И каждый раз блюда появлялись на столе в том же порядке. Насколько я заметил, здесь не принято выпивать перед едой рюмочку для аппетита. Но чай пьют дважды в день. Обычно часов в восемь утра пьют четыре-пять больших чашек чаю, часов в одиннадцать — завтрак, часов в пять — снова чай и в семь-восемь часов вечера — ужин.
ПИСЬМО С ДОРОГИ [133]
Кола, 16 февраля 1837 г.
На этот раз я не стану касаться всей поездки, а лишь расскажу в нескольких словах о местах, где живут финны и саамы, и границах их расселения. Собираясь в путь, я думал найти финнов на полуострове, омываемом с севера Ледовитым океаном, с востока Баренцевым морем, с юга Белым морем и Кандалакшским заливом, граничащим на западе — с тем же заливом, озером Имандра, Куолаярви, рекой Кола и участками суши между ними. Я предполагал также, что финны местами живут на землях Печоры, к востоку от Архангельска, потому что на карте там обозначены финские названия, например: Кулмяйоки, Элмайоки, Усайоки, Елецйоки, Колвайоки и т. д., которые, вероятно, произошли от обычных финских названий: Kylmäjoki, Ilmajoki, Uusijoki, Jäletjoki, Kolvajoki. Ho когда я решил узнать об этом подробнее на месте и по пути на север, то выяснилось, что на этом полуострове изредка встречаются лишь лопари, а в печорских землях — лишь самоеды. Выходит, туда не стоит ехать, поскольку пострадало бы мое основное дело — поиски финских рун и пр. Поэтому я отправлюсь отсюда на финскую сторону, в Инари, пройду вдоль границы на юг до Пяярви, откуда снова поверну в русскую Карелию и вдоль восточного побережья озер Туоппаярви и Нижнее Куйтти дойду до города Кемь. А оттуда вновь выйду к финской границе и в конце мая на недельку или на две загляну в Каяни, чтобы сменить свою одежду на летнюю. Затем отправлюсь вдоль границы до города Сортавала, а далее, возможно, до Олонецкого края. Так что в Архангельске я не побываю, хотя и намеревался. Эта поездка отняла бы у меня две-три недели, но иной пользы, разве что выучиться получше русскому языку, я в ней не вижу. [...]
Самая последняя финская деревня на русской стороне — Тумча, которая находится на северном берегу Пяярви, на одной широте с северной частью прихода Куусамо в Финляндии. На всем пути отсюда до Кандалакши нет никаких поселений, к северу от этой линии уже не встретишь ни одной финской деревни, да и к югу от нее — весьма редко. Обычное расстояние между деревнями от двух до четырех миль. На побережье Белого моря во всех деревнях говорят по-русски и мало кто понимает по-фински или по-карельски. Таковыми поселениями на побережье являются: Кереть, в сорока верстах на северо-запад от нее — Черная Река, в двадцати верстах по тому же направлению — Ковда, к северу от нее в тридцати верстах — Княжая и последняя на северо-восток — Кандалакша, ровно в тридцати верстах пути. Итак, на всем берегу протяженностью в сто двадцать верст нет других поселений, кроме упомянутых, хотя Кереть и Ковда по величине равны городу Каяни, Кандалакша — чуть поменьше их, а Черная Река и Княжая — еще меньше, в них всего по тридцать-сорок домов. В маленьких деревушках, вдали от побережья, говорят по-карельски, но в них вряд ли найдется хоть один мужчина, даже мальчонка, который не говорил бы одновременно и по-русски. Карельские руны почти совсем забыты, а вместо них поют обычные русские песни.
ИЗ ДНЕВНИКА
Кола, 19 февраля 1837 г.
[...] Уже начиная с Ковды в Княжой Губе, Кандалакше и у лопарей в Коле для перевозки дров, сена и прочего служат собаки. Собаки в основном рыжие пли же в белых пятнах, иные из них довольно большие. Собачья упряжь прикрепляется к шейному подхомутнику, от которого по обоим бокам к кереже отходит по ремню, так что собака идет между ремнями, как лошадь в оглоблях. Вожжа, как и у оленей, всего одна, она перекидывается через спину собаки. [...]
На постоялом дворе под названием Риккатайвал, расположенном между Йокостровом и Разнаволоком, мы кормили оленей. Мой попутчик угостил лопаря вином, и в благодарность за это тот сварил чай, которым напоили и меня. Куда бы мы ни заходили, везде для нас готовили еду, мясо или рыбу, за что не хотели брать плату, но все же были очень довольны, когда я давал им копеек десять-двадцать. Помимо погостов местами встречались небольшие избушки, в которых жили отдельные лопарские семьи. В таких домах — открытый очаг, два-три довольно больших застекленных окна и деревянный пол.
Мааселькя, что в тридцати пяти верстах от Разнаволока и где был постоялый двор, сплошь состояла из таких лопарских избушек, да еще часовенки, или церквушки с колоколом, в который усердно били по случаю воскресенья. Правда, по своему звучанию этот колокол едва ли был лучше большого коровьего ботала. Здесь я приобрел себе койбинцы [134] и яры[135] с пришитыми к ним штанами. За первые заплатил один рубль, за вторые — пять рублей. Мне предлагали еще и платье из оленьей шкуры (печок[136]), за которое просили десять рублей. Но его так неудобно надевать, что я не стал покупать. В Разнаволоке я торговался с лопарем о плате за перевоз, в том же доме одолжил в дорогу печок, надевая которую задел себя по глазу. Будь я более суеверным, я бы подумал, что это лопарь наколдовал мне в отместку, но я постарался отогнать эту мысль, прекрасно сознавая, что глаз, который и без того уже третьи сутки побаливал, и в самом деле может разболеться как заколдованный. [...]
Начиная от Кандалакши до Мааселькя и дальше довольно хорошие леса, которые дают жителям этого края строевой лес и другую нужную древесину. Ближе к Коле лес становится хуже. В Колу лес для строительства сплавляют по реке Тулома, иногда за десять миль. Но дрова для топлива, сосну и березу, заготовляют поближе — за полмили или за милю от дома.
Почти половина пути от Кандалакши до Колы проходит по озеру Имандра, но не из конца в конец его, а так, что самая длинная северо-восточная часть озера остается в стороне от дороги. Открытых пространств было меньше, чем я предполагал, да и те зачастую пересечены то широкими, то узкими мысами.
На этот раз обошлось без пурги, которая доставляет путникам немало хлопот. Говорят, что при пурге и встречном ветре олени перестают
