И вскоре мне представился такой случай, и я, само собой, его не упустил. Прямо у нас перед носом прошел большой углевоз, и пароход пришлось остановить. А в это время позади как раз проплывала баржа. Ну, я по веревке и спустился на нее потихоньку, когда меня никто не видел. Багаж свой, естественно, пришлось бросить на пароходе, но на мне-то был пояс с золотом, да и возможность отделаться от полиции стоила пары чемоданов. К тому времени я уже был полностью уверен, что и капитан, и тот лоцман оказались предателями и сообщили обо мне полиции. Мне и сейчас иногда очень хочется встретиться с этими гадами где-нибудь в темном переулке.
Я весь день слонялся по барже, пока она плыла по реке. На ней, кроме меня, находился только шкипер, но он занимался своим делом. Эта грязная посудина была такой большой, что времени смотреть по сторонам у него не было. Ближе к вечеру, когда начало смеркаться, я прыгнул в воду, поплыл к берегу и оказался посреди какого-то болота в нескольких милях восточнее Лондона. Промокший до нитки и голодный, как собака, я кое-как пешком добрался до города, там прикупил себе новую одежонку в какой-то дешевой лавке, поужинал и снял себе самую тихую комнату, какую только смог найти.
Проснулся я очень рано (эта привычка у меня еще со времен буша осталась), и как раз кстати, так как первым, кого я увидел в щелку между оконными ставнями, был полицейский, рассматривавший окна. У него не было эполетов или сабли, как у наших полицейских, но морда такая же наглая. Не знаю, то ли они с самого начала за мной следили, то ли женщине, которая сдавала мне комнату, я чем-то не понравился, мне этого уже никогда не узнать. Полицейский записал в свою книжечку номер дома, и я уж начал думать, что мне делать, если он сейчас захочет зайти, но, очевидно, ему было приказано просто наблюдать за мной, так как, еще раз окинув взглядом окна, он пошел себе дальше по улице.
Тут я решил, что нельзя терять ни минуты, оделся, тихонько открыл окно и, убедившись, что рядом никого нет, выпрыгнул на улицу и пустился бежать со всех ног. Мили через две-три дыхание у меня стало сдавать. Я увидел огромное здание и толпы людей, которые входили и выходили из него. Я тоже вошел и понял, что это вокзал. Там как раз отходил поезд на Дувр, где можно было пересесть на паром до Франции{107}, так что я купил на него билет и шмыгнул в купе третьего класса.
Там уже сидели два совершенно безобидных с виду молодых парня, явно небогатых, которые болтали о том о сем. Я сидел себе тихо в углу и помалкивал. Потом разговор у них зашел о том, как живется в Англии и других странах. Поверьте, доктор, все было именно так, как я рассказываю. Один из них принялся нахваливать английское правосудие. «У нас все делается честно и открыто, – говорит. – Никакой тебе тайной полиции, шпионов, как в других странах». Ну и дальше в том же духе. Представьте, каково мне было слушать этого сосунка, если за мной по пятам шли ищейки!
Как бы то ни было, я добрался до Парижа. Там продал часть своего золота и какое-то время думал, что отделался от слежки. Я решил, что наконец смогу немного отдохнуть, и видит Бог, отдых мне был очень нужен, потому что к тому времени я был больше похож на привидение, чем на человека. Вам, наверное, никогда не приходилось скрываться от полиции? Нет-нет, не обижайтесь, я вовсе не хочу вас обидеть. Просто, если бы вы через это хоть раз прошли, вы бы знали, как это изматывает.
Однажды вечером я пошел в оперу и снял целую ложу, деньги-то у меня были. Захотелось мне пожить на широкую ногу! В антракте я вышел из зрительного зала и там обратил внимание на одного человека, который вроде бы бесцельно прогуливался в фойе. Рассмотрев его на свету, я узнал того самого речного лоцмана, который поднялся к нам на борт на Темзе. На этот раз он был без бороды, но я узнал его сразу, ведь память на лица у меня – дай Бог.
Правду скажу, доктор, сначала я пришел в отчаяние. Если бы мы были одни, я там же и порешил бы его, но он, видать, слишком хорошо меня знал, чтобы предоставить мне такую возможность. Больше этого выносить я не мог, поэтому просто-напросто подошел к нему, оттащил за угол, где нас никто не видел, и спросил напрямую:
– Сколько вы еще будете меня преследовать?
Поначалу он, кажется, немного смутился, но потом понял, что отпираться бессмысленно, и юлить не стал.
– Пока ты не вернешься в Австралию, – ответил он.
– Вы что, не знаете, – спросил я, – что своей помощью полиции я заслужил помилование?
На его поганой морде расплылась улыбочка.
– Мы о тебе, Мэлони, все знаем, – сказал он. – Хочешь спокойно жить, возвращайся туда, откуда прибыл. Если останешься здесь, глаз мы с тебя не спустим. Оступишься хоть раз – пожизненная каторга тебе обеспечена, и это как минимум. Свободная торговля – дело, конечно, хорошее, но на нашем рынке своего отребья хватает, так что такой импорт нам ни к чему.
И показалось мне тогда, что в словах его что-то есть, хоть он и высказал все это довольно грубо. За несколько дней до того меня такая тоска по дому взяла! В Париже ведь люди живут совсем не так, как привык я. На улицах прохожие на меня оглядывались; если я заходил в бар, остальные посетители тут же замолкали и отсаживались подальше, будто я дикий зверь. За глоток старого доброго эвкалиптового пива я бы отдал ведро любого их вина, от которого с души воротит. Какой прок от денег, если ты не можешь ни одеться, как хочешь, ни напиться всласть?! Там никто не понимает, что человеку, когда совсем невмоготу, иногда нужно расслабиться немного, отвести душу, так сказать. Из-за какого-нибудь разбитого окна шуму там поднимается больше, чем у нас в Нельсоне из-за убийства. Не по мне все это было. Надоела мне такая жизнь до чертиков.
– Так вы хотите, чтобы я вернулся? – спросил я у него.
– Мне приказано, пока ты здесь, не отходить от тебя ни на шаг, – ответил он.
– Что ж, – сказал я. – Почему бы и нет? Только при одном условии: обо мне никому ничего не рассказывать, чтобы я мог начать новую жизнь, когда вернусь.
Он согласился, и прямо на следующий день мы отправились в Саутгемптон[40], где он посадил меня на пароход. Я решил плыть в Аделаиду, подумав, что там, должно быть, обо мне никто и слыхом не слыхивал. Там я и осел. Снял квартирку прямо у полицейского участка и с тех пор жил там себе тихо-мирно. Все было бы ничего, если бы не последняя встреча с этим дьяволом Расписным Томом из Хоуксбери, из-за которой я сейчас здесь и нахожусь.
Не знаю, почему я вам все это рассказываю. Наверное, когда долго живешь в одиночестве, начинает тянуть на разговоры, когда выпадает такая возможность. Послушайте моего совета, доктор, никогда ничего не делайте для своей страны, потому что взамен от нее ничего хорошего вы не дождетесь. Пусть все сами решают свои проблемы. Если у них возникнут какие-нибудь трудности с тем, чтобы вздернуть пару-тройку негодяев, не вмешивайтесь, пусть они сами с этим разбираются. Может, когда я умру, они вспомнят, как обошлись со мной, и пожалеют, что так обидели человека, который столько для них сделал. Когда вы ко мне вошли, я немного грубовато повел себя, но вы не обижайтесь, просто такой я человек. Вы теперь, наверное, понимаете, что о прошлом мне вспоминать не так уж легко… Вы что, уже уходите? Ну что ж, надо, значит, надо. Надеюсь, вы как-нибудь еще ко мне заглянете, когда очередной обход будете делать. Постойте-ка, вы ж свою плитку табака забыли где-то здесь… А, она у вас в кармане… Ну, тогда ладно. Спасибо, доктор, хороший вы человек. Я такого приятного собеседника еще не встречал.
Через пару месяцев после того разговора со мной срок Вулфа Тона Мэлони истек, и его освободили. Долгое время я о нем ничего не слышал и почти позабыл о нашей встрече, пока неожиданный и трагический инцидент не напомнил мне о нем. Как-то раз мне понадобилось навестить одного пациента, который жил далеко от города. Обратно мне пришлось возвращаться поздно вечером. С трудом различая дорогу, я ехал на уставшей лошади между валунов и камней и неожиданно оказался у небольшого придорожного трактира. Я направил лошадь к двери, намереваясь спросить о дальнейшей дороге, но по шуму, доносящемуся изнутри, понял, что там происходит какая-то заваруха.
Слышались яростные крики двух спорщиков и целый хор голосов, призывавших к порядку и явно пытавшихся успокоить буянов. Я остановился и стал прислушиваться, но тут на какую-то секунду все стихло, после чего почти одновременно громыхнули два пистолетных выстрела. В тот же миг дверь трактира распахнулась, и на лунный свет вывалились две темные фигуры. Какое-то время они простояли, вцепившись друг в друга, потом, продолжая бороться, повалились на землю и стали кататься в пыли между камней. Я спрыгнул с лошади и вместе с десятком парней, высыпавших из трактира, стал разнимать их. Растащить их удалось с большим трудом.
Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что один из них уже умирал. Это был дородный коренастый парень с упрямым взглядом. Из глубокой раны на горле у него хлестала кровь. Явно была перебита одна из важных артерий. Ничем помочь ему я уже не мог, поэтому обратил свое внимание на его врага, который лежал поодаль. У того оказалось прострелено легкое, но, когда я подошел, он все-таки приподнялся на руке и стал внимательно всматриваться в мое лицо. К своему удивлению, в этом худощавом мужчине с соломенными волосами я узнал своего случайного знакомого, Мэлони.
