За что же запрещают в служении праведника и подвижника, как нынче выражаются, “по жизни”? За создание Еврейской национальной католической Церкви? То есть — это церковный антисемитизм?
Никак нет. Католики, конечно, погрязли в своей “латинской ереси”, но вот чего у них давно уже не наблюдается, так это антисемитизма, во всяком случае — после Второго Ватиканского собора 1962 — 1965 годов. Если бы появилась еще одна поместная католическая Церковь, с точки зрения современного католицизма тут не было бы принципиальной проблемы. Современный католицизм давно уже пришел к понятию “инкультурации”, то есть к тому, чтобы сообразоваться с национальными особенностями восприятия церковного учения каждым народом. В зависимости от того, где живешь, ты можешь служить на любом из национальных языков, можешь петь церковные песнопения и гимны в стиле спиричуэлс, пританцовывая и т. п. Словом, согласно ап. Павлу, “буква убивает, а Дух животворит”. Ты можешь все это — при том, однако, условии, что ты в любой органичной для твоего народа форме исповедуешь церковный Символ Веры, “нераздельную и неслиянную” двуприродность Христа, не искажаешь при переводе на свой язык смысл и последовательность мессы, признаешь все таинства Церкви и их совершение по чину. Хотите во внехрамовой жизни тоже соблюдать национальную традицию, допустим, правила кашрута, и есть только кошерную пищу — Бог с вами, пускай. Новый Завет вовсе не отрицает святость Ветхого — и Сам Христос был обрезан на восьмой день от рождения, явив собой пример послушания Закону — послушания Того, Кто выше Им же данного Закона. Мы же не гоголевские запорожцы, для которых, чтобы быть принятыми в их Сечь, требовалось не только в Троицу веровать, но и водку пить. В Св. Троицу католику верить обязательно, а водку пить — ad libitum. Так какие проблемы? Хотите служить на иврите — служите. Переводите. Тем более, что Новый Завет уже переведен на иврит, псалмы и паремии на иврите и написаны.
Ну а там видно будет, суждена ли новой поместной Церкви долгая жизнь, или она сама рассыплется, хотя бы по немногочисленности и этнической разнородности прихода Даниэля, — в том и парадокс, что ехал он окормлять духовно своих единоплеменников, а выяснилось, что иврит-то нужен в первую очередь не евреям-христианам, которых у Штайна — абсолютное меньшинство, а его французской, венгерской, немецкой, польской пастве, для которой на этой земле общепонятен только язык этой земли.
Но проблема-то в том, что на самом деле Даниэль, как по мере чтения романа выясняется все более и более, хочет совсем не того, о чем сказано выше.
На самом деле Даниэль Штайн хочет не евреев-христиан окормлять в своем скромном приходе, отличающемся от других приходов только тем, что служба в нем ведется на иврите, и даже не возникновения новой, отдельной Еврейской или Израильской католической поместной Церкви со своим особым ритуалом, которая находилась бы в ряду других поместных католических Церквей — французской, испанской, бразильской — и, как и все остальные, подчинялась бы Ватикану. Нет.
Он хочет, насколько возможно, — “вернуться к месту первоначального расхождения”, противостояния первоначальной “иудеохристианской Церкви”, иерусалимской общины под руководством первого христианского епископа Иакова, брата Господня, — и Вселенской, мировой, универсальной для всех, но (согласно Даниэлю) только не для евреев, которые, не без участия Иисуса Христа, Иешуа Машиаха — самого еврея по человеческой природе, Церковь и создали, а теперь отвергнуты собственным детищем, набравшим силу и вселенский размах — и отказавшимся от своей матери. Этот первый раскол (по Даниэлю) на Соборе 49 года в Иерусалиме берет начало в миссионерской деятельности и посланиях апостола Павла. Он-то и создал мировую Церковь — он-то предстал перед другими апостолами на этом Соборе, где обсуждалась его радикальная реформа Церкви для язычников, которым правила иудейского кашрута были незнакомы и чужды. Ничего не значит ни обрезание, ни необрезание крайней плоти; а значимо только — “обрезание сердца”. Вот с Павла-то и пошла вся эта чехарда, вся эта порча. Которая для Даниэля значит вот что: первоначальная община Иакова — это Церковь истинная, а вселенская Церковь, по мере своего сложения и распространения ставшая, по букве и духу, нееврейской, “греческой”, а затем еще и “латинской”, — это Церковь... ну, не вполне истинная, “исказившая” учение Христа.
А в чем тогда истинность первоначальной общины Иакова? А в том, что она, не мудрствуя лукаво, просто жила себе — согласно заповедям и проповеди Христа. Ведь Иешуа из Назарета “ничему новому, что не содержалось бы уже в Торе, не учил”. Он пришел напомнить погрязшему в грехе человечеству, забывшему Бога, о необходимости соблюдать Божии заповеди. И напомнил об этом проповедью, а наипаче — “личным примером”, Своею жизнью и смертью. То есть Новый Завет — это, получается, хорошо забытый — и хорошо напомненный Христом — Старый.
Чем же, начиная “особенно с 4-го века”, “греческая, византийская составляющая во многом исказила сущность первоначального христианства”? Да тем, что “до 4-го века о Троице вообще не говорили, об этом нет ни слова в Евангелии! Это придумали греки, потому что их интересуют философские построения, а не Единый Бог, и потому, что они были политеисты! И еще надо сказать спасибо, что они не поставили трех богов, а только три лица! Какое лицо? Что такое лицо?” В том же разговоре, чуть раньше: “Я не могу читать Кредо из-за того, что оно содержит греческие понятия. Это греческие слова, греческая поэзия, чуждые мне метафоры! Я не понимаю, что греки говорят о Троице! Равнобедренный треугольник, объяснял мне один грек, и все стороны равны <…>”; и потом еще: “<…> я не хочу видеть в Нем сторону богословского треугольника. Кто хочет треугольника, пусть треугольнику и поклоняется”. И наконец: “<…> я ведь стараюсь больше молчать, но тут меня понесло! <...> Этой высокомудрой болтовней непостижимость Творца ставится под сомнение! Они уже постигли, что есть три лица! Как электричество устроено, никто не знает, а как устроен Бог, они знают!”
Вот это я понимаю. Это от души. Ну нет никакой возможности хоть как-нибудь все это рассудить. Но взялся за гуж — не говори, что не дюж. Начнем, помолясь…
То, что приведено выше, — это… это… ну, я не знаю, это речь человека с невероятно запутанными представлениями о вещах — и в то же время убежденного, что его суждения ясны и неопровержимы. Человека, к тому же плохо информированного о предмете, который является делом всей его жизни, — о христианской вере. Начиная с “равнобедренного треугольника, у которого все стороны равны”, то есть на самом деле равностороннего треугольника, продолжая тем, что Бог Сын в подсобном сравнении Св. Троицы с равносторонним треугольником является, как и остальные два Лица (ипостаси) Единого Бога, одной из трех вершин треугольника, а вовсе не “сторон”; равенство же сторон намекает на равенство этих трех различных не по природе, а по способу действования Лиц единого Бога и полное единение их — в полной, однако же, “неслиянности”: единство отношения между ними — отношения равно-связующей всех Троих любви, согласно словам ап. Иоанна Богослова: “Бог есть любовь” (1 Ин. 4: 8).
Мы не можем знать всю неисследимую глубину Его сущности, но Он нашел нужным дать нам некое представление о Себе и Своей сущности, которая есть Любовь. По тринитарной формулировке С. Аверинцева: “Все от Отца (ибо наделено от Него бытием), через Сына (ибо вошло в бытие через Его смысловую оформленность) и в Духе (ибо удерживается от распада внутри Его жизненно-органической целостности)”.
Что же до повального политеизма греков и до того, что они “это все придумали”... Брате! Ведаешь ли, что говоришь?! Те греки, которые все “были политеисты”, — это одни греки, а уж греческий политеизм раннехристианской эпохи, “политеизм”, скажем, Плотина или Прокла, а равно и Ямвлиха, кажется, не совсем грека, — он настолько символичен, умозрителен и “продвинут” от архаических и классических времен Эллады к эпохе позднего эллинизма, что и политеизмом, по сути, не является. Это, вернее сказать, философский теизм, хотя, генетической наследственности ради, и оставляющий на нижних ступеньках учения некоторые греческие божества. А вот те греки, которые “придумали” догмат о Св. Троице, то есть греки времен 1-го и 2-го Вселенских соборов, — это совсем, совсем уже “другие” греки, монотеисты-христиане, многие из которых претерпели гонения за Христа (как и до того, во 2 — 3 вв.).
А что эти греки такого “придумали”? Да ничего. Собственно, “придумали” все “это” (то есть Богооткровение как явление Бога Сына на земле, в человеческом обличии, именно евреям), привнесли все это в мир — как раз евреи (с точки зрения “настоящих” иудеев, злостные еретики-сектанты и “придумщики”-обманщики, как и их Учитель-ересиарх), а вот уже то, что они “ при думали” в виде нарратива, повествования со вводными притчами, историями-мидрашами и т. д., — то уже, приняв, про думали “греки” (включая сюда латинян, сирийцев, “огреченных” в диаспоре евреев и проч.), и продумали — в виде понятийном, логически развернутом, эксплицитном. Да, Даниэль прав, до IV века не было развитого понятийно, приобретшего форму догмата учения о Св. Троице, но берется оно не с потолка, а с Неба и содержит в себе совсем не пустые “греческие поэтические метафоры”, которых в Credo, Символе Веры, собственно, и нет. А есть там четкая, почти протокольная формула, плод трудной, длительной и напряженной работы мысли, в борьбе мнений, спорах, грозящих не согласившимся ссылкой и прочими гонениями, медленно, но верно вырабатываемый, эксплицируемый смысл, имплицитно содержащийся в словах Самого Христа, хотя бы — в финале Евангелия от Матфея: “Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа” (Мф. 28: 19).
