И вот тут она видит: за спиной у кассира, в застекленном шкафчике за прилавком, заставленном перечницами, солонками и фарфоровыми наперстками, в окружении дешевенькой бижутерии стоит большая стеклянная банка, наполненная мутно белой жидкостью. И внутри этой жидкой дымки – крошечный кулачок. Четыре согнутых пальчика касаются стекла.
Клер показывает на шкаф и говорит:
– А это что?
Старик оборачивается и смотрит. Снимает связку ключей с крючка на стене за прилавком и отпирает шкафчик. Протянув руку над бижутерией и наперстками, он говорит:
– А что это, по вашему?
Клер не знает. Она знает только, что эта штука излучает немыслимую энергию.
Старик переносит банку на прилавок, грязно белая жидкость плещется внутри. Белая пластмассовая крышка плотно закручена и закреплена красно белым полосатым скотчем. Старик ставит локоть на прилавок и подносит банку поближе к лицу Клер. Он медленно крутит банку в руке, проворачивая запястье, и Клер видит маленький темный глаз, который глядит на нее из белесой мути. Глаз и абрис крошечного носика.
А уже в следующую секунду глаз исчезает, вновь погружается в мутную жидкость.
– Догадайтесь, – говорит старик. Он говорит: – В жизни не догадаетесь. – Он поднимает банку повыше, чтобы Клер увидела дно, к которому прижата маленькая серая попка.
Старик говорит:
– Ну что, сдаетесь?
Он ставит банку на прилавок. На белой пластмассовой крышке наклеена маленькая бумажка. На бумажке напечатано черным: «Больница Седарс Синай». Под этой надписью идет другая, от руки, красными чернилами. Но чернила расплылись, так что прочесть, что написано, невозможно. Какие то слова. Может быть, дата. Просто красное смазанное пятно.
Клер смотрит на банку и качает головой.
Она видит в стеклянном боку отражение прошлого, несколько десятилетий назад: комната, отделанная зеленой кафельной плиткой. Женщина с босыми ногами, широко разведенными в стороны и задранными кверху. Женщина в гинекологическом кресле, накрытая синей тканью. Лица не видно под кислородной маской. Но зато видны светлые, почти белые волосы. Волосы уже отрасли, и у корней они темные.
– Оно настоящее, – говорит старик. – Мы провели анализ ДНК, сравнили с подлинными волосами. Все сходится.
В Интернете все еще можно купить ее волосы, говорит старик. Прядки высветленных волос.
– Вы, поджигательницы бюстгальтеров , – говорит старик, – вообще не считаете это ребенком. Для вас это так, просто ткань. Ненужный внутренний орган типа аппендикса.
Читая стекло, наслоения отражений, Клер видит лампу на столике у кровати. Телефон. Пузырек с таблетками, которые «строго по рецепту».
– Чьи волосы? – спрашивает она. И старик говорит;
– Мэрилин Монро. – Он говорит: – Если вас это интересует, оно стоит недешево.
Это кинореликвия, говорит старик. Священная реликвия. Наподобие святых мощей. Грааль среди памятных вещей от кинематографа. Это гораздо ценнее рубиновых туфелек из «Волшебника страны Оз» или санок «Rosebud», таинственного «розового бутона» из «Гражданина Кейна». Это ребенок Монро, которого она потеряла на съемках «Некоторые любят погорячее» , когда Билли Уайлдер заставлял ее бежать по вокзальному перрону, дубль за дублем, на высоких каблуках.
Старик пожимает плечами:
– Мне его продал один мужик. Он мне все рассказал. Как она умерла на самом деле.
Клер Аптон молча смотрит на банку. Смотрит фильм из старых отражений в закругленном стеклянном боку.
Памятный сувенир. Реликвия наподобие мумифицированной руки святого, помещенной в хрустальный ковчег в каком нибудь итальянском соборе. Предмет поклонения, как святые мощи. Как прядь волос. А с другой стороны, это маленький человечек, мертвый. Девочка или мальчик. Ребенок, который мог бы спасти Монро жизнь.
Старик говорит:
– В Интернете у всего есть свой денежный эквивалент. Мужчина, который продал ему эту банку, сказал, что Монро убили. Она сама напросилась. Летом 1962 года ее сняли со съемок «Всему есть предел». Джордж Кыокор был очень ей недоволен, ругал ее матерными словами, а больших чинов со студии разозлило, что она умотала со съемок, чтобы петь на приеме по поводу дня рождения Кеннеди. Ее собственный день рождения прошел незамеченным. Ей исполнилось тридцать шесть. Клан Кеннеди не желал иметь с ней ничего общего. Она потихоньку старела, и у нее не было никого, ничего. Карьера закончилась, внимание публики захватила Лиз Тейлор.
– И она затевает большую игру, – говорит старик. – Ведь она умная девочка, самая умная.
Монро заручается поддержкой журнала «1лГе», и они публикуют большую статью о ней. Она уговаривает Дина Мартина отменить съемки «Всему есть предел», когда студия отдает ее роль Ли Ремик. И она приглашает к себе представителей всех киностудий, владеющих фильмами, в которых она снималась. На встречу «в тесном кругу» у нее дома, в Брендвуде. В самом тесном кругу: только самые верхушки айсбергов, от каждой кинокомпании.
– У такой умной девочки, – говорит старик, – всегда должен быть под рукой пистолет. Для самозащиты.
И вот все шишки от киноиндустрии сидят у нее за столом;
Монро пьет шампанское и сообщает собравшимся, что она решила покончить с собой. Если ей не вернут роль в последнем фильме, если с ней не подпишут новый контракт на миллион долларов, она наестся таблеток и умрет от передозировки. Проще простого.
– Но больших кино боссов на испуг просто так не возьмешь, – говорит старик.
Эти акулы, они уже выжали из нее все, что можно. Сняли сливки и разлили по бидонам. Монро стареет, она уже надоела зрителю. Если она покончит с собой, все фильмы с ее участием, которые хранятся у них в закромах, превратятся в подлинную золотую жилу. И они говорят ей: давайте, милая, давайте.
– Парень, который продал мне эту банку, – говорит старик, – он узнал это от человека, который был на той встрече.
Монро уже опьянела. Драконы от киноиндустрии сидят на своих стульях. Она получила их благословение. Которое, должно быть, разбило ей сердце.
– А потом, – говорит старик, – она выдает им свой главный козырь.
Она говорит, что изменит свое завещание. Да, ее доля участия в прибыли вообще никакая, но она все таки кое что получает с каждого повторного показа своих старых фильмов. Эти фильмы, хранящиеся в запасниках: когда нибудь их купят телекомпании. И будут покупать права на показ вновь и вновь – особенно если она покончит с собой. Она это знает. И они это знают.
Мертвая, она навсегда останется привлекательной и сексуальной. Ее будут любить всегда: ее образ, которым владеют кинокомпании. Эти старые фильмы, они как деньги в банке. То есть были бы как деньги в банке, если бы не одно обстоятельство…
Старик говорит:
– Ее завещание, ее заповедь.
Она учредит фонд Мэрилин Монро. И завещает ему все деньги, которые ей причитаются с повторных показов. Все эти деньги, до последнего пенни, будут распределяться по организациям, которые она назовет. Ку клукс клан. Американская нацистская партия. Северо американская ассоциация мужской однополой любви.
– Может, в то время некоторых из этих организаций еще не существовало, – говорит старик, – но общий смысл вам понятен.
Когда американские зрители узнают, что несколько центов (а то и все десять) с каждого проданного билета на ее фильмы уходят к нацистам… Вот тогда все и закончится. Никаких кассовых сборов. Никаких спонсоров на телевидении. Эти фильмы с ее участием, они не будут стоить вообще ничего. Ее фотографии в голом виде не будут стоить ни цента. Мэрилин Монро превратится в американскую леди Гитлер.
– Она создала свой образ, сказала она большим боссам со студий. И она же его и разрушит, – говорит старик.
Банка стоит на прилавке. Клер, наконец, отрывается от созерцания и говорит:
– Сколько вы за нее хотите?
Старик посмотрел на часы у себя на руке. Сказал, что он в жизни бы не стал продавать эту вещь, но он уже старый. Ему охота уйти на покой, а не сидеть целыми днями за кассой, пока нечистые на руку покупатели свободно обкрадывают магазин.
– Сколько? – сказала Клер, вынимая из сумочки кошелек затянутой в перчатку рукой. И старик сказал:
– Двадцать тысяч долларов…
Сейчас половина шестого, а магазин закрывается в шесть.
– Хлоралгидрат, – сказал ей старик.
Снотворные капли. Вот так он ее и убил, этот парень. В тот вечер, в августе, она наелась снотворного и была уже сонная. Он просто вылил ей в горло содержимое пузырька. Конечно, на вскрытии у нее в печени обнаружили «Микки Финн» , но все сказали, что эту штуку ей присылают из Мексики. Даже врач, который выписывал ей рецепты, сказал, что из Мексики. Даже он сказал: самоубийство.
Двадцать тысяч долларов.
И Клер сказала:
– Надо подумать. – По прежнему глядя на белую муть внутри банки, она отошла от прилавка. – Мне нужно…
Старик протянул руку, как бы пытаясь схватить ее сумку, пальто и зонтик. Если она собирается бродить по торговому залу, вещи надо оставить на кассе.
