Е. Волгина: А что брать на него?
Аверьянов: Или не сбрасывать? А вот эта сама задача сбрасывания всегда возникает в эпохи слома, Смутные времена. Так было и в 17 году, так было в 91 году. А потом вдруг приходит осознание, что не надо сбрасывать, — это просто бесполезная разрушительная деятельность. Вот о чем идет речь. Другое дело, что не все нужно брать. И я не знаю, что вас больше интересует, я могу перечислить, какие черты, например, советского периода мы считаем важными. Я могу очень долго об этом говорить. Это, к примеру, сохранение и защита национального достояния как результата всеобщего труда.
Е. Волгина: Что конкретно? В данный период времени?
Аверьянов: Речь о том, что все, что строилось всеобщим трудом, трудом народа, было своего рода сакральной ценностью, это было святыней, это защищалось, в том числе и…
Е. Волгина: Строилось что, конкретно?
Аверьянов: Индустрия, допустим, строилась, инфраструктура, медицина, образование, наука, все, что угодно.
Е. Волгина: Ну, как строилось, так это быстро все разрушилось…
Аверьянов: Нет, это оставалось определенной ценностью высочайшего уровня до самого конца советского периода. Я сейчас говорю не о том, что потом разрушилось, а о том, что можно брать из советского периода. Далее, создание новой физической стоимости как основа экономического развития. Подчеркиваю — новой физической стоимости. То есть это реальная экономика. Далее, это непосредственная связь гражданских обязанностей, профессионального долга с совершенствованием и размещением производительных сил. То есть было понятно, что мы не просто создаем огромное количество бухгалтеров, экономистов, финансистов, которые непонятно где будут работать, и непонятно на кого, но мы знаем, что нам нужно и мы соответствующим образом строим и образование, и науку, и всю систему размещения производительных сил. И это всего лишь маленький срез из этого большого перечня.
Е. Волгина: Как много времени может потребоваться, чтобы вот это все лучшее оттуда взять и применить к нашим новым рыночным реалиям?
Аверьянов: Чем раньше мы встанем на новый курс, который предлагает Изборский клуб, тем меньше нам потребуется времени.
Е. Волгина: А встанем?
Аверьянов: Встанем, у нас нет другого выхода.
Е. Волгина: Виталий Владимирович, ответьте пожалуйста на вопрос слушателя. Без оглядки на прошлое не будет никакого будущего, так Сталин принес в Советский союз многие традиции царской России. Согласны ли вы, что будущее современной России — это синтез коммунизма и православия?
Аверьянов: Формулировки могут быть разные. Вот у нас членов клуба 27 человек, каждый свои предлагает. Есть и похожие на те, что предложил наш слушатель. Я бы не сказал, что это синтез коммунизма и православия. Это синтез скорее социалистических элементов, элементов сильного государственного социализма с традиционными, и рыночными в том числе…
Е. Волгина: Социализм, да еще и рыночные элементы, насколько это сопоставимо?
Аверьянов: Вот вы сейчас воспроизводите стереотип. Потому что в сущности очень мало на земле есть стран, где господствует неограниченный рынок. Как правило, это страны переходные, которые абсорбируются более мощными цивилизациями. Все серьезные устойчивые страны — это страны, в которых есть значительный сектор государственного регулирования.
Е. Волгина: Например, какие страны?
Аверьянов: Да любые. Какие вы ни назовете…
Е. Волгина: Гондурас?
Аверьянов: Серьезные страны, которые считаются суверенными, скажем так.
Е. Волгина: Соединенные штаты, Франция, Германия?
Аверьянов: Да, они все используют серьезнейшие рычаги государственного регулирования. Но в России эти рычаги должны быть еще более мощными, на наш взгляд.
Е. Волгина: Я поняла вас. Теперь я бы хотела остановиться на Дне победы, который Россия отметила. Вы были в Москве в это время?
Аверьянов: Да.
Е. Волгина: Скажите, по вашему наблюдению, меняется ли атмосфера 9 мая в России?
Аверьянов: Я не был на параде Победы. Я был в парке, салют смотрел. Отвечая на ваш вопрос, если брать большой период времени — изменилось. Потому что в 90-е годы было такое настроение одно время, что многие считали, непонятно, насколько мы все-таки верно воспринимаем эту победу, и какой ценой она далась. Сейчас тоже конечно отдельные лица и отдельные публицисты выступают с такими настроениями. Но в массе, где-то я так думаю, примерно с 2001–2002 года настроения сильно поменялись, они вернулись к патетическим, к воодушевлению. Но в отличие от того, чем была Победа в советское время, когда еще ветераны были молоды и во многом задавали тон отношения к Победе, сегодня тон задает молодежь. Это следующее поколение, которое войну не видело, которые знает ее только из фильмов, книг и т. д.
Е. Волгина: И какой тон она задает? На самом деле, меня очень тронуло, когда я видела по бульварам Москвы шли и молодые ребята, школьники, студенты, держа в руках фотографии и ордена своих дедов, прадедов, которые воевали.
Аверьянов: Этот тон доминирует сегодня. Среди нашей молодежи он доминирует. Это не случайное явление, потому что человек всегда ищет, на что ему опереться в прошлом. И когда 9 мая в 2001 или в 2002 году возникли эти массовые настроения торжества, это означало, что после ельцинских времен возникший тогда вакуум просто нельзя было не заполнить. И он начал заполняться, как бы мы ни относились к Владимиру Путину. Мы в клубе Изборском к нему относимся по-разному, и очень критично относятся многие. И особенно важно в отношении молодежи, если бы этот вакуум сохранялся и в 2000-е годы, целые поколения людей провалились бы в него. Провалились просто как личности, потеряли бы личностную ориентацию. И вот 9 мая было первой точкой опоры, на которую могло опереться сознании молодого человека.
Е. Волгина: Насколько крепко оно опирается на эту точку? Ведь заканчивается праздник, все разбегаются, и это единение остается разве?
Аверьянов: Вы задаете очень серьезный философский вопрос. Я с вашего позволения на него так и отвечу, ведь я философ. Вообще, для нас, для русских, не знаю, как для других народов, характерно такое определенное состояние: когда у нас долго нет большой беды, какой-то большой войны, какой-то катастрофы, которая нас сплачивает, мы постепенно уходим в какую-то энтропию, в какое-то расслабление. И напротив, когда рядом с нами происходит беда, она нас обжигает и мы становимся религиознее, мы становимся более чуткими к жизни. 9 мая и память о великой войне — это напоминание о таком огненном опыте. Другое дело, что это не личный опыт, пережитый большинством, скажем, молодого поколения. Хотя у нас есть тоже ветераны чеченской кампании, например, которые могут поделиться подобным опытом.
Е. Волгина: Получается, только трагедия реально может нас сплотить?
Аверьянов: К сожалению, отвечая на ваш вопрос, насколько это единение прочно, оно будет прочно только тогда, когда нас что-то сплотит, какая-то серьезная угроза. Это не обязательно война…
Е. Волгина: Видим ли мы примеры единения в том же самом Крымске, каких-то лесных пожаров…
Аверьянов: Конечно.
Е. Волгина: Получается, что реально людей может сплотить только действительно какая-то серьезная трагедия. Мы дружим против кого-то. Против агрессоров дружим мы, сплачиваемся, против стихийного бедствия. А когда все это нивелируется, когда опасность исчезает, мы сами становимся как отдельные атомы?
Аверьянов: Во-первых, мы атомизируемся, хотя есть и «дружба» атомизированных индивидов, когда соседи по даче могут поддерживать друг с другом отношения ради того, чтобы было комфортно. Я не глашатай каких-то бед, не кликуша. Я просто констатирую факт, что у нас исторически так получалось: через катаклизмы мы очищались и приближались к самим себе, к своей сущности. Вот, обратите внимание, даже если посмотреть на ту великую войну, Великую Отечественную, — как сильно изменился народ за 4 года. Как изменились мужчины. Они превратились в стойких, способных вынести все, настоящих героев, людей, которые полностью владеют собой и способны жертвовать собой. Это своего рода русское чудо. Я все-таки, полагаю, что не для всех народов это характерно. Но для нас характерно.
Вопрос слушателя: Вам не кажется, что эта каша направлений ни к чему хорошему не приведет? Потому, что опираться можно только на новые идеи, коммунистические идеи, еще какие-нибудь идеи, чтобы построить новую страну. А тащить в будущее прошлое, ну может мы еще крепостное право притащим или графов возродим?
