Я знаю, что во многих семьях хранится первое издание этой хроники с портретом Диккенса — гусиное перо в руке — на обложке. Больше в том издании 1990 года никаких изображений не было, бумага была желтоватой, цена — рубль, тираж — пятьдесят тысяч. Она и по сей день у меня на полке — рядом с любимыми «Басманной больницей» Георгия Федорова и «Воробьем на снегу» Сильвы Дарел.
Книга Нелли Александровны Морозовой служила хорошим противоядием от уныния в те самые «девяностые» и ныне — исправленная и дополненная — тоже вышла в самое то время. Теперь обложка — твердая, на ней — персонаж из «Пиквикского клуба», тираж уменьшился ровно в пятьдесят раз, а внутри — множество фотографий и факсимиле тюремной переписки родителей 1936 — 1937 годов, вплоть до последней записки отца — на мамином послании из дома — за два дня до расстрела.
Помню, как Лев Эммануилович Разгон сказал мне об этой хронике: «Эта книга — наш патент на благородство».
Читается она без отрыва. Ни Диккенсу, ни Шекспиру и в страшном сне не смогли бы присниться смертельно-авантюрные истории дядьев Нелли — Вали и Лёки, сначала разработавших план убийства тирана на Красной площади, а потом (из-за неудачи с оптической винтовкой) преобразовавших этот план в спасение от возможного ареста как «родственников врага народа». Итак, брат Валентин написал из Уфы наркому Ежову, что им надо встретиться, речь идет о драгоценной жизни вождя мирового пролетариата, знаю, мол, откуда на Красной площади могут в него стрелять. В ответ пришла телеграмма с вызовом. И Валентин отправился (в их стиле, ночью!) в местное НКВД за «прогонными». Спектакль заварился на славу — вот вам и лучшее подтверждение точности выражения «по лезвию бритвы». «Промежуточные» начальники терзали и пугали отчаянного авантюриста, но он не сдавался: «Сообщу только Самому». Поразительно, но Валя добрался до всесильного карлика, тот принял его прямо на Лубянке и выслушал, склонясь над картой места . И затем Смельчака торжественно вернули в редакцию местной газеты, откуда он незадолго до того был уволен за тщательно разыгранный «алкоголизм».
…Нелли Морозова написала не просто историю своей семьи, увиденную и вспомянутою то глазами ребенка, то — взрослой женщины. Она рассказала о том, как можно и нужно было жить и даже быть счастливой в совсем неподходящих для жизни и счастья обстоятельствах. В этой книге много страшного, но и дышать после нее — легче.
А еще она оказалась отличным подарком к двухсотлетию того, чье имя включено в ее название, чьи герои всю жизнь зримо и незримо помогали автору оставаться собой и не терять любви к жизни.
А л е к с а н д р Р у б а ш к и н. Заметки на полях жизни. СПб., «Петрополис», 2011, 236 стр.
Вот уже несколько лет подряд в летнем Комарове — в дни памяти Анны Ахматовой — я неизменно встречаю этого пожилого питерского литературоведа, чья неоднократно переиздававшаяся книга «Голос Ленинграда» навсегда остается главным, всеобъемлющим документом, посвященным блокадному радиоэфиру. Я вспоминаю еще одно его произведение — чуть не тридцатилетней давности — зеленый томик «Пристрастия», после прочтения которого я, помню, стал разыскивать сочинения Вячеслава Кондратьева и Виталия Семина, статьи о Федоре Абрамове и Ольге Берггольц…
Теперь Александр Ильич выпустил мемуарную книжку о себе, о своем и старшем поколении, о людях, оставивших след в его судьбе, о предвоенных и военных годах, о Ленинградском Союзе писателей, бог знает о чем. Заметки на полях жизни. В высшей степени чистая, бесхитростная книга, движимая желанием не дать тому, что видел, слышал и помнил, «вечности жерлом пожраться». Он трогательно включил сюда свои разнообразные «стихи на случай» (но и — знаковые, как, например, о так и не поставленном «вместо Александрийского столпа» небоскребе Газпрома) и фотографии из домашнего архива. Запоминается многое, но дольше других мне помнится история о «незнакомстве с Ахматовой». Рубашкин жил неподалеку и видел А. А. почти ежедневно. Он приятельствовал с ее друзьями Гитовичами, но ни разу не попросил их о знакомстве, лишь, проходя мимо знаменитой «будки», почтительно здоровался. Ему возвращали — величественным наклоном головы. Потом Сильва Гитович рассказала Рубашкину, что Ахматова беспокоилась, есть ли у «молодого человека» одеяло, не нужно ли ему что-нибудь.
П а в е л З а й ц е в. Записки пойменного жителя. Рыбинск, «Медиарост», 2011, 208 стр.
Рукопись мологжанина Павла Ивановича Зайцева подготовил к печати рыбинец Юрий Кублановский; в середине 1990-х под одноименным залыгинским названием фрагмент «Записок...» печатался в нашем журнале. Теперь посвящение этому самобытному писателю (неизвестно, понимал ли он всю силу своего изобразительного литературного дара) стоит над стихотворением Ю. К. — того же 1994-го:
Павлу Зайцеву
За поруганной поймой Мологи
надо брать с журавлями — правей.
Но замешкался вдруг по дороге
из варягов домой соловей
и тоскует, забыв о ночлеге
и колдуя, — пока не исчез
над тропинкой из Вологды в греки
полумесяца свежий надрез…
В предисловии [9] Кублановский пишет, что под своим точным названием «Записки…» «будут существовать долго, всегда, в нашей очерковой литературе — силой слова, точностью изображения заставляющие вспомнить о Пришвине и Аксакове».
А тут же вспомнятся и Тургенев, и Арсеньев, и Пржевальский, и Носов, и Казаков.
Чудное дело: человек, влюбленный в то, что учебники для школ именовали «природой родного края», взявшись вдруг любовно описывать ее, превращается в поэта . И выходит, что Пастернак был более чем прав: поэзия лежит под ногами. Нужно только надеть сапоги и выйти в луг, или сесть в лодку, или отправиться с собакой в ночное.
И когда-нибудь купить толстую ученическую тетрадь и пару авторучек.
Павел Зайцев, которого не стало ровно двадцать лет тому назад, не просто описал навсегда ушедшую на дно русскую Атлантиду (большой привет телевизионному фильму прошлого года, снимавшемуся в Угличе и Мышкине), — он создал уникальный историко-живописный эпос, посвященный краю, которого — «благодаря» Рыбинскому водохранилищу — больше нет: и рыба такая больше не водится, и птицы такие не летят, и ремесла местечкового нет, и пчелы эти дикие больше не селятся.
«…Караси Молого-Шекснинской поймы были лишены неприятного болотного запаха, что нередко ощущается в карасях других водоемов. Желтовато-белое, чуть сладковатое на вкус, мясо всегда вновь и вновь манило тех, кто хоть единожды его пробовал. А отсутствие болотного запаха объяснялось просто — ведь озера и болота поймы ежегодно прополаскивались весенними паводковыми водами, в них не создавалось многолетнего застоя и гниения воды… Отменной была поджарка из карасей. Лежит, бывало, на сковороде поджаренный карасище шириной около двух мужицких ладоней, а из его распоротого брюха, как праздничный бант, выглядывает оранжевая крупнозернистая икра, которую не оберешь в пригоршни. Одним тем карасем да его икрой мог до отвала наесться крепкий мужик-пильщик».
Г. Е. Г е р н е т, Е. Г. Д р у к а р е в. Он умер от радости. СПб., «Европейский Дом», 2011, 224 стр.
Именем человека, внезапно умершего в августе 1943 года (это был пожилой ссыльный счетовод в колхозе «Спартак» Павлодарской области Казахской ССР), пятнадцать лет тому назад был назван пролив в Карском море: пролив Гернета. Отчего у него тогда остановилось сердце, никто не знает: возможно, он узнал о разрешении уехать из мест вынужденного поселения. Перед кончиной он был радостен и взволнован.
Воскресили судьбу выдающегося приполярного исследователя и картографа, боевого морского офицера нескольких крупных сражений прошлого века, возможного военного советника в Китае 1920-х, персонажа прозы Константина Паустовского и Сергея Колбасьева — его дочь (Галина Евгеньевна скончалась в 2006-м) и внук, ныне ведущий научный сотрудник питерского института ядерной физики имени Б. П. Константинова.
В эпилоге этой книги младший Гернет, уже переживший своего деда по материнской линии, собравший невероятное количество документов, обработавший и подготовивший к печати записи своей матери, чуть ли не по-школьному начертал самое главное и простое: «Помочь разобраться в истории, как мне представляется, могут книги, основанные на документах. Если, прочитав эту книгу, кто-то из читателей почувствует, что он стал лучше понимать историю России, то усилия, приложенные авторами для ее написания, потрачены не напрасно».
