— А ты никшни! Твоё дело холопское! Ишь, завели манеру хлебала без спроса распахивать! Разбаловал я вас! Давно кнута не пробывали! Ты, приказчик торговый, лучше сказывай — где серебра взять, чтобы бабьё-вороньё доброго воина не заклевало? Ну!
Ошалевший от бурного наезда весьма смущённого и раздражённого собственным бессилием Акима, Николай несколько растерялся.
В наступившей на мгновение тишине раздалось негромкое бурчание сидевшего в стороне и разглядывавшего свой сапог Ивашки:
— Чего-чего… Будто дети малые. Ваньку спросить.
Ну, ты, блин… «слуга верный»… чего меня-то?! Нечего меня в эти завихрени впутывать — я прогрессор, я нынче прикидываю как мельницу строить. На кой мне эти семейные разборки с наследством? Да ещё с отягчающими в форме суда епископского и княжеского. Да и вообще — у меня ни одной бабы уже почти две недели не было. У меня сейчас все извилины… в другую сторону…
— Что, сынок, придумаешь, где денег взять?
Спросил и смотрит. Все — смотрят. Вылупились. Чуда ждут. Вот я тут ножкой — топну, и в баньке нефтяной фонтан из-под пола ударит!
Не, фигня, потом надо будет двигатель изобретать, нефтепроводы и нефтеперегонные с бензоколонками строить. А денежки — только сильно потом накапают. А вот если подумать…
— А нафиг нам денег? Или мы сами не золото? Николай прикинь-ка ряд с боярином Нематом. Об даче боярину два ста гривен в долг. На год, под обычный рез. Потянешь, Немат? Ладно — на два, возврат пополам: половину — через год, вторую — через другой.
— Вот! Дурень ты, Николашка. Сынок-то мой сразу понял: дело святое, надо помочь, дать серебра сколько надобно. А мы… и сами с божьей помощью… (Аким отстоял своё решение, но несколько встревожен его вероятными последствиями).
— Ты, боярич, как хошь, а я кун не дам! Хочешь — забирай всю кису и сам об ей думай! Ежели денег дать — вотчины в Рябиновке не будет! Хоть голову свою поставлю! (Николай обижен моим согласием с Акимом. И крайне обеспокоен видом грядущей задницы нам всем).
— Ты! Таракан запечный! Ты как с господином разговариваешь…! (Аким из упрямства снова доказывает свою вятшесть. Ставит приказчика на место).
— Ну что вы сцепились, как дети малые? Никто Немату серебра давать не собирается.
Пауза. В полутьме предбанника видно: у Акима — открыт рот, у Николая — открыт рот. И ещё несколько ротовых отверстий в полу-рабочем состоянии. Яков ко мне развернулся, Чарджи аж глазами вцепился.
В углу Ивашко мнёт свой сапог и бурчит под нос:
— Да что ж за бесова забава?! Подмётка третий раз по одному месту… И чего они себе мозги сушат? Боярич же сказал — ряд писать.
— Ежели серебра не даёте, то на что ряд? (Немат напрягся по подозрению «о разводке на бабло»).
Мужики пытаются осмыслить ситуацию. Понимаю — не просто. Я, фактически, отдаю Немату в долг его же деньги. Николай ещё ситуацию до конца не просёк, но слово «рез» — процент уловил и начинает улыбаться.
Аким хмурится — как бы урону чести не было. Немат пытается на пальцах понять — как же это оно… Со стороны его жестикуляция выглядит, как имитация сношения ёжиков.
— Дык… это ж что? Два ста сестрице нынче. Да два ста тебе? Или как?
— Ты два ста гривен отдать должен? Всё, считай, что они уже не твои. А я их тебе сохраню. Они тебе — как найденные. Вы все думаете про то, как бы найти денег, чтобы их сестрице отдать. А я — про то, как бы денег вообще не давать. Я — придумал. Цена выдумке — два ста гривен с резой. В удобное для тебя время. А не нынче, когда тебя да сударушку твою с сыночком в брюхе, в ошейниках на торг выволокут.
— Эта… Ага… Типа: уже нет… а тута… типа нашёл… Не, если не давать… А епископ? А выдумка-то в чём?
— Николай, второй ряд пиши — об отдаче сестрицы Варвары в ученицы к пряхам в «Паучью весь». По обычаю.
Проглотив воздух, присутствующие начинают дискутировать новое коленце моего составного плана:
— И-ик… и чего? Ну будет нитку прясть… да чего ей учиться?! Она ж поди и сама… Не хрена себе…! Ну боярич! Ну голова! Игуменья только зубами ляскнет!.. Постой, а про чтой-то? Чего-то тут? Не понял я… Да ты как с рожденья об порог уроненый… А ежели она, к примеру… А инокини эти как? А и хрен им в грызло всем троим — закон же ж…
Народ бурно переживает понятое. Поняли — не все, и, кажется, не то. Придётся объяснять.
— Доля в наследстве — её. Хочет забрать — её воля. Но, Немат, ты в дому старший. Сестрица — в воле твоей. Нельзя сказать ей: «не дам тебе твою долю». Можно сказать: «пойди туда, куда я велю». А велишь ты учиться доброму делу — тонкую нитку-«паутинку» прясть. Такое умение и сестрице твоей, и монастырю — весьма на пользу.
— Так. Ага. Ну. А серебро?
— Какое? Если Варвара нынче идёт в научение, то — не идёт в монастырь. Стало быть, и вклад на пострижение — делать некому.
— Ага. Ну. Так. А после?
— А после, Нематушка, будет через семь лет. По обычаю. И будет сестрица твоя к тому времени — детной, мужней, взрослой бабой. Который все эти «невесты христовы»… будут до одного места.
Мужики ошарашено хмыкали и ахали, пытались состыковать детали моего плана и осмыслить элементы предлагаемого решения. Жестикуляция, сопровождавшая мысли и междометия, описывала уже не только ёжиков, но и всё животное царство.
Ребятки, историю учить надо! Идея отнюдь не моя.
В 18 веке Екатерина Великая ввела запрет на продажу русских крепостных за границу. Но светловолосые северянки высоко ценились в гаремах востока. И тогда благородные россияне-дворяне нашли простое решение: отправлять крепостных девок в Хорасан для обучения ковроткачеству.
Обучение ремёслам за границей государством поощрялось — никаких проблем. Мелочь мелкая: срок обучения — тридцать лет.
Я просто следую обычаю: традиционно всякое обучение идёт семь лет. Другое дело, что в науку отдают детей. Да и по многим ремёслам во многих местностях сроки другие. Но я беру обычный максимум, и опротестовать, исходя из традиции, это не удастся.
Здесь средняя продолжительность жизни взрослой женщины — 32 года. Половину она уже прожила, почти четверть — проведёт в ученичестве. Через 7 лет это будет уже другой человек с другими целями, желаниями, проблемами. С другой жизнью.
И ещё: всё Средневековье и Древность имеет место странное для меня сочетание «личной собственности» и «личной зависимости». «Разбогатевший раб» — постоянно.
Для меня это бред: если есть ресурс, то его надо превратить, прежде всего, в свою собственную свободу. Но аборигены предпочитают «имение» — «воле».
Не воспользоваться этим парадоксом — глупо. Нужно только его увидеть. Мне, чужаку, попаданцу он просто по глазам бьёт.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
