— И я так размыслил, — вздохнув, проговорил Михаил Ярославич. — Только отчего-то вокруг иначе болтают… Знаешь ли?
— Знаю, — подтвердил старый князь.
Он помолчал, поднялся, сам налил себе и гостю из братины меда.
— Будь здрав, Михаил Ярославич!
— Будь здрав, Михайло Андреич!
Отпили немного из чаш, чтобы горло смочить для пущего разговора. Мед был душист, настоян, пенной сладостью пырял в нос. От вкуса его, что ли, Михаилу Ярославичу вдруг поблазнилось, что сидят они с братом не в Сарае, а где-нибудь на Руси — хоть в Суздале, хоть в Нижнем, хоть в Твери — и знают они с братом друг друга давным-давно, а не так, как на самом деле, только нынче увиделись в первый раз. Сколь сильно при вражде родственное отталкивает — до смертной, непримиримой ненависти, — столь скоро и сильнее сближает равных друг другу по крови. Впрочем, все мы на земле однокровники…
— Знаю про то, — задумчиво повторил Михайло Андреич и спросил: — А ты вот, поди, не ведаешь, что врагов у тебя куда как много — не одни братья московские.
Михаил Ярославич удивленно поднял глаза и ничего не ответил.
— Вот что скажу тебе… — Михайло Андреич помолчал, оглаживая бороду, в которой среди белых, седых волос встречались еще и темные, русые прядки, отчего борода его в полутьме горенки казалась мокрой, точно медом облил ее князь. — Не сам Тохта, однако люди его пытали меня: отчего, мол, не прельщаюсь я владимирским отцовским столом? Смекаешь, про что говорю?
— Смекаю, — кивнул Михаил Ярославич.
— Раздор им нужен, раздор! — проговорил Михайло Андреич, подняв к голове руку с вытянутым указательным пальцем. — Знают, что из меня раздорщика сделать — что козла оседлать, только потеха одна, а все равно им. Седин не устыдились моих. — Суздальский князь поднял чашу, припал к ней надолго. — И поделом мне! — выдохнул он, с громким стуком поставив опустошенное серебро на столешницу.
— Знать, все же верно говорят, затем ты в Орде?
— Нет, Михаил Ярославич, неверно! Я хоть слаб да стар, но смерти не боюсь — открестился я от них, отбоярился. Тебе поперек и словом не стану. А ты все ж подумай: зачем я им, старый, понадобился?
— Зачем?
— Али сам не кумекаешь?! — Михайло Андреич недовольно поглядел на младшего брата. — Стерегутся они тебя, власти твоей великой. Это ты ныне за ярлыком прибежал, а ну как силу-то почувствуешь да переменишься? Вот на то им я и понадобился. И Юрий им на то надобен. Думаешь, они волчонка-то Русью прикормить собираются? — Князь усмехнулся и покачал головой: — Нет, Михаил Ярославич, не Русью — тобой! — Он снова ткнул в Михаила пальцем.
— Что-то я не пойму тебя, брат. — Михаил Ярославич попытался уразуметь, о чем говорит ему князь. — Юрий — то ладно, с ним ясно. Ты-то зачем им понадобился, тебя-то пошто они приплели?
— Как же! — Михайло Андреич всплеснул руками, затем сгреб со стола в ладонь лежавшие там виноградные кости и пояснил: — Чтоб, как косточки эти в землю кидают, в людях сомнения зарыть. Чтобы потом, коли понадобится, крикнуть: «А Михаил-то не по правде сидит! Он — тать!..»
— Так по правде же! — вскрикнул Михаил Ярославич.
— Эх, Михаил… — князь огорченно вздохнул и плеснул по чашам еще из братины. — Вроде ты и разумен, а вроде и нетолков. Кому та правда нужна? Татарам, что ли?
— Руси.
— Руси!. — Михайло Андреич невесело рассмеялся и, усомнясь, повторил: — Руси… Сам же говоришь, Русь обмануть — что девку смутить. Нужна ей правда-то. Али московичи правды не ведают? — Прямо взглянул он в глаза тверскому князю. — То-то… Знать, правда-то им не больно надобна.
— Не вся Русь — московичи! — возразил Михаил Ярославич.
— А и без них Русь не целая, — отбился Михайло Андреич и вновь поднял чашу.
— Здрав будь, Михаил Ярославич!
— Здрав будь, Михайло Андреич.
Мед у суздальца был не только душист, но и хмелен, да крепко хмелен. В голове от него не яснело, а пуще туманилось. Михайло Андреич подпер кулаком скулу и тихо спросил, будто Михаил был за то ответчик:
— Что ж твоя Русь молчала, когда батюшка мой, Андрей Ярославич, муки за нее принимал. За нее!.. — повторил он.
В голосе его столько оказалось искреннего страдания, что Тверской, пожалев старика, не стал ему возражать. Пусть выговорится, поплачет. Поди, за всю жизнь не многим в том мог довериться…
— Да, — горько и досадливо проговорил Михайло Андреич, — стар я в женихи-то для нее, для Руси-то… Пока в силах был — забаивался. Слышь, Михаил, боялся я! Да молодцов на нее и без меня хватало. Терзали ее всяко, бедную. Мол, все стерпит! А молодцов-то, чую, и ныне достанет…
— Ну… — настороженно протянул Тверской.
— Не о тебе речь, — махнул рукой Михайло Андреич и вдруг натужно, будто закашлял, рассмеялся. — А я вот нарочно на ордынке женюсь! Слышь, брат, на молоденькой!
Михаил Ярославич поглядел на него удивленно. Жениться — дело нехитрое, да ведь и на то резон нужен. Особливо в преклонных летах. Нешто влюбился али просто бес под ребро толкнул? Так ведь на Руси и своих боярышень и княжон довольно.
— Не веришь? — Михайло Андреич казался доволен своим лукавством и удивлением, какое вызвал у брата. — Во как! Я ведь и в Сарай-то за тем пришел…
Еще поднимали чаши. Но Михаилу Ярославичу стало уж скучно с князем. Тот как-то враз по-старчески сник, лишь посмеивался да все повторял, видать, полюбившееся присловье:
— На Русь-то без меня женихов достало, а я вот теперь нарочно на ордынке женюсь…
Михаил Ярославич и сам собрался было уже проститься, но тут к старику от излишнего ли пития, от иного ли утомления враз подступил недуг. Князь сделался странен: лицом вроде и побелел, но на его острых высоких скулах выступили багровые пятна, лоб покрылся испариной, и задышал он хрипло и тяжело, как дышат перед зеленой кончиной.
— Ступай, брат. Худо мне, — простонал он, схватываясь то за грудь, то за шею.
— Нешто позвать кого?
— Ни к чему… Сами прибегут. — Он улыбнулся сквозь муку и, тяжело дыша, снова проговорил: — Женюсь вот, слышь, брат… на ордынке… на молоденькой… Ну, ступай уж… Бог с тобой.
Михаил Ярославич тронулся уйти, но князь, наконец глубоко вздохнув, еще задержал его:
— Погоди!
— Что, брат?
В глазах старого князя стояла видимая, осязаемая тоска вяло прожитой жизни, одиночества и невысказанных обид.
— Я ноне наболтал тебе, не думай про то… Не Русь виню — Невского. Его одного. А Русь, как Дева Пречистая, и в грехе непорочна! Смекаешь, что говорю-то?
— Понял, Михайло Андреич, — кивнул Тверской.
— А ты, Михаил, живи без оглядки. Вижу: Бог тебя любит. Ну, ступай.
— Прощай, Михайло Андреич, — повернулся Тверской в дверях.
Князь сидел, привалившись грудью к столу, неловко скрючив белые слабые руки.
— А ты их не щади, не щади! — неожиданно закричал он. — Руби их до корня! Сам корень вырви, слышь, брат! Вырви! — Откуда и сила взялась в нем для жаркой речи? — Вырви! Иначе погубят они ее, невесту-то нашу, слышь, брат!
Знал Михаил Ярославич, на кого злобится брат, но молчал.
— Не дай злому семени править Русью! Антихристы они! Погубители! Как дед их, как дядья их, Андрюшка бешеный с Дмитрием — погубители. — Навалившись грудью на стол, князь хрипел, плевался слюной, в углах рта закипала у него белая пена, но яростный взгляд его был холоден, и от этого взгляда Михаилу Ярославичу становилось не по себе, будто старик и впрямь помешался рассудком. — Спаси Русь! Убей Данилкиных сыновей! — наконец обессиленно выдохнул он.
— Смирю я их, — пообещал Михаил Ярославич.
— Не смиришь!
— А злом одно лишь зло воцарю. И от того не будет добра, — тихо, но твердо проговорил Тверской.
Михайло Андреич безнадежно махнул рукой. Глаза его потускнели, затянулись обычной скукой и безразличием.
— Ну, ступай. Бог тебе, брат, помощник.
Уже в сенях Михаил Ярославич услышал вдогон, как старик, то ли всхлипывая, то ли смеясь, произнес:
— А я вот на ордынке женюсь…
Кстати сказать, Михайло Андреич слово сдержал: женился на знатной ордынке из рода бек-нойона Усейна. Однако и в том судьба не была к нему благосклонна. Вернувшись в Нижний, он умер, не прожив с молодой женой и двух месяцев.
Михаил Ярославич с трудом пробирался верхом по улице, где люди в непрестанном движении волновались как речная вода — так их на улице было много. День убывал, но солнце напоследок палило еще нещадней.
В сущности, ничего нового встреча с Михайлой Андреичем ему не открыла. Может быть, кроме того, что в Орде не больно-то хотели видеть его великим князем по той лишь причине, что с благословения Руси он уже им являлся. Князь усмехнулся своим недавним опрометчивым и благодушным расчетам. Но Михаил Ярославич знал, что уже не отступится — ногти с рук обдерет, а выцарапает этот ярлык. Ныне ему надо стать хитрей и угодливей к татарам, чем был сам Александр Ярославич. Понятна ненависть Михайла Андреича к брату отца, но прав, выходит, тот, кто победил.
