весь «окольный град», который подвергает грабежу и сожжению. Черниговцы отступают в «дънешний град», т. е. во внутренний город, и «детинец», находившийся в южной части Чернигова, отделенный от «окольного града» рвом и, очевидно, валом.[768] В это время до осажденных доходит весть о том, что на выручку черниговцам спешат дружины Бориса и Олега. Идя на помощь черниговцам, Борис и Олег, кстати сказать, очевидно не совсем ясно представляли себе силы своих врагов. По этому вопросу П. Голубовский, несмотря на всю тщательность его анализа источников и ряд весьма интересных положений выгодно отличающих его работу от ряда других, ей подобных, несмотря на всю солидность научной аппаратуры, допускает грубую ошибку, которая может быть объяснена только невнимательным чтением летописи. П. Голубовский замечает: «Между тем (речь идет именно о моменте захвата Мономахом «окольного града». В. М.) Олег и Борис действовали; не желая подвергать город разорению, они вышли из него с дружиной в другие ворота, так как обложить город со всех сторон было не по силам осаждавшим. Они отошли к югу, вероятно подкрепили себя новыми ополчениями и двинулись на освобождение города».[769] Совершенно не представляется возможным определить, откуда уважаемый историк Северской земли почерпнул эти сведения. «Повесть временных лет» совершенно определенно указывает, что во время осады Чернигова «Олег же и Борис не бяста».[770] Во время осады они не вошли в город, как и не выходили из него. Если бы они были в городе, летопись не преминула бы указать на выход князей, очевидно, с боем, из осажденного города. Предполагать, что объединенные рати Изяслава (который, кстати сказать, памятуя деяния своего брата Святослава и опасаясь той же участи и от его сына, своего племянника Олега, серьезно готовился к войне и не рассматривал ее как легкую военную прогулку, а «повеле сбирати вой от мала до велика»), Всеволода, Владимира Мономаха и Ярополка Изяславича не смогли, в силу своей слабости, обложить города и действительно его не обложили со всех сторон, — прямо невероятно. Летопись излагает события следующим образом. Тогда, когда пал уже «окольный град» и союзные дружины князей осаждали «внутренний город», «детинец», что было уже нелегким делом, к Изяславу и Всеволоду дошла весть о приближении Олега и Бориса. Навстречу последним немедленно же выступают дружины Всеволода и Изяслава во главе со своими князьями. В то время как часть дружины Мономаха и Ярополка Изяславича продолжала, по-видимому, осаду (так как снятие осады развязало бы руки черниговцам, и они могли бы ударить в тыл), другая часть их дружин присоединилась к дружинам Изяслава и Всеволода. Об этом ясно говорит реплика Олега, приводимая летописью. Олег и Борис не успели соединиться с половцами и шли только со своими дружинами. Олег, узнав, какая грозная сила движется против них, и видя, что справиться с объединенными силами четырех князей они не смогут, предложил Борису начать переговоры, на что получил от него гордый ответ: «Ты готова зри, аз им противен всем».[771] Видя решимость своего, союзника, Олег решил идти дальше, и у села на Нежатине Ниве 30 октября 1078 г. сошлись обе рати. В начале битвы был убит Борис, затем к спешившемуся Изяславу подъехал какой-то воин и ударом копья в плечо убил его. Силы были неравны. Олег, потерявший своего союзника, был разбит и «в мале дружине» едва успел спастись бегством и поспешил укрыться в Тмутаракань.[772] Всеволод садится в Киеве, «приим власть Русьскую всю», Владимира он сажает в Чернигове, Ярополку Изяславичу дает Владимир-Волынский и Туров, Святополку Изяславичу — Новгород.[773]
Для того чтобы удержать в повиновении черниговское боярство, Всеволоду необходимо было посадить в стольном городе Северской земли такого князя, который мог бы управлять не только силой меча, но и путем дипломатических маневров. Для такой роли, несомненно, наиболее подходящей была кандидатура Мономаха, который и в последующей своей деятельности и, очевидно, в предыдущей зарекомендовал себя как дальновидный политик, умело лавирующий, в целях установления «одиначества» Русской земли и власти «самодержца», между противоречивыми интересами различных классовых группировок. Было бы неправильно усматривать во Всеволоде и Мономахе представителей политики, характерной для Ивана III, как это делает П. Голубовский, ссылаясь на авторитет Лашнюкова.[774] «Единодержец земли Русьстей» Мономах, как и его отец, жил в эпоху, когда еще не создались условия для объединения недавно возникших княжеств. Но необходимо отметить, что уже в Мономахе мы можем видеть представителя объединительных тенденций, опирающегося на «молодшую дружину» и горожан. Забегая несколько вперед, отметим, что уже Всеволод под конец своей жизни начал опираться на «менших», «уных», «несмысленных» и перестал считаться со старшей дружиной из родовитых, богатых бояр, «възлюбише смысл уных». Мономах, продолжая в этом отношении политику отца и стремясь к объединению распадающейся на уделы Руси и к централизации власти, начинает опираться и на другую социальную силу — горожан, купечество и ремесленников. Это положение можно проиллюстрировать тремя фактами: 1) во время своей усобицы с Олегом Святославичем Мономах выдвигает в качестве арбитра киевлян, т. е. не только бояр и духовенство, но и вече, 2) после восстания в Киеве в 1113 г. Мономах дает свой знаменитый «Устав», направленный в сторону некоторого облегчения участи закабаленных горожан, что свидетельствует о стремлении князя опереться на городские массы, и 3) строит город Владимир, населенный ремесленниками, сослужившими службу его внукам, во время их борьбы с родовитым боярством «старых городов»: Ростова и Суздаля. Конечно, город был еще настолько слаб, что не мог помочь даже такому талантливому политику, как Мономах, приостановить процесс распадения русских земель. Феодальное раздробление «империи Рюриковичей» было обусловлено развитием производительных сил, ростом феодального землевладения, феодальных форм эксплуатации, господства и подчинения и концентрированием богатого и сильного боярства в отдельных областях древней Руси, и в этом отношении феодальный распад. Киевского государства был показателем роста производительных сил. Но в то же самое время феодальное раздробление земель ослабляло Русь, способствовало успехам иноземных захватчиков (ляхов, венгров, позднее немцев, литовцев, шведов), затрудняло борьбу с вековечным врагом русского народа — половцами. Поэтому стремление Мономаха сохранить единство Руси, столь необходимое для борьбы с врагами, следует расценивать положительно. Можно утверждать, что развитие производительных сил феодального общества могло протекать и при условии очень ранней ликвидации феодальной раздробленности, как это имело место, например, в Англии, но для этого необходимо было создание социальной опоры для сильной власти — мелких феодалов-дружинников и многочисленного городского люда. В древней Руси все эти факторы были еще очень слабы, и попытки Мономаха не могли увенчаться успехом. Конечно, нельзя думать, что Мономах и Мономаховичи — представители нейтралистских стремлений, пытающиеся реставрировать распадающуюся лоскутную «империю» Рюриковичей, а Олег Святославич и Ольговичи — типичные представители «областнических» тенденций, замыкающиеся в рамках интересов своей «отчины». Нет сомнений в том, что Ольговичи были тесно связаны с «землей» (т. е. с «земским», местным боярством) и вынуждены были прислушиваться к голосу «земли». Их интересы лежали в пределах их «отчины», где расположены были их огромные княжеские вотчины, и Ольговичей часто было трудно втянуть в общерусские дела, но и они считали себя такими же Рюриковичами, с такими же правами на Киев и «старейшинство», как и другие князья, и также не раз захватывали Киев и мечтали об «одиначестве» Русской земли под своей властью, как и Мономаховичи, тогда как последние, забравшись, в леса северо-востока, стали впоследствии проявлять не менее типичные «областнические» тенденции.
