И наконец они выходили. Можно сказать, осчастливливали. Сами по себе шоу были плохими. Качеством исполнения они недотягивали даже до выступлений любительского театра старшеклассников. В общих чертах представление заключалось в том, что Фрэнк и его команда — все усталые, с похмелья — смешивали себе коктейли у передвижного столика с напитками, обменивались шутками, которых никто, кроме них, не понимал, болтали о бабах, дамах и куколках и насмерть растаптывали любую попытку кого бы то ни было из компании исполнить целиком какой-нибудь серьезный номер… А публике все это нравилось. Звезды, головорезы, избранное меньшинство — все они были счастливы выложить деньги за то, чтобы просто сидеть, выпивать и наблюдать, как эти идолы получают кайф от смеси спиртного, славы и женской любви. Кому бы не хотелось пригубить такой коктейль? В меняющемся мире, в то самое время, когда по Америке начали сеять хаос ускоряющаяся борьба за гражданские права, Вьетнамская война и молодежное движение, какое-нибудь утешение приносил уже один вид этих мужчин средних лет, разыгрывавших парнишек-братков, распивающих мартини и восславляющих ценности салонной музыки, столь дорогие сердцу среднего американского обывателя. «Саммит» был как бы контркультурой. Это была последняя вечеринка, прощальный концерт целого поколения и вдобавок хорошее развлечение для всех, кто там присутствовал.
Почти для всех.
Сэмми Дэвис-младший приехал в Лас-Вегас работать. Он любил поразвлечься не меньше, чем остальные (даже больше), но, находясь на сцене, он вел себя как мистер Развлечение. То, что все остальные просто ржали, его не смущало, но ему-то хотелось что-нибудь исполнять — петь, танцевать или пародировать. Ему хотелось что-то — что угодно — делать, так чтобы ни одна душа из остальной команды не прервала его номер какой-нибудь жеребятиной. Всяческие передергивания были не более чем присказкой. Сказкой — то есть откровенным оскорблением — были шутки. Шутки типа «Улыбнись-ка, Сэмми, чтобы мы тебя увидели». Или: «В чем дело, у тебя что — арбуз во рту?» И главная шутка, которая прерывала шоу: Дайно клал руку на плечо Сэмми и объявлял: «Я хочу поблагодарить за этот подарок Эн-дабл-эй-си-пи». Боже, что за вопли после этого поднялись. И так ночь за ночью, все те же реплики, которые должны были считаться смешными, потому что ребята, произносившие их, считались «прогрессивными». И ночь за ночью Сэмми улыбался, смеялся и топал ногами, как будто он и впрямь готов был лопнуть от веселья, слушая расистские оскорбления в таком отличном исполнении.
На сцене.
Но когда кто-нибудь другой из их компании пытался — не слишком настойчиво, но пытался, — что-нибудь исполнить соло, Сэмми удалялся за сцену и валился на одинокий складной стул. Вдали от света юпитеров, не под обстрелом людских взглядов, он сутулился и горбился, и весь напор, вся жизненная энергия, которую он изливал на публику, будто разом покидали его. Я наблюдал за тем, как он сидел, просто сидел, изможденный, измочаленный настолько, что на восстановление сил должна была бы потребоваться целая жизнь. Целая жизнь уходит на то, чтобы потрафлять и ублажать, живя в тени легенды, на то, чтобы день за днем, год за годом карабкаться в гору и взбираться на вершину — и внезапно обнаружить там, что, сколько бы они ни платили, чтобы посмотреть на тебя, как бы громко они тебе ни хлопали, все равно они интересуются, и в шутку, и всерьез: «А если я тебя обниму, от меня потом грязь отлипнет?»
Он был крупной звездой. Он обладал всем, чего только может пожелать человек. Так какая разница, что они о нем думают? А для него это было важно. Для него это было важнее всего на свете — важнее денег, важнее славы, важнее любовных связей с женщинами любых цветов кожи.
Глядя на Сэмми, я поклялся себе, что когда достигну его уровня, то перестану заботиться о том, чтобы меня любили. Мне это будет безразлично.
Между тем раздавалась какая-нибудь реплика, и Сэмми вдруг срывался с места, заведенный неутолимым желанием снова быть перед толпой, и мчался обратно на сцену. И я слышал из-за занавеса гром аплодисментов, благодаривших его за какой-нибудь очередной из тысячи способов развлекать публику, которыми он владел.
Потом шоу перерастало в частную вечеринку, которая проходила в одном из просторных номеров «Сэндз», вход куда был строго заказан всем, кто не являлся членом Клуба друзей Фрэнка Синатры или не состоял, по крайней мере, на шестьдесят процентов из ног и на сорок — из груди. Помещение было заполнено дымом и праздными улыбками. Звезды сидели там вперемежку с мафиози и политиками, там же покупались и оплачивались выборы. Миллионом — буквально — в мешке. Там собравшихся развлекали не профессиональные развлекатели, а старлетки или куколки, мечтавшие стать старлетками, и девицы из хора, которым хотелось, чтобы их заметили, и просто старые проститутки, проспиртованные и всегда готовые к маленьким услугам.
Я бы солгал, если бы сказал, что ни разу не участвовал во всем этом. Изредка участвовал. Но чаще всего — нет. Не то чтобы я был совсем против развлечений такого рода, но у меня уже была девушка. Вдобавок у меня была привязанность на стороне. У меня была Лилия.
Когда я в первый раз позвонил ей и пригласил на «Саммит», она была непредсказуема как обычно. Может, она придет. Может, нет. Если захочет, то да. А может, придет, даже если не захочет.
В первый день шоу я себя ненавидел: я только и делал, что тревожился — придет она или не придет, я боялся отлучиться из комнаты, чтобы не пропустить ее звонок из холла, но никакого звонка так и не последовало. Я ненавидел себя за то, что вообразил, будто меня с ней могло связывать нечто большее, чем одноразовая интрижка. Я презирал себя за то, что вообще позволил Лилии позариться на меня — ведь я так сильно и так преданно любил Тамми.
А потом, уже со сцены, когда в зал все еще продолжало ломиться и проталкиваться людское стадо, я заметил ее в первом ряду — и моментально все мои прежние мысли и чувства смел мощный порыв желания.
Между съемками у Лилии бывало свободное время, и она — несмотря на свою переменчивую натуру — решила проводить его со мной. Причем почти все свободное время. В ту первую неделю представлений она каждую ночь сидела в центре первого ряда, и ее лицо было первым, что я видел по утрам. В промежутках Лилия знакомила меня с игрой за столами, и никаких возражений со стороны расистов, которые раньше с готовностью выпроводили бы меня за дверь, не звучало. Пока продолжался «Саммит», обо всех выпадах против цветных в Лас-Вегасе забыли — пускай на время. Слишком много чернокожих дарований приехало в город, чтобы побывать на шоу, — Нэт Кинг Коул, Лина Хорн, Гарри Белафонте, — так что администрации не к лицу было придираться, кто им деньги подкидывает. А поскольку тут за всем стоял Фрэнк, никто не рисковал быть пойманным с поличным на какой-нибудь расистской чепухе. Я проходил в казино открыто и свободно, как всегда и мечтал, и это было гораздо лучше, чем когда-то рисовалось в мечтах. Я входил в казино с Лилией Дэви, обвивавшей мою руку.
Первое, что я освоил, первое, чему она меня научила, была последняя и единственная игра, в которую я когда-либо играл: рулетка.
— Простейшая из игр, — заявила Лилия, пока я глазел на тридцать шесть цифр, на зеро и двойное зеро, окруженные кольцом ставок. — Просто ставишь на боевые цифры.
— Это какие же?
— С десятки до пятнашки и тридцать три. Они на равном расстоянии лежат.
— А какая разница? Я хочу сказать, рискуешь-то всегда одинаково?
Вместо ответа на мой вопрос Лилия выложила две сотни баксов на стол.
— Черные, — сказала она, и крупье обменял ее деньги на пару стодолларовых фишек. Их Лилия поставила на двадцать три, красные.
— Черные внутри! — объявил крупье.
— А как же боевые цифры? — спросил я.
Лилия достала сигарету.
— Дай-ка огня.
Я вынул ее зажигалку, которая по-прежнему оставалась у меня, и выполнил ее просьбу.
Крупье запустил рулетку.
Кто-то побарабанил по моему плечу. Я обернулся. Джек Энтрэттер.
— Джеки! — Он приобнял меня за плечо, будто старого друга после долгой разлуки. — Как дела, малыш?
— Хорошо. Очень хо…
Шар остановился.
Крупье выкликнул:
— Семнадцать, черные.
Фишки сгребли. Кое-кто получил выигрыш по ставкам.
Лилия положила на стол еще пару сотен.
Джек, глядя на меня, едва заметно наклонил голову в ее сторону.
— Лилия, познакомься, пожалуйста, с Джеком Энтрэттером. Он управляет этим заведением.
Лилия улыбнулась, кивнула:
— Добрый вечер. — И ее внимание вновь переключилось на ставку.
— Черные внутри!
— Ладно, Джеки, если тебе что-нибудь понадобится, все равно что, ты только дай мне знать, — сказал Джек, обращаясь ко мне, но стараясь, чтобы услышала Лилия. — Я лично обо всем позабочусь.
