— Кто живет в пустыне?
— Твари, которые не умирают.
Мы все трое задумались над этой мыслью.
Джилли вручил мне стакан.
Фрэнк поинтересовался:
— Как проходят шоу?
— Хорошо. Пока хорошо. На самом деле я сюда совсем ненадолго заскочил. Сегодня вечером у меня представление.
— Что ж, рад, что ты нашел время заехать ко мне. Этот дом открыт для моих друзей. Теперь ты мой друг. Друзьям я всегда рад. Правда, Джилли?
Джилли издал какой-то неопределенный звук.
— Я ценю это. Я ценю ваше время, то, что вы меня принимаете… — Как я влип во все это? Теперь надо было как-то выбираться на ровную поверхность. Я просто начал говорить, надеясь, что наткнусь на правильные слова, как наткнулся на саму эту историю. — Дружба — это очень, очень важная вещь. Я знаю, что вам это известно. Ваш друг — это друг навсегда. А к чему я все это говорю… Я виделся с… Я говорил с Сэмми…
Одно слово. Одно это слово слетело у меня с губ, как Фрэнк сделался настолько же красным, насколько стены были оранжевыми.
— Этот паршивый сукин сын! Эта вошь! Какого черта! Что он о себе возомнил, поносить меня вздумал!
Я раскрыл было рот, но ничего не сказал, решив не становиться на пути у потока лавы. Припомнив историю с вечеринкой, я отошел подальше от форточки.
— Достаточно того, что он поносит меня на радио — так он еще делает это в Чикаго. В Чикаго!
— У тебя в Чикаго друзья, — вставил Джилли, подливая масла в огонь.
— У меня в Чикаго куча друзей, а он выходит в эфир и позорит меня? И это после всего, чем он мне обязан. Нож в спину мне всадил — вот что сделал этот грязный ниггер! — Последние слова Фрэнк выплюнул, не обращая внимания на меня.
Мне и в голову не пришло, конечно, что Фрэнк вдруг стал расистом. Это слово в тот момент относилось исключительно к Сэмми. Просто Фрэнк хотел оскорбить его и решил применить самое сильное оружие.
— Думает, что он такой крутой? Думает, он круче меня? Да я его раздавлю. — Он посмотрел на меня в упор. — Я раздавлю любое ничтожество, которое попрет против меня.
Джилли улыбнулся.
Вулкан затихал. Если я собирался что-то сказать, то не было лучшего момента.
— Он сам на это напрашивался.
Это была маленькая увертка, которой Фрэнк явно от меня не ожидал:
— Ты так думаешь?
— Даже если он сам верил в эту чушь, — я сделал особый нажим на слово «чушь», — насчет того, что он поет лучше вас, — а я-то понимаю, что в душе он в это не верит, — конечно, нечего было приходить на радио и всем об этом трубить.
— Конечно. Конечно нечего. Теперь я вижу, ты все понимаешь, Джеки. — К Джилли: — Видишь, Джеки все понял?
Джилли издал какой-то неопределенный звук.
— Этот неотесанный еврей напакостил мне, и теперь я его проучу.
Медленно, как бы теряясь в сомнениях, я произнес:
— Вот именно…
То, что я сказал и как я это сказал, заинтересовало Фрэнка.
— Что ты хочешь сказать этим «Вот именно»?
— Ну да, я с вами согласен. Вы можете растоптать Сэмми. И я знаю, и он знает, что вы на это способны. Все это знают. Просто нехорошо будет, если вы всем им боеприпасы вручите.
Фрэнк перевел взгляд с меня на Джилли, потом снова посмотрел на меня.
— Боеприпасы? О чем ты толкуешь, черт возьми? И кто такие эти все они?
Насколько я понимал, ни уговорами, ни спорами Фрэнка невозможно было пронять; тут не помогли бы доводы ни логики, ни разума. Единственный способ добиться прощения для Сэмми от звезды такого масштаба — это задеть за его живое самолюбие.
— Ну, они. Пресса, журналисты, собиратели сплетен. Луэлла и Дороти[45].
Видимо, это его проняло.
— Килгаллен[46]? Это чертово чудо без подбородка!
— Ну, о том-то я и толкую. День и ночь они точат на вас перья. Уж они-то не станут писать про Сэмми, что Сэмми получил то, на что сам нарывался. У них будут такие заголовки: «Синатра ради забавы растоптал приятеля». Про это я и сказал, вы сами снабдите их боеприпасами.
— А что же ему делать? — поинтересовался Джилли.
— Ну… — Я выдержал паузу, сделал вид, что мысль, к которой я подбирался, только что пришла мне в голову. — Вы могли бы сделать нечто такое, чего от вас никто не ожидает. Вы могли бы простить Сэмми. Ну, понимаете, после того, что он натворил, вы его прощаете, — и что людям остается говорить? «Ой, да Фрэнк, как он великодушен. Какое у него доброе сердце!» Вы сделаете правильно, и о вас все хорошо будут думать. И только пускай это чудо без подбородка попробует тогда написать о вас какую-нибудь гадость!
Фрэнк не тратил времени на раздумья:
— Да ты меня просто дуришь, малыш.
Он видел меня насквозь. Может, его эгоизм и был под стать его звездному статусу, зато явно не ослеплял его. А может быть, я просто говорил слишком банальные вещи.
У меня появилось чувство, что сейчас упадет топор и покатится из-под него голова не только Сэмми.
Я собрал силы для последнего броска:
— Что ж, тогда хотите знать, почему вам нужно его простить? Потому что он — ваш друг. Потому что, независимо от его болтовни, он все равно — тот самый парень, ради которого вы все бросили и помчались сидеть у его койки, когда он разбился и потерял глаз. Вам нужно простить его потому, что он любит вас и поклоняется вам. Да-да, поклоняется. Он знает, что всем обязан вам. Он знает, что, если бы не вы, он оставался бы никем — очередным негритянским пареньком, который танцует, чтобы заработать себе на обед. Он — один из самых талантливых ребят на планете, и он всегда — всегда — будет существовать в вашей тени. А теперь на секунду представьте себя в его шкуре: если бы на вас давил такой непомерный вес, вам не кажется, что однажды вы бы сорвались и в приступе безумия наговорили бы глупостей?
Боже!
Боже праведный! Если бы Сэмми знал, что я тут несу, он бы, наверное, предпочел смертный приговор от Фрэнка той картине, которую я тут нарисовал: бездарный бедолага, который зарабатывает себе на жизнь только потому, что однажды над ним кто-то сжалился. Но речь уже не шла о том, чтобы спасать шкуру Сэмми. Фрэнк посадил нас обоих в одну лодку, а я не хотел тонуть вместе с Сэмми.
После моего маленького спича ничего не произошло. Фрэнк вообще никак на него не отреагировал. Просто стоял на месте, смотрел на пустыню, то и дело потягивал из стакана.
Наконец он произнес:
— Желаю тебе сегодня удачного шоу, Джеки.
Аудиенция была окончена. Я поставил свой стакан с нетронутым виски и направился к двери. Джилли даже не шевельнулся, чтобы проводить меня.
Я сел в машину и почти три часа спустя снова оказался в Лос-Анджелесе. Я успел только принять душ и побриться — пора было спешить в «Сайрос». Луи с Кили пели бесподобно, но, в отличие от предыдущих представлений, я уже не чувствовал, что нахожусь на вечеринке.
* * *
Неделей позже я неожиданно понял, что постоянно думаю о Лилии Дэви. Я явно думал о ней гораздо чаще, чем обычно это делало большинство мужчин. Началось с того, что я снова и снова разыгрывал в воображении нашу встречу, а под конец просто места себе не находил. Я начал разбивать эту сцену на мельчайшие крупицы, анализировать произошедшее так, как сыщики в дешевых детективах выжимают все, что можно, из сцены преступления: она сама пришла, чтобы со мной увидеться. Она хотела со мной увидеться. Хотела — так сказал Герман. Она пришла ко мне одна, ее не сопровождал ни один другой мужчина. Ее рука лежала в моей руке. Она задержала свою руку в моей. Ее слова: «Я с удовольствием на вас смотрела». Не «с удовольствием смотрела ваше шоу», а «с удовольствием на вас смотрела».
С удовольствием.
С удовольствием смотрела на меня.
Она спросила, сколько я еще пробуду в Лос-Анджелесе. Может, она хотела это знать, потому что… Может, она хотела знать… «Я вас еще увижу», — сказала она мне на прощанье, а не…
Две минуты. Всего две минуты продолжался наш с ней разговор у меня в гримерке. Даже меньше. Но не было ни одного мгновения из этих двух минут, которое я не лелеял бы в уме, одно за другим, вначале убеждая себя в чем-то, а потом говоря самому себе, что я сошел с ума, если допускаю подобные мысли. Я не знал, какие выводы мне нужно сделать из всех этих догадок, атаковавших мою черепную коробку. И не знал, что делать потом. Но какой бы стороной ни ложились монетки, которые я мысленно подбрасывал, истина заключалась в том, что иные возможности предоставляются раз в жизни. Либо ты с ними что-то делаешь, либо просто наблюдаешь, как они растворяются в тумане и уходят в прошлое.
— Да? — Голос Лилии чем-то напоминал голос Лорен Бэколл, и я готов поклясться, что даже по телефону ощущаю теплоту ее дыхания.
— …Мисс Дэви, это Джеки Манн.
Снова:
— Да. — На сей раз — уже утвердительно, не вопросительно.
