У этого негра было простодушное, глуповатое лицо; его курчавые волосы были разделены на прядки, и каждая прядка перевязана ниточкой. Это для того, чтобы отогнать злого духа. Он рассказывал, что ведьмы страшно надоедают ему по ночам и проделывают с ним замысловатые штуки: он за последнее время постоянно слышит диковинные слова, шум… Никогда еще во всю жизнь ведьмы не досаждали ему так долго и упорно. Он так воодушевился своим рассказом, что забыл про свое дело. Том напомнил ему:
— Для кого это кушанье? Собак кормить, что ли?
Улыбка постепенно расползлась по лицу негра, точь-в-точь как если бы вы кинули камешек в грязную лужу.
— Да, мастер Сид, — отвечал он, — собаку кормить собираюсь. Диковинную собаку. Хотите взглянуть, какова она?
— Хочу.
Я легонько подтолкнул Тома.
— И ты войдешь туда прямо… среди бела дня? Да ведь у нас другой план!
— Правда, а теперь новый!
Что с ним делать? Пошли мы, хотя мне это не очень нравилось. Войдя в сарай, мы едва могли различить что-нибудь, так было темно; но Джим был, наверное, там и мог видеть нас.
— А! Гек! — крикнул он, — Боже милостивый! Кого я вижу — неужели мастер Том!..
Ну вот, так я и знал! Мои опасения оправдались!..
Тут негр воскликнул с удивлением:
— Как! Разве ты знаешь молодых джентльменов?
Освоившись с потемками, мы могли уже различать предметы. Том изумленно уставился на негра.
— Кто знает нас?
— Да вот этот беглый негр.
— Не думаю. С чего ты это взял?
— Да как же! Только что он крикнул, что знает вас!
Том притворился, что не может прийти в себя от удивления.
— Однако это любопытно! Кто же это кричал? Когда? Что он крикнул? — И, обращаясь ко мне совершенно спокойно, он спросил: — Ты слышал что-нибудь?
Разумеется, мне оставалось только сказать:
— Нет, ничего не слыхал!
Том обернулся к Джиму и оглядел его, словно видит его в первый раз в жизни.
— Ты кричал?
— И не думал, сэр, — отвечал Джим, — я ничего не говорил.
— Ни слова?
— Ни единого слова.
— Видал ты нас когда-нибудь прежде?
— Нет, сэр, по крайней мере, не помню.
Том взглянул на негра, который стоял сконфуженный и растерянный, и проговорил суровым тоном:
— Что с тобой сделалось? С чего ты выдумал, будто кто-то кричал?
— Ах, это все проклятые ведьмы, сэр! Вот все так… Право, я хотел бы лучше умереть, чем ходить по свету околдованным. Проклятые ведьмы, прах их побери! Не хотят отпустить мою душу на покаяние. Пожалуйста, никому не говорите об этом, иначе старый мистер Сайлас забранит меня. Он говорит, будто нет никаких ведьм. Хотел бы я, чтобы он был здесь! Что бы он тогда сказал? Бьюсь об заклад, уж теперь он не стал бы спорить! Но это всегда так бывает. Уж коли заладит человек свое, его ни за что не собьешь, как ни старайся!
Том успокоил его, что мы никому не расскажем, и вдобавок дал ему десять центов, чтоб он купил себе еще ниток перевязать волосы пучками. Бросив презрительный взгляд на Джима, он прибавил:
— Удивляюсь, как это дядя не велит немедленно повесить этого молодца. Если б я поймал негра, настолько неблагодарного, что тот сбежит от своего господина, уж я бы ему не спустил — так бы сейчас и вздернул на виселицу!
А покуда негр отвернулся к двери взглянуть на монету и прикусить ее, чтобы узнать, не фальшивая ли она, Том успел шепнуть Джиму:
— Смотри, не подавай виду, будто ты нас знаешь. А если услышишь, что тут скребутся и копают ночью, знай, что это мы хотим освободить тебя на волю.
Джим успел только схватить каждого из нас за руку и наскоро пожать; тотчас же вернулся негр, и мы обещали прийти сюда еще раз, если негр позволит; тот согласился охотно, тем более что здесь темно, а ведьмы пуще всего мучают его в потемках, и тогда ему приятно, чтобы тут были еще люди.
Глава XXXV
Планы освобождения по всем правшам искусства. — Дозволительное воровство. — Подкоп.
Оставалось еще около часа до завтрака, и мы покуда отправились в лес: Том находил необходимым добыть какой-нибудь осветительный материал, чтобы мы могли копать не впотьмах — фонарь слишком ярок и может навлечь подозрения. Лучше всего нам набрать гнилушек, которые светятся в темноте, — у нас их называют лисьими огоньками. Вот мы и натаскали целую охапку гнилушек, спрятали их в высокую траву, а сами присели отдохнуть. Том сказал с некоторой досадой:
— Как жаль, все это складывается чересчур уж просто и незамысловато. Нам страшно трудно сочинить мало-мальски сложный план. Нет стражи, которую мы могли бы подкупить, а между тем стража непременно должна быть. Нет даже и собаки, которой мы могли бы дать снотворного снадобья. И вдобавок Джим просто-напросто прикован за ногу цепью в десять футов длиной к ножке кровати: стоит только приподнять кровать — и цепь снята! Уж этот дядя Сайлас! Всем-то он доверяет — поручает ключ дураку негру и никого не приставляет, чтобы наблюдать за ним. Джим давно бы уж мог сам вылезти в оконце, только ему было бы не совсем удобно путешествовать с длинной цепью на ноге. Эдакое горе, Гек! Такого глупейшего положения я не видывал! Самому приходится сочинять все трудности и препятствия, которых не позаботились подготовить для нас люди, на чьей обязанности лежало это сделать. Возьмем хоть бы, например, этот фонарь. Если рассудить хладнокровно, то мы просто должны притвориться, будто фонарь — вещь рискованная. Ей-ей, мы могли бы работать при целой факельной процессии — и то не было бы опасно… Ах да, кстати, надо достать что-нибудь, чтобы смастерить пилу.
— К чему же пилу?
— Как к чему? Разве нам не придется отпиливать ножку от Джимовой кровати, чтобы снять цепь?
— Ведь ты же сам сказал, что достаточно приподнять кровать и готово?
— Ах, как это на тебя похоже, Гек Финн! Ты способен выбрать самое что ни на есть ребяческое средство. Неужто ты не читал никаких книг? Понятия не имеешь ни о бароне Тренке, ни о Казанове, ни о Бенвенуто Челлини, ни о Генрихе Четвертом, ни о прочих героях? Слыханное ли дело, чтобы заключенных освобождали таким невинным образом? Самое настоящее средство, к которому прибегали лучшие авторитеты, — это распилить надвое ножку кровати, потом сложить ее опять, как она была, а опилки проглотить, чтобы не увидали; для пущей безопасности распиленную ножку надо замазать глиной и салом, так, чтобы самый искусный тюремщик не мог заметить следов. А когда настанет ночь, стоит только толкнуть — ножка отлетит, тогда снять цепь, и готово дело! Затем тебе остается зацепить веревочную лестницу за стенной зубец, спуститься по ней, сломать себе ногу во рву, потому что веревочная лестница окажется слишком короткой — на целых девятнадцать футов, — а там тебя ждут и кони, и верные вассалы; они хватают тебя, сажают в седло, и ты несешься в свой родной Лангедок, Наварру, или куда там придется. Это прелесть, Гек! Ах, отчего нет рва вокруг этого сарая! Если мы успеем, в ночь перед побегом мы, пожалуй, выкопаем ров.
