– Я снежинка, я снежинка, я снежинка… – проговорил Алеша, углубляясь в ненавистную ему бойню; вот прошептал:
– Мне нужны нитки и иголка, чтобы Оля сшила платочек, чтобы спасти всех вас…
Вот перед Алёшей вырос солдат государев. Время страшно замедлилось и Алёша хорошо успел его разглядеть: добродушные, но сейчас искажённые страхом черты лица – Алёше хотелось узнать, чего он так испугался, и вообще – поговорить на разные темы – ему казалось, что этот молодой воин мог бы ему стать хорошим другом. То же, что должно ему было совершить с противником было так неестественно, что Алёша даже и не думал об этом. И он проговорил:
– Здравствуй, меня зовут Алёша… А тебя…
Но ещё не договорив этой фразы, он уже видел, что черты лица этого юноши всё сильнее, всё мучительнее искажаются. И тогда же он увидел руку, в которой был зажат клинок, медленно опускающийся ему на череп. Алёша стоял заворожённый, не мог пошевелиться, не мог о чём–либо помыслить… Время ещё замедлилось – и не было почти никакого движения вокруг – только внутри неслась жаркая мысль: «Нужно нитки и иголки, и тогда Оля соткёт платок – и все вы успокоитесь, и всё будет хорошо»…
А потом над его головой словно молния стальная промелькнула – то иной клинок отбил направленный на Алёшу удар, и с чудовищной своей силой врезался, погрузился в лицо молодого человека – лик сразу обратился в уродливую маску, на Алёшу брызнуло кровью… Тут сверху – рассвирепелый голос Соловья:
– Ты на пиру снотворного не пил, а более сонный чем я!
Выкрикивая это, он отбил несколько направленных на него ударов, и – сокрушительным – разбил череп ещё одного государева солдата. Соловей уже сидел на коне, и лик и одежда его все были залиты кровью; были и раны, которые однако не уменьшали его сил, а только придавали большей ярости.
– На и тебе! И тебе! И тебе! – ревел атаман, бешено рубя. – Что, собака?! А?!.. Так тебе, так!
От большой избы подоспело ещё с дюжину разбуженных разбойников, им удалось было оттеснить солдат к самому пролому, но и к ним подоспел новый отряд. Бой закипел с новой силой. Звон стали, вопли – всё переплеталось в единый, ранящей сердце ком. Медальон пытался наполнить Алёшу ненавистью – чтобы бросился и рубил, но ещё сильно было воспоминание об Оле, и он – дрожа от боли и от отвращения хрипел: «Нет – снежинкой не стану! Нет…!» Его сильно толкнули, ударили, он отшатнулся, и тут – словно сотня раскалённых пчёл вонзилась в предплечье – клинок разрезал руку до кости, но удар был уже на исходе, потому на кости и остановился.
– Не–ет! – исступлённо взвыл Алёша. – Снежинкой не стану!..
Он клинок выронил, хотел бежать, нитки и иголку искать, но его оттеснили, к стене прижали – и в это же время со стороны ворот раздались бешеные крики:
– Предательство!.. Ворота открыли!..
* * *
Выступив поутру, целый день, и вечер дружина, следуя указаниям выехавшего ещё прежде Луки, продвигалась к разбойничьему городку. Уже тёмной ночью приметили впереди огоньки – остановились – воины подрагивающими руками брали чарки, наполняли вином, пили. Илья ходил среди них, говорил наставительные слова, но и его губы дрожали, в конце концов не выдержал, подошёл к Дубраву.
– Ведь что–то не так… Сердцем чую, что беда … Грех тяжкий…
– Надо попробовать миром… – вздохнул Старец.
Пустили нескольких солдат с белым флагом – впереди шёл Добрентий. Он начал кричать, что, если разбойники сложат оружие и разойдутся по домам, то никакие преследования им не грозят. Добрентий впервые за долгое время говорил неправду – не мог он этого обещать, потому что никаких указов от государя касательно этого не получал.
На стенах уже истошно, зло, испуганно вопили – в ответ на предложение полетели стрелы; и один солдат был убит, а Добрентий ранен в руку. Судья вернулся назад с гневным ликом – на Дубрава зыркнул:
– Ну, лесной старик – мира захотел! – и, повернувшись к воинам, громовым голосом. – На штурм! На разбойников окаянных!..
* * *
Лука притаился в тени неподалеку от ворот. И потом Соловей правильно решил, что у купца этого было зелье против снотворного – это зелье он получил ещё в Дубграде, от старца Дубрава. И когда пир был в полном разгаре, он смог пробраться под столом – вообще ему очень повезло, так как он вполне мог быть замечен Соловьём; и только от того, что предводитель разбойников был поглощён спором касательно того, какое будущее ждёт их сообщество. Под столом Дубрав и принял зелье, и как раз в это время стал разноситься первый храп. На пьяную голову, увлечённые своими чувствами, разбойники не замечали происходящего вокруг – точнее замечали, но принимали как должное – ведь на подобных пирах часто засыпали, падали под стол, да и храпели там до самого утра, пока их не окатывали ледяной водою. И только в самом конце, когда только немногие оставались не спящими – они поняли, что преданы, встревожились, вскочили; бросились куда–то. но сами уже не знали куда, кто–то закричал, но уже и их сковал крепчайший сон, ну а Лука выбрался из–под стола, выбежал на улицу – и там шел медленно, крадучись; вздрагивал от каждого шороха – пробирался к воротам, которые, по уговору должен был открыть – однако как раз в это время на стенах взвился шум – закричали, забегали – в общем, Дубградское войско подступило к стенам …
Потом, всё время пока продолжалась сеча, он выжидал удобного момента, чтобы открыть ворота. Для этого надо было дернуть ручку подъемного механизма, но у него стоял страж Семен – хоть и однорукий зато сильный, как медведь. ..
На стене над самыми воротами кто–то закричал и рухнул в снег шагах в десяти от Семена. Тот оглянулся и вдруг вскрикнув бросился к нему, шепча:
– Сынок, Николенька, сыночек!
И раздались страшные глухие завывания, словно волк израненный выл.
Лука вцепился глазами в Семена – тот склонился над своим поверженным сыном и, похоже, ничего вокруг не замечал, погрузившись в свое горе.
Лука рванулся к рычагу.
Всего лишь несколько шагов… вот уже и рычаг он со всей силы дернул его, так, что боль отдалась в плече, и тупо улыбаясь, замер, прислушиваясь, как скрипят поднимающиеся ворота. Тут за его спиной раздался страшный хриплый крик:
– Ах ты, волчья сыть!
Лука в растерянности оглянулся, не понимая еще, кто так может кричать. Тут на него налетел рассвирепевший Семен и обрушил ему на голову удар свой богатырской ручищей. Жалобно вскрикнув Лука, отлетел к стене да и был таков…
Семен хотел бы закрыть ворота да было уже поздно: в раскрывшийся проем ворвались первые всадники и один из них сверху рубанул по однорукому саблей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
