Настоящий бич — была жажда. Войско проходило по очень засушливым землям. Если и были тут какие-нибудь речки и ручьи, то в это несносное злое время года они все пересохли. Движение по этим местностям превратилось для рыцарей в сущий ад.
Многие лошади не выдерживали отсутствия воды и бескормицы и падали на дороге. Латиняне взрезали им жилы и пили бьющую фонтаном кровь. В иные дни только так и удавалось многим избежать верной смерти.
Постоянно тревожили крестоносцев турки. Небольшие отряды неверных почти каждый день налетали на колонну то справа, то слева. Пока расслабленные от жары латиняне находили в себе сил собраться, организоваться, чтобы дать достойный отпор, турки, нанеся им урон, уже исчезали. А еще турки устраивали засады на дорогах, завалы, обвалы в горах, рыли рвы, подбрасывали острые стальные шипы, чтобы поранить ноги идущим, и измышляли тысячи и тысячи иных способов задержать продвижение огромного войска христиан.
Но крестоносцы, упорно преодолевая все препятствия, неся значительные потери, оставляя после себя могилы, осененные крестами, продвигались на юго-восток — в сторону крупного города Икония.
К иноверцам они были беспощадны. Если на пути латинян попадалось большое или малое поселение турок, с ним поступали так, как в свое время с вражескими поселениями обходился греческий царь Александр Македонский. Поселение выжигали дотла, а население вырезали до единого человека. Убивали мужчин — чтобы не оставить врага позади себя; женщин убивали — чтобы не родили и не растили врагов; детей убивали — чтобы не выросли во врагов; можно было бы оставить стариков, чтоб доживали свой век, но и их убивали — из жалости, чтоб не мыкались в горьком одиночестве, да и свидетели массовых убийств были ни к чему.
Крупных турецких сил латиняне не встречали. Или турки боялись несметных войск христиан, или, действительно, многочисленные правители неверных рассорились между собой и им было не до крестоносцев.
Со временем турки прибегли к новой тактике. Они сами начали опустошать те и без того бедные земли, через которые должны были пройти латиняне. И усилия неверных не пропадали даром. Очень многих рыцарей потеряли по пути крестоносцы, и войско их значительно сократилось. Хотя от многих потерь и трудностей латиняне стали еще злее.
В городе Иконии, как и повелось, тоже устроили кровавую баню. Мужественные рыцари были беспощадны, трещали кости иноверцев под их тяжелыми мечами. Женщин и детей бросали в ямы, заваливали камнями; затаптывали конями на улицах и площадях. На семьи иудеев обрушивали их собственные дома.
Потом пировали на развалинах. Просили у неба дождя, чтоб омыл с доспехов кровь. Но не было дождя. И тогда крестоносцы, безумствуя — смеясь, крича и корча рожи, — поливали друг друга вином, которого в подвалах они находили в избытке.
Греки, армяне, которых крестоносцы не трогали, в ужасе разбегались по округе.
А латиняне пытали неверных. Спрашивали:
— Далеко ли Иерусалим?
— Иерусалим далеко, — отвечали неверные.
Крестоносцы мучили несчастных посильнее. Потом опять спрашивали:
— А теперь, скажите-ка, презренные, не стал ли Иерусалим ближе?
— Даже если вы всех нас убьете, не станет ближе Иерусалим…
Латиняне склонялись над рисованными на пергаменте картами и водили по ним пальцами.
— Да, далеко еще Иерусалим…
Военачальники брезгливо вытирали с карт кровь…
Герцоги повелели воинам:
— Приведите того старого иудея.
— Того, что читает книгу?
— Его…
— Но он безумен.
— Да. Именно потому, что безумен, он может нам показать кратчайший путь.
Пока воины ходили исполнять приказание, военачальники опять принялись рассматривать карту.
Здесь, во дворце, были красивейшие из красивейших, мужественнейшие из мужественнейших, могущественнейшие из могущественнейших герцоги: Готфрид из Лотарингии, Роберт из Нормандии, Боэмунд Тарентский. А с ними был Раймунд Тулузский.
Все четверо обернулись к дверям, когда рыцари привели старого иудея.
Готфрид сказал:
— Подойди ближе, старик.
Но тот не двинулся с места, пока рыцари не подтолкнули его в спину.
Боэмунд спросил:
— Старец, ты понимаешь что-нибудь в картах?
Но старый иудей как будто не слышал вопроса.
Пристальным взором он обводил суровые лица военачальников. Наконец подал голос:
— Кто из вас Гог из Магога?
Герцоги переглянулись:
— Он совсем не в себе. Мы с ним только потеряем время.
Готфрид молвил:
— Как знать! Мы до сих пор теряли время с разумными…
Старик уставился на него:
— Тебя зовут Гог?
— Меня зовут Готфрид.
Старик открыл книгу и, перелистнув несколько страниц, нашел в ней какое-то место:
— В книге ничего не написано про Готфрида. Здесь написано иное…
— Обо мне еще напишут книги, — усмехнулся Готфрид. — Обо всех нас, кого ты видишь, напишут…
Старик, повернув книгу к светильникам, водил пальцем по строкам:
— Слушай, что здесь написано: «И было ко мне слово Господне: сын человеческий! обрати лице свое к Гогу в земле Магог, князю Роша, Мешеха и Фувала… Готовься и снаряжайся, ты и все полчища твои, собравшиеся к тебе, и будь им вождем. После многих дней ты понадобишься; в последние годы ты придешь в землю, избавленную от меча, собранную из многих народов, на горы Израилевы, которые были в постоянном запустении, но теперь жители ее будут возвращены из народов, и все они будут жить безопасно. И поднимешься, как буря, пойдешь, как туча, чтобы покрыть землю, ты и все полчища твои и многие народы с тобою», — тут старик ткнул худым крючковатым пальцем в грудь славному рыцарю Готфриду. — А вот послушай! Не о твоих ли деяниях написано?.. «И вострепещут от лица Моего рыбы морские и птицы небесные, и звери полевые и все пресмыкающееся, ползающее по земле, и все люди, которые на лице земли, и обрушатся горы, и упадут утесы, и все стены падут на землю…»
Готфрид покачал головой:
— Мне знакомо то, что ты сейчас прочитал. Но действительность, я уверен, превзойдет все пророчества, — герцог взял старца за плечо. — Подойди к карте. Посмотри: за Иконием опять какая-то пустыня, а затем — Киликия. Я слышал, это цветущий край. А за Киликией… видишь, нарисовано?., пути расходятся… Антиохия, Эдесса… От этих богатых городов далеко ли Иерусалим?
Старец удивленно смотрел на Готфрида, потом на карту, разложенную на столе. И опять открыл книгу.
— Здесь написано про смерть и разрушения, которые придут на горы Израиля, но в книге ничего не написано про меня. Посмотри! Ни одного слова…
— Ты о чем, безумный старик? — не понял Готфрид. — Что там должно быть написано?
Старый иудей опять водил пальцем по строкам:
— Пророк не говорит, что несчастный больной Иаков покажет Гогу путь. А если пророк этого не говорит, как я могу это сделать?
Готфрид покосился на герцогов:
— А он не так уж безумен, как мне показался вначале.
Герцоги засмеялись:
— Все иудеи безумны! Они слишком верят своим книгам.
Готфрид крикнул страже:
— Эй! Старца этого — в яму!..
Рыцари схватили старика под руки и повели к выходу из зала. А старик улыбался, бубнил себе под нос:
— В яму — хорошо! Очень хорошо!.. Домой, к семье… Хорошо!.. Соскучился… Мир вам, добрые люди!..
Только лишь герцоги опять склонились над картой, работу их мысли нарушил мрачный страж.
— Что тебе? — вопросил Боэмунд.
— Я хотел сказать… Поэт повесился.
Герцоги вздрогнули:
— Тот красивый мальчик? Как странно! Что это на него нашло?
— Да, — кивнул страж. — Он висит недалеко от ямы.
— Еще не сняли? — разозлился Готфрид. — Снять!..
Страж повернулся, чтобы идти, но остановился:
— Я сниму его. Однако не знаю, что делать с ним дальше. Он поэт все-таки…
Герцоги задумались. Боэмунд Тарентский сказал:
— Поэта звали Порфирий, насколько я знаю. Само имя его подсказывает нам, как быть. Можно найти в этом, Богом забытом, городе пурпурную мантию. Да вот хотя бы в этом зале — порыться в сундуках. Чем они набиты?.. Облечь поэта в царские одежды и с воинскими почестями погрести…
Раймунд из Тулузы предложил иное:
— Ах, я помню, у Порфирия голос был чист, серебрист!.. Можно сказать кузнецу, чтобы выковал серебряный гроб. И в этом гробу пронести поэта на плечах до самого Иерусалима. Я уверен, на наших рыцарей это сильно подействует. Они растрогаются. Я знаю, у многих рыцарей твердая рука, крепкая воля, но и мягкое сердце, и нежная поэтическая душа…
Готфрид при этих словах поморщился:
— Ах, господа! Вы сами — как поэты. Все усложняете… Меж тем дело не стоит выеденного яйца, — тут Готфрид повернулся к стражу. — Послушай, рыцарь! Без лишнего шума срежь Порфирия и брось его в яму.
