Именно там, среди множества белоколонных вилл и журчащих в старом камне ручьев, устремившихся к морю, зреет самый масштабный антиправительственный заговор из тех, которые мне довелось уничтожать. Симону известен как полный список заговорщиков, куда входит больше половины аристократических семей Власи, так и то, о чём они договорились с Орляном в случае успеха. Почти половина королевства отойдёт императору, так и не простившему Вронского поражения и смерти своего папаши.
Вот чем нужно заниматься, а не гонять несчастных детей, от которых король так и не получил пока ни единой царапины. Однако всеобщий пофигизм затронул буквально всех: Галя, точно по инерции, колесит по дальним странам, откровенно скучая и жалуясь мне на однообразие виденного; Илья после смерти Вилены стал настоящим затворником, погрузившись в изучение древних книг. Со мной парень наотрез отказался общаться, но хоть внял просьбам Оли и продолжил питаться. Олечка поселилась на берегу Хрустального озера, и в обитаемые места наведывается крайне редко. Если бы не последние события, думаю, пообщался бы с обоими ещё не скоро. Наташа… Ч-чёрт!
Безжалостный зимний ветер оглушительно свистит между домов, сбрасывая снежные шапки вниз и раскручивая скрипучие флюгера, закреплённые на островерхих крышах. Вихрь с разбойничьим воплем вырывается из подворотен, зарывается в сугробы и с назойливым любопытством сборщика налогов заглядывает в щели стен. Дым из труб покорно стелется по земле, вынуждая девушек морщиться и чихать, недовольно мотая головами.
– Уеду, – бормочет Галя и проводит рукой по волосам, сбрасывая наметённый снег, – до смерти надоел этот богом проклятый городишко!
– Куда? – насмешливо интересуется Оля, опираясь на мою руку. – Помнишь, как ты, вернувшись из Колбира, твердила, будто везде одно и то же? Могу подписаться под каждым словом. Отличаются только цвета кожи да некоторые обычаи, а так… Люди повсюду одинаковы.
– Куда-нибудь подальше, – Галька топает ножкой, и потревоженный снег недовольно взмывает в воздух. – Можно ведь найти место без всей этой грязи и мерзости!
– То есть, без людей? – уточняет Оля, уже откровенно забавляясь. – Ну и чем же ты займёшься в таком великолепном месте? Будешь медленно умирать от голода?
Галя, насупившись, умолкает, и разговор на некоторое время прекращается. Очевидно, девушка размышляет над словами спутницы. Всех нас время от времени заносит в критике человеческой природы, осуждении дурных привычек, внешнего вида и прочих недостатков. Тем не менее во всём этом упускается из виду один весьма внушительный момент. Все мы зависим от людей. Они – наша единственная пища, без которой нам не жить.
Пока Галя размышляет, угрюмо пиная носком сапога снежные наносы, Оля склоняется ко мне и, потёршись носом о щёку, негромко говорит:
– Ты подумал о моих словах? – я недоумённо кошусь на неё, и девушка терпеливо поясняет. – О той странности, которую я упомянула в кабинете Симона. Может, вам здесь на месте и не заметно, но я очень долго размышляла, когда Ната рассказала мне о Детях.
– Когда это вы встречались?
– В самом начале осени она приезжала ко мне в гости, – Оля мрачнеет, – и мне очень не понравилось её настроение уже тогда. Такое ощущение, будто она предчувствовала нечто недоброе, и пыталась понять, откуда ждать беду. В общем, в разговоре всплыли эти ваши спецоперации, и Натка заметила, дескать, неплохо бы накрыть центр, а не гоняться за отдельными группами.
– Была у неё такая мысль, – подтверждаю я, – но Симон утверждал, будто у него нет никакой информации о руководстве заговорщиков.
– Позволь мне в этом усомниться. Это у Симона-то, у нашего Серого Короля, который весь Лисичанск способен спрятать в ящике письменного стола?
– Хорошо. Я же сказал: сегодня оставлю кого-нибудь живым…
– Не того ты собираешься допрашивать. – Оля отрицательно качает головой. – Потряси Симона и посмотри, что вывалится из него.
Допросить нашего Серенького? Мысль кажется мне очень забавной, и некоторое время я молча улыбаюсь. Спутницы, напротив, кажутся сосредоточенными и погружёнными в себя. Чёртова окружающая действительность мало-помалу превратила даже Галин безмятежный оптимизм в меланхоличную депрессию с постоянным брюзжанием по любому поводу. Вокруг не осталось никого и ничего, способного зацепить за живое, взволновать. Даже по себе замечаю: выбирая любовниц, стараюсь подогнать их под определённый тип.
Впрочем, зачем обманывать, заметил это вовсе не я.
Миранда, гостья из далёкого западного Архипелага, которую я увёл у тамошнего хранителя печати и привёз в качестве трофея в Лисичанск. Было это лет пять или семь назад, уж не помню: годы действительно начали мелькать чересчур быстро. Но не в этом суть.
Путешествие вышло не из лёгких. И если плавание по океану с последующим заходом в крупнейшую судоходную реку материка, Линь, обошлось без эксцессов, то путь, который мы проделали по суше, достал даже меня. Дорожная карета несколько раз основательно ломалась, причём последний раз посреди глухого леса, и я едва не прикончил испуганного кучера, пощадив лишь после настойчивого рассказа о быстром ремонте. Ещё сутки мы потеряли из-за жадности таможенников, но три трупа, выброшенные из окна пограничного поста, запросто устранили все препоны. Ну и разбойники, куда же без этих смрадных, поросших нечёсаным волосом санитаров дорог. Недалеко от границ Кории мы потеряли почти весь эскорт, и я совершенно взбесился, уничтожив всю банду из полусотни тупых голов.
К чему это я? Миранда оказалась настолько вымотанной путешествием, что целую неделю не покидала моих комнат, перемещаясь из кровати в ванную и обратно. Слуги ни бельмеса не понимали из её речи, и первые пару дней я терпеливо переводил, а потом посоветовал угадывать желания гостьи, если они желают остаться в живых.
Спустя десяток дней мы первый раз вышли в люди. Девушка шла рядом со мной и стыдливо прикрывалась веером, глубоко приседая при встрече с местными дворянами, как это принято у них, на островах Архипелага. Лилия холодно приняла приветствие островитянки и, презрительно ухмыльнувшись, отвернулась. Со мной она даже разговаривать не стала.
Когда мы вырвались из толпы любопытствующих придворных, к нам подошёл Илья и очень долго рассматривал мою спутницу. Казалось, товарищ не пропускает ничего: ни густых тёмных волос, ни чёрных глаз под пушистыми ресницами, ни гибкой изящной фигурки с небольшой грудью. Потом парень перевёл на меня отяжелевший взгляд и с кривой ухмылкой назвал мудаком.
Центральная часть Лисичанска относительно чиста. Во всех отношениях. Прохожих почти нет, а мусор сметён к стенам домов или в узкие переулки. Более или менее оживлённо лишь у Королевского Лиса, где слышен громкий гвалт, и полтора десятка подогретых выпивкой приезжих купцов выясняют отношения возле помпезного портала, более подобающего какому-нибудь храму.
Стоит удалиться от центра, переместившись в район Слободки, и картина тут же меняется. Груды оледеневшего мусора и нечистот, напоминающие творчество безумного скульптора, и множество прохожих, похожих на ожившие чучела. Каждый одет во что горазд, лишь бы жуткий мороз позволил выдержать нужное время. Нужное – для добычи хоть какой-нибудь суммы или просто еды.
Обитатели Слободки злобно косятся на нас, но приблизиться не решаются даже самые отчаянные из бандитов. Сумрачные личности, относительно неплохо одетые, угрюмо следят за нашей группой, а некоторые лениво суют кулак под мышку. Всем известно: Ножик перестал работать с нами уже давным-давно, укрывшись в самом центре подземного лабиринта, раскинувшегося под всем Лисичанском.
Старый разбойник неизлечимо и тяжело болен какой-то лёгочной хворью, поэтому тёплый влажный воздух подземелья – единственное, что позволило ему дотянуть до этого времени. Шпионы Симона утверждают, будто лишь сила воли удерживает бандита на этом свете, точно есть некая цель, вынуждающая его цепляться за жизнь, некая задача, которая поддерживает Ножика вот время жутчайших приступов кашля, выворачивающих его наизнанку.
Однако и здешнее болезненное оживление сходит на нет, когда мы приближаемся к указанному адресу. Улочки становятся узкими, точно щели, а на стенах домов, посеревших от постоянной сырости, проступает ядовитая чёрная плесень. Крошечные окошки, забитые деревом и тряпками, угрюмо следят за нами тёмными провалами глаз, и такие же, только человеческие, недобро провожают нашу группу, когда кто-то из приканальцев торопливо ковыляет мимо, проваливаясь в глубокие сугробы.
– Помнишь, – внезапно говорит Галя, останавливаясь напротив развалин старой церквушки с провалившейся внутрь крышей. Священный орёл слетел с маковки и, воткнувшись крылом в снег, наблюдает за нами равнодушным деревянным взглядом, – помнишь, как ты показывал тот фокус с колёсиком? Ну, ты ещё повесил его в воздухе, а внутри был такой прикольный вид с горами и синим озером.
