Взгляд скользнул по запечатлённому на снимке мужу. Так странно — Витя Пчёлкин, шалопай, однажды попросившийся на поруки, в итоге занял в жизни место неизменное, а в паспорте обозначился на положенной странице. Их законному браку шёл всего лишь второй год — уж, казалось бы, совсем не срок, — да только вот роднее человека и представить сложно.
Тогда, в девяносто втором, когда Лиза вернулась, им всё пришлось начинать с нуля. Оба изменились, оба жили своими жизнями, но помогла самая обыкновенная любовь, не угасшая ни через испытания, ни через время. Она тянула друг к другу, помогала ломать преграды и сокращать ту пропасть, что возникла вполне закономерно. Ведь что успели они тогда, в девяносто первом? Практически ничего.
Предынсультное состояние, счёт, шедший буквально на дни — имелся ли у Лизаветы выбор, кроме согласия на немецкую клинику? Имелся, конечно. Но Юрка — хотелось бы верить — мог подождать до встречи ещё.
В свои двадцать один Лизе очень не хотелось умирать. Как не хотелось сейчас, и не захочется ни через год, ни через пять.
Мрачные размышления, впрочем, находили всё чаще и не отпускали всё дольше. Когда на Сашу совершили покушение, и не стало Татьяны Николаевны, Лиза, казалось, могла сойти с ума. Витя приказал сидеть дома и не высовываться, дела вёл сам, но покорности вкупе со страхом хватило всего на пару дней. На эмоциях они разругались, но в итоге Витя оказался вынужден уступить — оставить офис оказалось больше не на кого. На следующий день по всем каналам трубили об убийстве Луки с подельниками, и Лиза, конечно, знавшая, кто он такой, и понимавшая, кто именно оказывался к тому причастен, впервые за много лет напилась. Да только большего сделать не смогла.
Видели глазки, что выбирали.
Да и к ужасу своему на ум приходило понимание, что иного варианта в той ситуации просто не имелось. Собственным безмолвием, словно колючей проволокой, Лиза намертво связывала себя с мужчиной, которого любила с семнадцати лет. И не замечала шипов, впивавшихся в кожу.
Звук распахнувшейся двери нарушил ход мыслей, заставил оторвать взгляд от снимков и переключить разнузданное внимание на вошедшего в кабинет Витю. Тот, тасуя во рту жвачку, безапелляционно уселся на стол и, схватив бумаги, пробежался по ним взглядом. Лиза чуть развернулась в кресле.
— Что, Виктор Павлович, внеплановая проверка?
— Слушай, — ответом послужил едва различимый смешок и блеснувшая синева глаз, — давай сбежим отсюда?
— Чего вдруг?
— Да Саня свалил уже, а этот, — Витя помолчал, явно подбирая слово поприличнее, но, потерпев фиаско, лишь пальцем по носу провёл туда-сюда, — готов, короче.
Поначалу Лиза пугалась изменённого состояния приятеля юности, но привыкла, как ни странно, довольно быстро, осознав самую простую истину — никто не в силах помочь, пока человек сам отказывался от протянутых рук. Сочувствие и жалость никуда не делись, но не захватывали с головой. Космос давно уже вырос и никаких лекций слушать не желал.
Вздохнув, Лизавета поднялась и, шагнув к Вите, обхватила его за шею. Под пальцами растеклось тепло нагретой кожей цепочки — он не снимал её никогда, и в том крылась глубочайшая в своей интимности истина, понятная лишь двум людям. Крепкие горячие ладони опустились на талию, чуть сжав, взгляды пересеклись, и на губы набежала тень улыбки.
— У тебя есть предложения?
— Да просто прогуляемся, тепло как раз. Проветримся.
Парк Горького встретил аттракционами, зеленью деревьев и шумом фонтана. Медленно бредя вдоль набережной, Лиза прятала руки в карманах расстёгнутого плаща и рассматривала медленно шедший по Москве-реке одинокий теплоход. Длинные пушистые волосы — их получилось отрастить почти до былой длины — развевались на лёгком ветру, иногда падая на лицо, и на задворки сознания робко пробиралось редкое, но такое желанное блаженство.
— Как там с бумажками? Нормально? — Витя не сдержал улыбки, стоило им лишь на мгновение взглядами пересечься, и Лиза поправила особо мешавшуюся прядь.
— Нормально вроде. Что тебе не так опять?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Улыбка моментально превратилась в злой оскал; покачав головой, Витя глянул куда-то в небо.
— Одиннадцать миллионов грина, Лиз. Вот, что мне не так.
Лиза сделала несколько шагов вперёд, чтобы, развернувшись, оказаться прямо напротив Вити. Голос вдруг наполнился той самой сталью, до сих пор казавшейся чуждой.
— Ты прекрасно знаешь моё мнение. Здесь я тебе не союзник.
— Ты не понимаешь, — Витя одёрнул рукава пиджака, явно изо всех сил пытаясь сохранить хотя бы внешнее спокойствие, — эти бабки однажды спасли тебе жизнь.
Да только вот ответом послужила изогнутая бровь.
— Не эти. И ты прекрасно понимаешь разницу.
Ступившая на кривую дорожку в скромные семнадцать Лиза давно уже не являла собой образчик правильности и благочестия. Однако единственная выступала резко против поставок оружия в Чечню — ровно до тех пор, пока не осознала, что билась в наглухо закрытую дверь. Саша всё решил сам — впрочем, как и всегда, — а трое друзей лишь поддержали. Пришлось уступить, впрочем, не скрывая настроя, который ни единожды выводил Витю из себя.
Какое-то время оба молчали, упрямо глядя друг другу в глаза, а потом Лиза позволила обхватить себя за плечи и продолжила неспешную прогулку. Мысли в голове витали мрачные, лишённые весёлости. Когда Ваха сообщил о разгромленном на приёме грузе, с шеи словно удавка незримая слетела, позволив вдохнуть полной грудью впервые за долгое время. Витя же рванул в «Метелицу» — напиваться с горя подальше ото всех. С той поры острую тему оба старались обходить, но порой всё же срывались, как сейчас.
— Ты поздно пришёл вчера, — Лиза решилась сменить тему, чтобы безмолвие перестало отравлять променад, — я не сказала. Тётя Валя звонила, спрашивала, когда мы приедем уже.
— Хочешь, в субботу съездим?
Помолчав, Лизавета шагнула к парапету, облокотилась о него и глянула на мутную воду, в которой плескались солнечные лучи. О спокойных выходных не мечталось уже давно, а потому то, с какой лёгкостью прозвучал ответ, добавило состоянию замешательства. Конечно, к Витиным родителям хотелось безумно, хотелось вновь окунуться в атмосферу тепла и настоящего домашнего уюта, которого в их огромной трёшке порой не хватало. Дядя Паша вновь будет рассказывать фронтовые истории, тётя Валя сварит любимый борщ, и часы истинного покоя окутают, словно лёгкий тёплый плед.
Витя встал рядом, посмотрел внимательно, словно нечто новое разглядеть пытаясь; Лиза прищурилась, закрыла один глаз в попытке справиться с ослеплявшими лучами и кивнула пару раз.
— Съездим. Если ребята никаких сюрпризов не подкинут, — косого взгляда на тонкие часы, болтавшиеся на запястье рядом с браслетом, хватило, чтобы долгий вздох сорвался с губ сам собой. — Надо возвращаться, Вить. Неохота на завтра сметы оставлять, там немного осталось. А возвращаться так не хочется…
На спину легла ладонь, от медленного движения к лопаткам Лиза невольно изогнулась, позволив довольной улыбке набежать на губы.
— А чего ты хочешь?
— Вопрос с подвохом, Пчёлкин. В глобальном смысле или так, на ближайшую ночь?
— Ну, с ближайшей ночью я и без подсказок как-нибудь справлюсь. Давай уж в глобальном тогда.
Лизавета усмехнулась, а потом вдруг, для себя самой неожиданно, призадумалась. Отшутиться или всё же правду сказать? Правда эта давно уже витала в сознании, но внимания на ней не заострялось — бессмысленно, да и глуповато отчасти.
— В глобальном… — пожав плечами, Лиза вновь обратила взор на тёмную воду. — Я бы ребёнка хотела, наверное.
Витя ожидаемо притих, и всё, что выхватывал слух некоторое время — плеск буйных волн, десятки разномастных голосов и шелест тревожимых лёгким ветром листьев.
— Сейчас?
— Нет, конечно. Куда нам сейчас. Так, лет через парочку, например. Да и, — не сумев побороть саму себя, Лизавета как-то разом сникла, перевела взгляд на собственные пальцы и поковыряла ноготь, — сказки всё это, понятное дело. Чисто помечтать немного.
