Питерский архивист Валерий Сажин, один из тех, кто готовил дневник к публикации, и автор предисловия, отмечает уникальность этого текста, его практически оксюморонную природу — это подробные и искренние записки советского гражданина.
Помимо искренности, удивительны — и неоценимы — охват и угол зрения. Подобно передвижному записывающему устройству, Шапорина фиксировала все, что подворачивалось ее внимательному, очень избирательно зашоренному и воистину всеядному взгляду. Цены на рынке и в магазинах, количество и качество продуктов на карточку, речевые обороты, пойманные на улице и у собственных детей, личные обстоятельства своей семьи и всех вокруг, подробности работы мужа — известного (и очень ленивого) композитора Ю. Шапорина, разговоры друзей и знакомых — от семейства Толстых до знаменитой Паллады, цитаты из газет и любимых книг, ассоциации, слухи, анекдоты, внезапно всплывшие подробности чужих биографий, собственные чувства, реакции, размышления. Не сортируя, не стараясь выделить то, что ей казалось важным, произвести то или иное впечатление (собственно, мысль о том, что ее дневники могут быть прочитаны кем-то внешним, возникает у Л. В. Шапориной только в 1947 году — и ведет разве что к появлению ряда уточняющих вставок в ранних записях).
В толще дневника можно отыскать заметки о быте художников-палешан и последствиях коллективизации для этого промысла и его носителей; обстоятельства «чисток» в больших и малых городах — с историями разлученных семейств, самоубийствами, предательствами большими и малыми, общим и повсеместным распадом. Собственно, можно найти цену почти любого государственного решения начиная с 1927 года — от характера «обложения» «единоличников» до того, была ли подъемной для обычной советской семьи введенная в 1940 году оплата за полное среднее образование, о высшем уже не говоря. И скорее всего, познакомиться с реакцией ленинградской или детскосельской «улицы» на все происходящее — как и с обычно достаточно жесткой позицией самой Шапориной.
Например: 24 января 1939. «Были вчера на „Спящей красавице” с Улановой. Настоящая сказка Перро, и XVII век условный, чудесная музыка, все как сон, и полный отдых всему организму, как во сне. <...> Город замерзает за отсутствием угля и дров. Наш театр помещается в Клубе трамвайного парка. Казалось бы, ему если не книги, то уголь в руки. Нету ни одной щепотки, не дают по нарядам, не будет до лета. Нету дров. Нету электрических принадлежностей, чулок, материи, бумаги; чтобы купить что-то из мануфактуры, надо стоять в очереди ночь, сутки. Вечерковские приехали из Детского в очередь. Ходили на перекличку в 2 часа дня, 4, 6, 12 ночи и 6 утра, после чего уже не уходили и в полном восторге, т. к. получили по 10 метров сатина!!
Урезаются все заработки — от рабочих до писателей и композиторов.
Заводы останавливаются за отсутствием топлива. Газеты полны восхвалений зажиточной и счастливой жизни и водворения трудовой дисциплины».
И уж читателю — или исследователю — выделять теперь, что здесь является знаковым или важным лично для него: реакция определенной части аудитории на постановку «Спящей красавицы», отсутствие топлива у клуба трамвайного парка или счастье жителей города-спутника, сумевших в благополучном 1939-м добыть в суточной очереди по десять метров сатина на человека.
Тот же пристальный, внимательный к деталям взгляд будет после обращен на блокаду во всех ее проявлениях — и на послевоенное время, формируя то, что В. Сажин назовет «путеводителем абсолютно по всем аспектам жизни 1920 — 1960-х гг.». Это определение представляется исключительно точным — особенно ввиду содержащейся в нем аллюзии на «Евгения Онегина», названного некогда Белинским «энциклопедией русской жизни». Русская жизнь за эти годы несколько изменилась, вслед за ней мутировала и энциклопедия.
И это третий уникальный параметр дневников. Они действительно представляют собой в некотором роде энциклопедию. Или хотя бы физиологический журнал наблюдений. Наблюдений — заинтересованных и предвзятых — за новым государством, за новым обществом, за всем, что пришло на смену тому миру, где некогда стояло женское училище ордена Святой Екатерины, а в просторечии Екатерининский институт. Журнал освоения Нового времени и его характерных свойств через оптику, раз и навсегда сформированную этим институтом и его ценностями. Оптику, резко отличную как от той, что складывалась после революции, так и от нашей собственной.
Записки чужака в чужой стране, которые читают теперь чужаки из страны третьей, изучая мир, описываемый в дневниках, мир, сотворивший автора дневников — и их взаимодействие.
Многие комментаторы и рецензенты отмечали решительную приверженность Шапориной классическому набору предрассудков конца XIX — начала XX века — от «англичанка гадит» до убеждения, что история России следует некоему божественному плану и имеет постижимый смысл. «Россия не может погибнуть, но она должна понести наказание, пока не создаст изнутри свой прочный фашизм».
Здесь можно остановиться и объяснить, что для Шапориной, с 1924 по 1928 год проживавшей во Франции, «фашизм» — это не неточное название немецкого нацизма (со всеми характерными признаками оного), а национал-корпоративное государство итальянского образца.
Можно взглянуть с другой стороны — и обратить внимание на то, какую странную равнодействующую дает стремление совместить в пределах одной точки зрения очень традиционную, очень церковную веру во всеблагого, всемогущего Бога, который не может ни творить зло, ни желать зла, и четкое, беспощадное представление о масштабах бедствий, постигших Россию — с Божьего попущения.
Можно заметить, что Шапорина продолжает называть эту чужую — и по форме политического устройства, и по свойствам культуры и быта, и по самому отношению к себе страну — Россией.
Но любое из этих наблюдений будет наблюдением над представителем иной культуры.
Достаточно точное представление о характере различий может дать, как нам кажется, например, запись от 1935 года:
«Блок по дневникам — незрелый человек. На людях — демон, он приходил домой и записывал: купил колбасы на 10 коп.
У прежних зрелых людей были понятия о чести, долге, ответственности. Теперь и поколение Блока честь заменило совестью, а долг — настроением».
Для того чтобы оценить существо высказывания, необходимо вспомнить, что:
а) Блок был кумиром нескольких поколений, в 1935 году — одним из немногих «разрешенных» источников воздуха и, кроме того, по эстетике, по подходу достаточно близок и Шапориной лично — недаром ее первым большим самостоятельным художественным проектом было создание театра марионеток (где ставился в том числе и «Вертеп» Кузмина). По идее, Блок должен быть человеком ее пространства — однако это не так;
б) признаком незрелости автор дневника считает не внимание к быту, а отсутствие внутренней последовательности — вполне уместно поэту играть роль демоническую, вполне уместно домохозяину записывать расходы, вплоть до вовсе копеечных (так поступала и сама Шапорина), но вот смешивать два эти ремесла — с точки зрения Шапориной — значит несерьезно относиться к ним обоим;
в) мы имеем дело с мышлением, для которого «честь» и «совесть» не близкие понятия — а почти антонимы, противостоящие друг другу в той же мере, что «долг» и «настроение» (ведь правильные вещи можно делать и по «настроению»).
А представление о зрелости связано в первую очередь с ответственностью — в том числе, как имели возможность к добру и к худу убедиться окружающие, — перед собственными способностями, собственными убеждениями и собственным местом в мире.
Дневники Шапориной — помимо всего прочего — дают замечательную возможность построить языковую карту ее миров — старого, несуществующего, и нового — ныне не менее безнадежно мертвого — увиденного через призму старого. Прочесть повествование о мире мелких млекопитающих, день за днем, десятилетие за десятилетием, написанное пережившей катастрофу рептилией. Увидеть затонувшую вселенную раннего СССР — из-под предыдущей толщи воды. Ощутить движение и давление двух времен. Историю, спрессованную в биографию, биографию, опрокинутую в историю. Даль свободного романа.
Елена МИХАЙЛИК
Сидней
КНИЖНАЯ ПОЛКА ПАВЛА КРЮЧКОВА
+ 9
В о с п о м и н а н и я о К о р н е е Ч у к о в с к о м. Составление и комментарии Е. Ц. Чуковской, Е. В. Ивановой. М., «Никея», 2012, 512 стр.
