Вектор пытается подняться. На задние ноги встал легко, а передние не слушаются, разъезжаются, как в гололедицу. И боль неимоверная. Не понять, отчего это. Хочет стать на них потверже, раздается хруст — показалось, будто что‑то под ним обрушилось, будто передними ногами в яму угодил. В испуге рванулся, сделал несколько прыжков, но на ровное так и не выбрался. Осознал, что это не яма, а что‑то другое: если б яма была — выскочил бы! Никогда такого не было. Путы, что ли, на ногах?
В изнеможении Вектор снова ложится, заглядывает себе под брюхо, на ноги, лежащие как‑то странно, ничего не понимает и, вытянув морду к бегущим казакам, кричит тревожно и жалобно: люди, сделайте же что‑нибудь, помогите!
Не до него казакам, каждый спешит к своему коню. Но ничего, вон бежит Хозяин с седлом, он поможет. Сколько раз выручал. Его уже оповещают:
— Гуржий, беда! Конь твой обезножел…
Дончак порывается навстречу своему властелину, силится выпростать передние ноги из незримых пут, но они не поддаются, не выпускают.
Казак в горести присаживается перед конем на корточки, встает на колени, гладит по челке своего друга.
— Что с тобой, мой Вектор? Как же так?
Он с седлом прибежал, а почему‑то не седлает. Или раздумал? Даже недоуздок зачем‑то снимает.
А коней уже всех разобрали, только Вектор и остался да Орлик, неподвижно лежащий на земле. То на одного гля
нет Гуржий, то на другого, то на убитого Побачая. Глаза у него горестные, скорбные, полные тоски и отчаяния — никогда ни у кого не видел Вектор таких глаз, — лицо обезображено душевной мукой, по щекам текут слезы. Самый любимый из всех людей, сдружившийся с Вектором в боях друж- бой, крепче которой не бывает, сейчас ни ему, ни Орлику, ни Побачаю не может ни в чем помочь. И чутье подсказывает: произошло что‑то страшное, непоправимое. Из глаз дончака, помимо его воли, брызнули слезы, потекли, закапали с ганашей часто — часто.
Вектор видит сквозь слезы проступающие из мглы поля и луга, откуда веет сладкими запахами земли, цветов и трав, а в выси горит утренняя звезда, светлая, беспечальная. Кони скачут под всадниками, а он встать не может — ему бы мчаться, стучать, как они, копытами: тук — тук, тук — тук, тук- тук, для него это сейчас как самая лучшая музыка. Не для него теперь луговые росные травы, дороги, простор, жизнь, полная прекрасного. Сознавать это после выпавшего ему на долю среди ужасов войны мирного вчерашнего дня, проведенного в крестьянских занятиях, особенно горько.
Подходит Чужой, говорит печально:
— Если б собственными глазами не видел, никому бы вовек не поверил, что лошади плачут…
Он принес воды и свежей 'фавы. Вектор ни к чему не притрагивался и присутствия Чужого даже не замечает, все внимание его приковано к Хозяину. Он, как в самое лучшее время, кладет дружески голову ему на плечо, тихонечко ржет, просительно шевеля губами, все еще надеясь на что‑то.
Хозяин зачем‑то вынимает револьвер и, только поглядев на него в тяжелой задумчивости, снова прячет в кобуру.
— Нет, не могу! — шепчет и оборачивается к Чужому: — Выручи, браток. Прошу тебя!..
И поспешно подобрав конскую сбрую, он почти бежит, горбясь, закрывая лицо руками. Это уже и вовсе не понять Вектору: оставляет его зачем‑то с Чужим, с нелюбимым, гадким, от которого, кроме зла, ничего не увидишь, а сам Хозяин, добрый, всемогущий, почему‑то уходит от него, и уходит в то самое время, когда он более всего нуждается в
его помощи. Так и побежал бы за ним следом! Но единственное, на что он сейчас способен, кричать, и он кричит изо всех сил, что хочет быть с Хозяином, что не хочет оставаться с Чужим.
Что делает Чужой, ему безразлично. Лишь почувствовав металлический холодок в ухе, он вспомнил о нем. Не успел встряхнуть головой, чтоб избавиться от неприятного ощущения, как раздается оглушительный гром — такого сильного грома Вектор в жизни своей не слышал. Срывается с небосклона голубовато — розовая капелька. Все погружается во мрак.
И тут — что это, сон или явь? — где‑то далеко — далеко настойчиво и властно запевает труба:
— Р — ра — а! Р — ра — а! Р — ра — а!..
Миг — и вновь горит звезда над горизонтом. Орлик, живой и невредимый, заслышав трубу, в нетерпении перебирает ногами. Побачай, не убитый и не раненый, вечно озабоченный, хлопочет, как всегда, возле лошадей. К брошенной им охапке пахучего сена Вектор даже не прикасается и, как всегда, когда звучит сигнал тревоги, весь подбирается, наструнивает ноги. Он уже ничего не слышит, кроме командирских приказаний и команд, раздающихся повсюду, и приближающегося с каждой секундой тяжелого топота ног: люди бегут седлать коней.
РОМАНОВ Александр Николаевич
Родился 20 сентября 1920 года в с. Теликовке Духовницкого района Саратовской области в бедной крестьянской семье. Вскоре его родители переехали в находящийся поблизости г. Пугачев, где и прошли его школьные годы. Там и родились его первые стихи.
В январе 1940 года он, как и все студенты первых курсов вузов, был призван в ряды Красной Армии и направлен на службу в пограничный отряд в Карпатах. Там ранним утром 22 июня 1941 года он принял свой первый бой.
С того дня начался суровый солдатский путь двадцатилетнего ефрейтора Романова. Он пролегал по самым горячим точкам Юго — Западного фронта — Львов, Славута, Жмеринка, Белая Церковь, Киев и, наконец, — Сталинград. В перерывах между боями он вел дневниковые записи, писал стихи, которые впервые появились в полковой многотиражке, куда вскоре он был переведен на должность литсотрудника.
В августе 1942 года А. Романов был откомандирован на учебу в Военный Институт Иностранных Языков Красной Армии. После учебы, осенью 1944 года, он в качестве военного переводчика был направлен на 1–й Белорусский фронт, в сосгаве которого участвовал в штурме Берлина. После войны еще четыре года служил в составе Советской военной администрации в Восточной Германии.
В 1949 году А. Романов вернулся в родной Саратов, где около 10 лет работал редактором областной комсомольской газеты, заочно закончил госуннверситет, после чего более четверти века являлся собкорром газеты «Известия» по Киргизской, а затем Молдавской ССР. С 1986 года — на пенсии.
А. Романов автор более 20 книг, в том числе сборников стихов «Зори не умирают», «Огни у обелисков», «Верность», «Кольца лет», «Окно в сентябрь» и др. Член Союза писателей СССР с 1962 года.
* * *
ИСТРЕБИТЕЛЬНЫЙ БАТАЛЬОН
Полвека минуло с того дня, когда над нашей страной взметнулось величественное знамя Победы. Уже седыми ветеранами стали те, кто насмерть сражался за свою землю, новые молодые рощи поднялись на месте спаленных дубрав. Но все так же неизгладима в сердцах людей память о бессмертных подвигах советских воинов, мужественно прошедших ратный путь от границы до Волги и от Волги до Берлина. Через призму годов эти подвиги видятся еще масштабней и величественней.
В основу повести положены подлинные факты и события — история глубокого рейда по тылам врага истребительного батальона 92–го пограничного полка, в проведении которого автору лично довелось участвовать в конце 1941 года на территории Курской области.
Ставя перед собой задачу не ограничиваться документальной точностью описания данной операции, а создать обобщенные образы товарищей по оружию и передать сложную атмосферу того периода, автор, естественно, должен был изменить подлинные фамилии, что не снижает достоверности воспроизводимых событий.
Стойкость и верность долгу, железная воля и бесстрашие, готовность любой ценой спасти жизнь товарищей — вот те черты, которые отличали па фронте воинов — пограничников, вписавших не одну славную страницу в летопись Великой Отечественной войны.
… Было уже около десяти вечера, когда дежуривший по штабу старший лейтенант Гуркин стремглав выскочил из землянки и, багровея от натуги, охрипшим голосом закричал:
— Батальон, в руж — жье!
Стоявшие у притихших землянок часовые многоголосо, словно лесное эхо, повторили это короткое обжигающее слово — «р — у-ж — ж-о — о!». Залязгали отпотевшие в тепле затворы, по обледеневшим тропинкам гулко забухали солдатские кованые сапоги. Сотни людей слились в устремившуюся куда‑то темную лавину. Но вот, раскалывая морозный воздух, строго и властно прозвучали знакомые слова команды:
— Первая рота, стройся!
— Вторая рота, р — р-авняйсь!
И минуту спустя бесформенная до этого масса людей вдруг замерла на месте длинными темными прямоугольниками, которые отчетливо вырисовывались на фоне белой поляны. В наступившей тишине было слышно, как поскрипывает снег под сапогами комбата, медленно шагавшего вдоль строя.
Туго затянутый крест — накрест ремнями поверх белого овчинного полушубка, подполковник Бурцев выглядел сейчас намного моложе, чем обычно. В каждом его движении чувствовалась уверенность человека, который хорошо знает, куда и зачем идет. Слегка придерживая рукой планшет, он внимательно всматривается в лица солдат. Иногда подходил к кому‑то из стоявших в строю и, не говоря ни слова, по- хозяйски поправлял перевернувшийся ремень автомата, съехавшую набок лямку ракетницы. Он понимал, что сейчас это никому не нужно, но многолетняя привычка строевика брала в нем верх. Ему хотелось быть уверенным в нерушимости армейского порядка.
