— Вам это кажется забавным?
— Чертовски.
— Да? Если вы бесчувственны, словно… словно камень, то считаете, что и у других людей нет никаких чувств?
— Напротив! Меня все время тошнит от чрезмерной чувствительности, демонстрируемой очень многими моими знакомыми. Но это к делу не относится. Удовлетвори мое любопытство — каким это образом я так неожиданно достиг того, что, по твоему убеждению, было моей целью вот уже много лет?
— Этого я не говорил! Может быть, у вас и не было намерения разрушить все мои надежды. Могу с готовностью поверить, что вы даже не удосужились подумать о том, что я должен был почувствовать, когда услышал… когда я обнаружил…
— Постарайся изъясняться логично, — прервал его Ротерхэм. — Уже тот факт, что я испытываю злобное удовольствие от крушения твоих планов, доказывает наличие у меня такого намерения. Нет, мне нужно было все-таки послать тебя учиться в Оксфорд. Ясно, что в этом Кембридже тебя не заставляют изучать логику.
— Замолчите, черт возьми! — вскричал Джерард. — Думаете, я ребенок, которого можно бранить и презирать? Ошибаетесь! — Его нижняя губа задрожала, а глаза наполнились слезами. Он торопливо вытер их и снова заговорил срывающимся голосом: — Вы даже не потрудились сообщить мне!.. Я узнал спустя несколько недель. А ведь вы должны были знать… должны были знать, каким ужасным ударом станет для меня эта новость! — Не находившие выхода эмоции душили юношу. Он судорожно вздохнул и закрыл лицо руками.
Лорд Ротерхэм насупился. Он внимательно поглядел на своего воспитанника и отошел к столу, на котором стояли несколько графинов. Налив вина в два стакана, маркиз вернулся к своему креслу и поставил один из них на стол. Потом, положив руку на плечо Джерарда, участливо сжал его:
— Ну, довольно. Успокойся. Я же говорил, что не люблю чрезмерной слезливости. Нет, я не браню тебя — теперь вижу, что дело гораздо серьезнее, чем я думал. Вот вино. Выпей его и объясни вразумительно что я такого наделал, что ты так разволновался.
Вряд ли в этих словах ощущалось большое сочувствие. Но в бесстрастном голосе маркиза уже не было насмешки.
— Я не хочу говорить об этом! Я…
— Делай то, что я велел!
В тоне Ротерхэма вновь зазвучала сталь. Юный Монксли тут же уловил это и непроизвольно вздрогнул. Схватив дрожащей рукой стакан, он немного отпил из него. Маркиз вновь уселся в кресло перед большим столом и тоже взял вино.
— А теперь, если можно, расскажи в нескольких словах, в чем дело.
— Вы сами знаете, в чем дело, — с горечью проговорил юноша. — Вы использовали свой титул и свое богатство, чтобы украсть единственную девушку, которая была мне дорога. — Он заметил, что Ротерхэм пристально глядит на него, и добавил: — Я имею в виду мисс Лейлхэм.
— Бог мой!
В этом восклицании прозвучало искреннее изумление, но Джерард продолжал:
— Вы очень хорошо знали, вы должны были знать, что я… что она…
— Несомненно, знал бы, испытывай я хоть немного интереса к твоим делам, на что ты явно рассчитывал. А так я действительно был в полном неведении! — Ротерхэм умолк и отпил вина, поглядывая поверх стакана на Монксли. Брови его вновь сдвинулись, а глаза сузились, и в них появился мрачный блеск. — Впрочем, это ничего бы не изменило, просто в этом случае я должен был сообщить тебе обо всем. Мне жаль, если эта новость явилась для тебя ударом. Но ты очень быстро оправишься от него, учитывая твой возраст.
Эта речь, произнесенная ледяным тоном, едва ли утешила молодого джентльмена, страдающего от мук первой любви. Было совершенно ясно, что маркиз считал это чувство не стоящим внимания, а его предположение, что Джерард скоро обо всем забудет, вместо того чтобы успокоить юношу, вызвало у того бурю негодования.
— И это все, что вы можете сказать? Мне следовало предугадать, что так случится. «Оправишься»!
— Ну да, оправишься, — повторил лорд Ротерхэм, и его губы скривились в усмешке. — Твои трагические излияния произвели бы на меня куда большее впечатление, если бы ты не так долго разыгрывал передо мной эту сцену. Я не знаю точно, сколько недель прошло с того дня, как была провозглашена наша помолвка, но…
— Я примчался в Глостершир, как только узнал о ней. Объявлений в газетах я не видел! Когда я в Кембридже, то иногда не заглядываю в газеты по много дней. И мне никто не сказал об этом, пока миссис Малдон не спросила меня, — меня! — не знаком ли я с будущей леди Ротерхэм. Естественно, я был удивлен, узнав, что вы помолвлены. Но это было ничто в сравнении с тем ужасом и оцепенением, которые просто лишили меня дара речи, когда я услышал имя… мисс Лейлхэм!
— Если эти чувства лишают тебя дара речи, то как бы мне хотелось, чтобы ты и сейчас испытывал ужас и оцепенение, — оборвал юношу маркиз. — Ты мне чертовски надоел со своей риторикой! Если бы ты поменьше актерствовал, то я, может, и поверил бы тебе. А сейчас… — Он пожал плечами. — Ты вернулся домой в начале июня, сейчас август. Твоя мать прекрасно знает о моей помолвке, а ты заявляешь, будто услыхал о ней всего несколько дней назад. Все это слишком подозрительно, Джерард! И правда состоит в том, что ты своими речами сам довел себя до этого театрального безумия — уж очень хочется тебе казаться интересным.
Юный Монксли вскочил, щеки у него пылали от гнева.
— Вы должны взять назад свои слова! Как вы смеете лгать? Я не видел свою мать — до вчерашнего дня. Я уезжал с Малдонами в Скарборо и, когда узнал помолвке, тут же помчался сюда на юг.
— Для чего, черт побери?
— Остановить это! — пылко воскликнул юноша.
— Что-что?
— Вот именно! Вам и в голову не пришло, что могу вам помешать, не так ли?
— Нет, не пришло. И теперь не приходит.
— Посмотрим! Я уверен, так же, как уверен в то, что стою сейчас здесь…
— А я бы не был столь уверен, так как не намерен долго слушать твое бахвальство.
— Ваши угрозы, милорд, не заставят меня замолчать!
— Да, похоже, тебя можно заставить замолчать только с помощью кляпа. И не называй меня «милорд». Произнося это слово, ты выглядишь еще более нелепо, чем всегда.
— Мне наплевать и на ваше мнение обо мне, и на ваши насмешки. Эмили не любит вас — она просто не может вас любить. Вы навязали ей эту ужасную помолвку. Вы и ее мать! И я говорю — этому не бывать!
Ротерхэм снова откинулся в кресле, насмешливо улыбаясь:
— Правда? И что же ты собираешься предпринять?
— Я переговорю с Эмили.
— Нет.
— Ничто, слышите, ничто меня не остановит! Я знаю, как все это было обстряпано. Меня там не было, а она — такая мягкая, робкая, одинокая — голубка, беспомощно трепыхающаяся в когтях у ястреба (то есть у леди Лейлхэм, будь она проклята) и у волка! Она… — Джерард остановился, услыхав смех Ротерхэма.
