оказались «не на высоте» и подвели МГУ. Их перечень оказался столь велик, что корреспонденты вынуждены были остановить рабочих. «Хватит! – сказали мы. – Пока хватит. Но какое же мы с вами отсюда сделаем заключение, вывод?»[695] По словам высотников, вывод напрашивается простой: нужно работать всем сообща честно и качественно. Итак, статья «На должной высоте» заканчивалась на радостной коллективистской ноте, но показанные в ней нелестные портреты поставщиков и бюрократов-нытиков позволяли догадаться, что на всех восьми стройплощадках небоскребов имелись довольно серьезные проблемы.
Как жили высотники
Высотники, проводившие дни на стройках новых московских небоскребов, жили на городских окраинах, и их быт явно не вписывался в рамки тех аккуратных рисунков, на которых архитекторы изображали образцовую советскую столицу. Многие из высотников, строивших гостиницу на Комсомольской площади, обитали в состоявшем из горстки двухэтажных деревянных домиков маленьком поселке в Люблине, к юго-востоку от Москвы. Другим рабочим, трудившимся на той же стройплощадке, отвели жилье в десятках двух- и трехэтажных домов в Измайлове – восточном пригороде столицы[696]. В Измайлове жили и рабочие, строившие небоскреб на Котельнической набережной, а также некоторые из строителей МГУ и высотки в Зарядье[697]. Другие высотники, работавшие на Ленинских горах и в Зарядье, поселились в Хлебникове (на севере), в Кунцеве (на западе), в Черемушках и Раменках (на юго-западе)[698]. Остатки тех поселков можно увидеть в Москве и сегодня: например, ДК «Высотник» на улице Раменки (его портик и фронтон недавно отреставрированы).
Если в строительстве небоскребов в столице, как всюду уверяли, применялись новейшие методы и технологии строительного дела, то при возведении жилья для рабочих, напротив, использовались самые простые материалы и методы ускоренного строительства, опробованные в военные годы. Рабочих селили в деревянных домиках (каких было построено около сорока в Черемушках), в каменных домах (как в Текстильщиках) и в юртах (в Лужниках)[699]. В целом высотники жили в ужасных условиях, и многие обращались в инстанции с просьбами вмешаться в работу строительных и жилищных учреждений, чтобы добиться хоть каких-то улучшений.
Надежда Шуляковская жила в рабочем квартале УСДС в Черемушках на юго-западе от Москвы, прямо за городской чертой. Это было сравнительно недалеко от стройплощадки МГУ, и там построили жилье специально для семейных рабочих. В районе имелись (по крайней мере, согласно документации) Дом культуры, баня, поликлиника и детские ясли. Построили там и школу, рассчитанную на 400 детей[700]. Но эта школа стала больным местом для многих высотников, в том числе и для семьи Надежды Шуляковской.
Школу в Черемушках построили в 1950 году, но наступило уже лето 1952 года, а она так и не открылась. Здание использовалось как склад для высококачественной, дорогой мебели, купленной для МГУ. Вместо четырехсот учеников она приняла в свои стены 4 530 стульев, столов и мебельных гарнитуров для кабинетов[701]. К 1952 году терпение у высотников лопнуло. В августе Шуляковская с мужем написали Берии. «Я имею четверых детей, которые ходят в школу в город – в разные школы», – сообщала Надежда. В Черемушках школу построили, но она еще закрыта. «Что за причина?» – задавали риторический вопрос супруги. И сами же отвечали: «А она закрыта потому, что МГУ приспособили ее под склад мебели, и из-за того наши дети опять должны ходить в зимнюю стужу в город в разные школы за несколько километров». «Родители Шуляковские» (как они подписали свое письмо) просили Берию сделать все от него зависящее, чтобы из школы вывезли мебель и открыли ее для детей в наступающем новом учебном году[702].
Другой житель Черемушек, Сергей Верзилин, тоже не в силах был сдерживать возмущение. Он написал Берии в тот же день, что и Шуляковские. Сын Верзилина, Леонид, тоже был вынужден ходить в школу за несколько километров от дома, причем в резиновых сапогах – на пути было два оврага, в них вечно стояла вода, рассказывал Верзилин Берии, и домой мальчик возвращался поздно, часов в десять вечера, весь промокший и перепачканный. «Не один раз тонул в воде и грязи, – жаловался Верзилин. – И не только мой ребенок», а еще и сотни других детей, которые не имели возможности учиться в ближайшей к дому школе из-за того, что ее использовали как склад мебели для МГУ[703]. Пока высотники усердно трудились, возводя главный университет Советского Союза, их дети месили грязь на окраинах Москвы, подолгу добираясь до далеких школ. И в блужданиях по топким окрестностям рабочих поселков им наверняка служил ориентиром хорошо видный издалека высокий стальной каркас МГУ.
Жаловались не только родители школьников. Письмо в Кремль пришло и от директора черемушкинской школы: он просил сделать так, чтобы школа открылась в 1952/1953 учебном году. В конце концов все жалобы были переданы начальнику УСДС Александру Комаровскому. Но тот и слушать ничего не желал. Мебель останется в школе, заявил он, пока не появится возможность перевезти ее в здание МГУ, а произойдет это, самое раннее, в конце 1952 года. В своем докладе, представленном Совету Министров, Комаровский предлагал такой выход из ситуации: детей помладше можно определить в средние школы для девочек и мальчиков, расположенные недалеко от рабочего поселка в Черемушках[704].
Как и москвичи, выселенные из Зарядья, строители небоскребов, жившие в Черемушках, возмущались в связи с целым рядом проблем – от недоступности школ до отсутствия чистоты и элементарных удобств. Рабочие жаловались высшему руководству страны и на управленцев среднего звена, часто прибегая к давней традиции «челобитных доброму царю». Двумя руководителями, отвечавшими за обеспечение жильем строителей МГУ, а значит и главными виновниками всех безобразий, по мнению рабочих и членов их семей, были начальник УСДС Комаровский и Г. И. Гулынин, начальник жилищно-коммунального отдела УСДС. Как было известно строителям московских небоскребов, Берия и другие высокопоставленные официальные лица могли отменять решения, принятые Комаровским и Гулыниным (и действительно иногда это делали). Это вмешательство могло принимать правовую форму: тогда высшее руководство передавало обращение рабочего на рассмотрение государственного прокурора, который имел право действовать от имени закона. Иногда же вмешательство могло быть импровизированным и неформальным, если чиновник, имевший право отменить уже принятое ранее решение, просто желал проявить милосердие.
Вот на этот второй, более личный, подход, и рассчитывала Наталья Готовская. Во всяком случае, поначалу. В конце декабря 1952 года Готовская написала Берии, прося помощи в улаживании разногласий, которые возникли у нее с жилищным отделом УСДС. Она нелегально поселилась в Москве вместе с мужем, Иваном Королевым – заключенным, которого в 1950
