Туго затянутый крест — накрест ремнями поверх белого овчинного полушубка, подполковник Бурцев выглядел сейчас намного моложе, чем обычно. В каждом его движении чувствовалась уверенность человека, который хорошо знает, куда и зачем идет. Слегка придерживая рукой планшет, он внимательно всматривается в лица солдат. Иногда подходил к кому‑то из стоявших в строю и, не говоря ни слова, по- хозяйски поправлял перевернувшийся ремень автомата, съехавшую набок лямку ракетницы. Он понимал, что сейчас это никому не нужно, но многолетняя привычка строевика брала в нем верх. Ему хотелось быть уверенным в нерушимости армейского порядка.
Довольный осмотром, Бурцев подозвал к себе командиров рот и, сверив с ними часы, приказал следовать по заданному маршруту.
Колонна медленно двинулась по направлению к лесной просеке, оставляя за собой широкую полосу взрыхленного снега.
… Дорога к фронту пролегала по открытой степи. Накатанная санями и машинами, она холодно поблескивала
отполированной синевой при тусклом свете луны, медленно скользившей среди густых серых облаков.
Иногда на пути встречались притихшие деревни, и тогда солдаты, замедляя шаг, жадно втягивали ноздрями знакомые запахи подгоревшего молока и свежевыпеченного хлеба, с тоской посматривая на заиндевевшие избы, занесенные снегом по самые окна.
Шагая в голове колонны, батальонный комиссар Травушкин с удовлетворением отметил, что впервые без боли оставляет позади эти притихшие хаты с их уютным, домашним теплом, разомлевшими ото сна детьми, ибо идет сейчас не на восток, а на запад, как бы заслоняя их от беды своими плечами. И от этих мыслей теплее становилось на душе.
Прислушиваясь к размеренным солдатским шагам, Травушкин вдруг вспомнил такую же лунную ночь, заснеженное поле, одинокие сани на пустынной степной дороге. Вместе с отцом они тогда переезжали из села к брату в шахтерский поселок. Отец не мог оставаться в селе, где белоказаки зарубили его жену.
Закутанный в овчинный тулуп, десятилетний Михаил, все время пристально наблюдал за черной козой, которая, упираясь, нехотя бежала за возком, все время норовя сбросить с изогнутых рогов бечевку. Ему было жаль ее. Но когда бечевка неожиданно оборвалась и коза побежала в поле, он испуганно закричал. Отец бросился догонять. Снег был покрыт тонким ледяным настом. Отец то и дело проваливался, а коза убегала все дальше и дальше. Наконец, на вершине холма она остановилась и застыла как изваяние на фоне бледного диска луны. Эта картина на всю жизнь запомнилась Михаилу. Потом, уже будучи школьником, он часто говорил отцу:
— Хорошо, что ты поймал ее: что бы мы делали без
молока.
Михаил с детства был общительным и веселым. Но после смерти отца, застреленного кулаками в селе, где он вместе с другими шахтерами занимался продразверсткой, стал не по годам задумчивым. Ему запомнилось, как отца хоронили с оркестром на монастырской площади, и он никак не хотел уходить с могилы, все еще надеясь, что отец встанет и вместе с ним вернется домой.
А потом он часто забирался на самый верх каланчи и оттуда подолгу смотрел на небольшой фанерный обелиск, под которым лежал отец. Фотографию этого обелиска он до сих пор носил в партийном билете.
…Стараясь отогнать нахлынувшие воспоминания, Травушкин внимательно посмотрел вперед, где время от времени синими вопросительными знаками повисали в небе ракеты, слышался приглушенный перестук пулеметов.
— Как, не страшно? — спросил комиссар, обращаясь к шагавшим рядом с ним Марине и Оле.
— Нам не привыкать, — ответила Марина, поправляя на плече лямку санитарной сумки. — С первого дня на войне.
Приближение к передовой всегда настораживает, делает людей собранней, молчаливей. По личному опыту Травушкин знал, что уже в эти минуты можно почти безошибочно определить, кто и как будет вести себя в бою. Всматриваясь в лица бойцов, он видел, что у всех, как и у него самого, бодрое, даже какое‑то ликующее настроение. Взвалив на плечи тяжелые станковые и ручные пулеметы, противотанковые ружья, вещевые мешки с продуктами и боеприпасами, солдаты шли твердо, пружинисто, и от их разгоряченного дыхания над колонной вилось облачко белесого пара.
Ощущение этой приподнятости испытывал и подполковник Бурцев, шагавший впереди вместе с начальником штаба и командиром первой роты. Время от. времени подходя к развилкам дорог, они останавливались, всматривались в карту и снова шли вперед.
До прифронтового села, где им предстояло сделать дневку, оставалось всего с километр, когда впереди вдруг беспорядочно захлопали выстрелы, раздались взрывы гранат. Совсем недалеко, из‑за косогора, взметнулись вверх пучки трассирующих пуль.
Бурцев, дав команду залечь, послал вперед связных и стал терпеливо ждать донесения от Голубева, который со своими разведчиками шел впереди.
Перестрелка постепенно стихла. Прибежавший от Голубева связной доложил, что около дороги, в глубоком овраге, столкнулись с немецкими разведчиками. У одного из них, взятого в плен был радиопередатчик, а у другого, убитого, — стереотруба.
— Вот их документы, — сказал связной и протянул комбату два толстых кожаных бумажника. Из одного выпал на снег небольшой круглый медальон с фотографией — улыбающейся женщины. На обороте медальона были выгравированы инициалы и католический крест.
— Набожные, сволочи, — сказал связной, поднимая медальон.
— Как были крестоносцами, так и остались, — бросил сердито Травушкин, рассматривая содержимое бумажника.
Эта непредвиденная встреча не на шутку обеспокоила Бурцева. Ему было известно, что в ближайшем селе должен находиться штаб дивизии Пральщикова. Непонятно, как могли сюда, через плотное боевое охранение, просочиться разведчики противника. Он с тревогой подумал, в каком опасном положении мог бы оказаться батальон, если бы попал под внезапный обстрел батарей. Это могло сорвать операцию.
Взяв с собой нескольких бойцов, Бурцев и Травушкин направились в село и, к своему удивлению, кроме роты саперов никого там не обнаружили. По словам командира этой роты, — маленького, рыжеватого лейтенанта, — штаб ди- >визии с вечера переехал ближе к передовой.
Через час они нашли штаб километрах в десяти от фронта. Он находился в подвалах старинного полуразрушенного монастыря. Пральщиков уже не спал. Поеживаясь от холода и удушливой подвальной сырости, он пригласил Бурцева и Травушкина в большую полуосвещенную комнату. При тусклом рассеянном свете они увидели большой старинный стол, заваленный картами, массивную красного дерева тумбочку с полевыми телефонами, низко свисавшую церковную люстру с оплывшими свечами. Окинув взглядом комнату, Травушкин зябко передернул плечами — от мрачной монастырской обстановки веяло затхлостью. По — види- мому, заметив эта, Пральщиков недовольно хмыкнул:
— Не нравится? Но зато надежно, — он многозначительно посмотрел на массивные каменные своды.
Бурцев сделал вид, что не расслышал реплики, и, сев к столу, приготовился к обсуждению предстоящей операции. Ему был известен лишь общий замысел — дивизия после прорыва начинает наступление с фронта, а он со своим истребительным батальоном должен проникнуть в тыл противника и блокировать дорогу, отрезав таким образом вероятные пути
отхода. Причем всю операцию надо было провести молниеносно, в течение двух — трех дней.
Бурцеву нравился этот замысел. Он почти полностью совпадал с теми предложениями, которые он когда‑то высказывал командиру корпуса. Но сейчас его интересовал план наступления дивизии. От этого зависел в конечном счете исход операции. Бурцев хорошо понимал, что рейд батальона по тылам противника сам по себе не мог изменить общую обстановку на этом участке фронта. А обстановка была крайне невыгодной для наших войск: сильная группировка немцев глубоким треугольником вклинивалась в нашу оборону и как дамоклов меч нависла над правым флангом армии. Сможет ли недавно сформированная, еще не обстрелянная дивизия прорвать укрепленную оборону врага? Заложена ли в самом плане наступления уверенность в этом? Если нет, то батальону придется нелегко, ибо все моторизованные силы врага будут брошены против него.
Бурцев наблюдал, как тонкие пальцы Пралыцикова медленно перебирали на столе шуршащие квадраты топографических карт с нанесенными на них темно — синими и красными стрелками, и впервые подумал о том, что сейчас судьба дивизии и его батальона зависит от этих рук. Справятся ли они?
В комнате один за другим начали появляться командиры частей — в новеньких белых полушубках, перетянутые скрипучими желтыми ремнями, розовые и бодрые от мороза. Последним вошел начальник штаба дивизии подполковник Шустов. Низкого роста, преждевременно располневший, он шел семенящей походкой, неестественно растопырив пухлые руки. Подойдя к Пралыцикову, стал что‑то доверительно шептать на ухо, подчеркивая тем самым, что и среди старших командиров могут быть сугубо секретные дела. Комдив утвердительно кивнул. Шустов присел рядом, неторопливо раскрыл толстую кожаную папку. Дождавшись, пока наступит тишина, он встал, окинул всех строгим взглядом и громко произнес:
