Первыми выступили солдаты Багратиона. Затем – части Дерфельдена и с ними Суворов. Отряд Розенберга прикрывал движение. Его арьергарду Суворов приказал держаться в Альтдорфе, пока не пройдут вслед за армией навьюченные лошади.
Чем выше, тем охотничья тропа делалась круче, местами совсем пропадая на голых лбах утесов. Сначала ноги людей увязали в глине, потом скользили по дресве[202], а выше утопали в рыхлом снегу. Местами идти можно было только гуськом, в одиночку. Облака то обдавали дождем, то опускались и охватывали солдат густым туманом. Одежда у всех промокла. Ветер сушил ее, но леденил тело. Привалы делались там, где возможно, на больших площадках, открытых ветрам. На биваках находили мало топлива; о том, чтобы обогреться, и думать не приходилось: на огне пекли только лепешки из розданной в Альтдорфе муки. Лошади с остатками провианта шли позади.
Ночь наступила, но поход продолжался. Только к вечеру следующего дня авангард Багратиона спустился в долину Муотты. Увидев зеленые луга и коров на них, солдаты обезумели от радости и с криком кинулись вниз. За ними быстро двигалась, спускаясь по склону хребта, грозовая туча.
К следующему полудню середина колонны достигла гребня Росштока. Суворов, шедший до той поры в гору пешком рядом с Антонио Гамба и Никифором, сел на коня и остановился на вершине. Он смотрел не вниз, на застывшие навеки волны каменного моря, а в бездонное синее небо.
– Чего вы там ищете? – спросил Антонио Гамба.
– Того орла, – ответил Суворов.
Антонио огляделся и указал рукой:
– Вот он!
Суворов взглянул и увидел, что орел озабоченно кружит над камнями, иногда почти опускаясь к земле. Суворов двинул туда коня. Орел не испугался. Он был увлечен охотой. Горная коза, прижав козленка к камню задом и выставив рога, отважно оборонялась от наскоков хищной птицы. Суворов кинулся на орла с нагайкой. Орел взлетел. Гамба выстрелил. Орел кувыркнулся и, распластав крылья, упал к ногам суворовского коня.
– Знак добрый! – закричал Никифор.
Суворов, сбросив с головы шляпу, воскликнул:
– Мои орлы облетают орлов римских! – и запел во весь голос:
Скажи, о чем ты горестно вздыхаешь?По ком, по ком ты плачешь и рыдаешьИ слезы вытираешь кисейным рукавом?
На выстрел сбежались обеспокоенные солдаты, увидели подстреленного орла, а потом подхватили песню. Волна радости покатилась по колонне. Зазвенели бубны, заиграли рожки, самодельные кларнеты…
Войска Дерфельдена спустились в Муттен к вечеру, хвост колонны – на другой день к ночи, а продукты доставлены еще через двое суток[203].
Из Муттена Суворов послал казаков на разведку в сторону Швица. Они вернулись и привезли весть, от которой дрогнуло суворовское сердце. Австрийцы предали Россию еще раз: эрцгерцог Карл со своей армией не дождался прихода Суворова и ушел из Швейцарии, оставив Римского-Корсакова одного против превосходящих сил Массена. Последний, узнав, что на соединение с Римским-Корсаковым идет Суворов, поспешил напасть на русский корпус у Цюриха и разгромил его. Оставшиеся части, преследуемые французами, откатились до Фельдкирха на Рейне.
Вскоре после получения этой печальной новости в Муттен к Суворову пришел сын одного из альтдорфских проводников. Он сказал, что к Альтдорфу с озера прибыли передовые части Массена, на озере стоит французская флотилия и высаживаются солдаты. Болтливые французы хвастались, что Массена обещал пленным русским генералам свидание с Суворовым и со всем его штабом. Он считал, что русские в Альтдорфе попали в мышеловку и всей их армии не миновать плена. Но французы стали в тупик, не застав Суворова в Альтдорфе; они не могли поверить, что он предпринял с армией переход через хребет Росштока.
Суворов созвал в Муттене военный совет, что он делал редко. Маленькая русская армия, вконец истощенная и изможденная суровыми испытаниями, без обуви и продовольствия, не могла противостоять большой и хорошо снабженной армии Массена, привычной к горным переходам. Французский маршал, наверное, вернется в Швиц, чтобы оттуда предпринять наступление на Муттен. Никогда еще – со времени поражения на реке Прут при Петре I – русская армия не находилась в столь отчаянном положении. Оставалось одно: с оружием в руках пробиться в Россию или всем погибнуть. Суворов все это представил на обсуждение военного совета в краткой речи без привычных острых словечек. Совет единогласно присоединился к главнокомандующему, решив идти с боем на Гларис, а оттуда на Кур, с общим направлением к востоку, защищаясь от Массена арьергардными боями.
29 сентября начался поход. Демонстративная атака по дороге на Швиц показала Суворову, что Массена угадал его намерение и двинул большие силы от Швица прямо на Гларис. Это было видно из того, что на всем пути наступления от Муттена до Швица русские войска встречали слабое сопротивление. Французы отступали с подозрительной поспешностью, местами просто бежали, бросая пушки. Может быть, Массена рассчитывал обмануть Суворова, завлечь к Швицу всю русскую армию, а тем временем зайти от Глариса в тыл, поставив Суворова меж двух огней. У Глариса, на Линте, войска Массена встретились с авангардом Багратиона. Завязался отчаянный бой. Французы отступили. Массена не осмелился более нападать на русскую армию. Он рассчитывал, что армия Суворова погибнет от холода и голода в горах. Суворов двинулся с берегов Линты на Верхний Рейн, подтягивая к себе арьергарды.
Пушки для обессиленной вконец армии являлись теперь только лишней обузой. Суворов велел вырыть огромную яму и похоронить в ней всю артиллерию. Над холмом, как над братской могилой, поставили крест, срубленный из альпийской сосны.
Долины Линты и Рейна разделяются горным хребтом Ринген-Копф[204]. Все пережитое и испытанное ранее солдатами Суворова при подъеме на Сен-Готард, в долине Рейсы, при переходе Росштока побледнело перед тем, что они вынесли, переходя хребет Ринген-Копф.
Замерзающая голодная армия поднималась на снежные вершины, побеждая суровую природу, неприступные скалы, проливные дожди, жестокие вьюги. Русские сохранили оружие. Штыки, создавшие славу суворовским солдатам, теперь служили им вместо альпенштоков. Втыкая штыки в снег и расселины камней, солдаты взбирались на крутизны.
Спуск с Ринген-Копфа был едва ли не труднее и, конечно, бедственнее подъема. Ударил мороз. Сильный ветер сдувал со скал снег, полируя их ледяную поверхность. Все зазубрины и впадины сглаживались – негде было утвердить ногу. При спуске погибло много солдат.
Только придя в Иланц на Рейне, солдаты добыли дров, чтобы обсушиться и обогреться. На следующий день уже в Куре им выдали хлеб, дрова, мясо и вино.
Начав поход с 21 тысячью солдат, Суворов пришел в Кур с шестнадцатью. В боях, от стужи, голода и несчастий в горах погибло 5 тысяч русских героев.
В Куре с Суворовым простился Антонио Гамба. Они постояли несколько мгновений, крепко держась за руки и глядя друг другу в глаза. Антонио пошел домой долиной Рейна. От Кура она поднимается, слегка извиваясь, почти по прямой линии в направлении к Чёртову мосту; по карте это 75 км. Армия Суворова прочертила на карте Швейцарии в своем походе линию длиной около 430 км, напоминающую видом зеркально отраженную букву «S».
Отдохнув в Куре, армия Суворова пошла в Фельдкирх, чтобы соединиться с остатками корпуса Римского-Корсакова.
Последний поход
Война закончилась. Павел I разорвал союз с неблагодарной Австрией и приказал русской армии готовиться к возвращению в Россию.
За спасение чести государства от посрамления и армии от постыдного плена Павел I возвел Суворова в высочайший военный чин – генералиссимуса. Суворов, получив рескрипт императора, будто бы сказал: «Велик чин, он меня придавит… Недолго мне жить».
Между тем, спохватясь, австрийцы, под влиянием Англии, стали искать примирения с Россией. Для этого им надлежало примириться прежде всего с Суворовым. Венские политики пустили в ход все доступные им средства. Австрийцы окружили всяческими заботами суворовские войска: русских солдат в Иланце одели, обули и кормили так, что лучшего и желать нельзя было. Австрийцы надеялись «смягчить» Суворова… Франц I пожаловал ему высший орден Австрийской империи – орден Марии Терезии Большого Креста[205]. Австрийский главнокомандующий эрцгерцог Карл, предательски покинувший Суворова в Швейцарии, теперь искал с ним свидания, надеясь договориться. Суворов не обращал внимания на заискивания: он ставил непременным условием своего возвращения на пост главнокомандующего соединенных сил «полную мочь», то есть свою полную независимость от гофкригсрата и австрийских генералов на театре войны. Он понимал, что требует невозможного, ибо хотел полного доверия к себе, а его не было; и сам он не верил Вене ни на грош. На отчаянное письмо императора Франца I с просьбой повременить с отходом войск и обещанием в случае возобновления войны поддерживать Суворова всей мощью императорской власти полководец с гневным презрением ответил генералу Эстергази, посланному Францем I:
