Только сейчас Костя понял, почему к вину подали одни лишь легкие закуски. Было бы святотатством употреблять мясо вместе с этим божественным напитком.
После пятого стакана писатели и представители местной администрации, до этого державшиеся порознь, перемешались.
Монгол обнимал за талию заместительницу министра культуры, науки и культов. У них завязался оживленный диалог, хотя двух более разных людей нельзя было себе даже и представить.
Кырля умудрился испачкать повидлом костюм государственного секретаря по труду, представлявшего здесь особу президента.
Гофман-Разумов, демонстрируя незаурядные способности своего жевательного аппарата, целиком засовывал в пасть апельсин, крупный, как кулак. Там, где он успел побывать, на скатертях не оставалось ничего, кроме пустой посуды — ни огрызочка, ни корочки, ни косточки.
Бубенцов изображал приемы казачьей джигитовки. Сам некогда служивший Вершкову скаковой лошадью, нынче он для тех же целей использовал Урицкого. Шашку сотнику-заочнику заменял прутик лозы.
Хаджиакбаров пел похабные частушки, и это у него очень хорошо получалось.
За отсутствием Элеоноры Кишко стриптиз попытался изобразить гость из независимого Хохлостана Поносенко (по кличке Дристенко), но его отвислое пузо и волосатая грудь должного впечатления не произвели.
«Москвич» дважды уезжал куда-то и возвращался с новыми запасами вина, которое пилось так легко, словно было чем-то нематериальным, вроде легендарного флогистона. Когда Верещалкин поинтересовался, велики ли его запасы, один из виноделов на ломаном русском языке ответил:
— Бэспрэдэльны… Будэтэ пить, пока всэ не поляжитэ…
Кстати, вышло так, что он слег самым первым, но это обстоятельство было вполне простительным для человека, начавшего винопитие еще в колыбели и с тех пор сие благородное занятие не оставлявшего.
Верещалкин, не достигший пока кондиции, а потому, как никогда, деловой, подозвал к себе Костю, самого трезвого здесь человека (светлая печаль, надо думать, не способствовала опьянению), и шепнул ему на ухо:
— Те канистры, в которых осталось больше половины, таскай в автобус.
Столь дельному распоряжению возразить было нельзя. Создав запас литров в пятнадцать-двадцать, Костя вновь вернулся на поляну.
Если пресловутые недоброжелатели существовали в реальности, а не только в больном воображении Верещалкина, то им сейчас было на что полюбоваться.
Вся трава на поляне была вытоптана, все ближайшие кусты изломаны, а молодые деревца изрублены для костра, через который по национальному обычаю собирались прыгать упившиеся дармовым вином господа и дамы. Даже комары и мошки в страхе покинули это проклятое место.
Большинство участников пикника разбились на парочки, и хотя женщины находились в явном дефиците, отовсюду неслось нестройное пение, а кое-где уже начинались танцы. Кырля, прихрамывая, вальсировал с Урицким.
Отсутствие музыки вызывало возмущение публики, но в «Москвиче», как на грех, магнитола сломалась, а подогнать ближе один из правительственных лимузинов не представлялось возможным из-за недостаточных габаритов лесной просеки.
Тот из виноделов, который все еще держался на ногах, в конце концов понял суть проблемы и сделал рукой успокаивающий знак, дескать, сейчас все устроим.
Из «Москвича», последнюю пару часов выполнявшего роль чуть ли не пещеры Аладдина, он извлек новое сокровище — ободранную цыганскую скрипку. На поляне раздались смешки и иронические аплодисменты. Церемонно раскланявшись, винодел заиграл — неожиданно чисто и виртуозно.
Костю словно ножом по сердцу резануло! Это была та самая сладостная мелодия, навечно связанная для него с образом Аурики.
Глухо застонав, он бросился прочь, однако сумел овладеть собой, вернулся и подозвал Бубенцова, единственного человека, которому здесь можно было доверять.
— Меня не ждите и не ищите, — сказал Костя. — Назад сам вернусь. Если кому-то понадобится моя рукопись, она в чемодане. Ясно?
— Ясно. — Бубенцов пьяно мотнул головой. — На ту сторону, значит, уходишь?
— Угадал.
— Кем завербован? МОССАДом или ЦРУ?
— Внешней разведкой Сейшельских островов. Ну все, мне пора!
— Подожди! — Бубенцов ухватил его за рукав. — А чем там платят?
— Кажется, местными рупиями.
— Нет, это меня не устраивает… — Бубенцов отступил. — А на посошок?
— Прости, не могу.
От подобного предложения Костя отказывался первый раз в жизни. С его стороны это было настоящее геройство.
ГЛАВА 8. ДОМ У ДОРОГИ
Вино, которым так щедро угощали писателей, имело еще одну замечательную особенность — в отличие от других спиртных напитков, оно не вызывало тяжкого, скотского опьянения. Приняв внутрь не меньше пары литров, Костя ощущал себя воином-латником, которому после долгого изнурительного похода посчастливилось наконец сбросить свои тяжкие доспехи. Хотелось бежать, прыгать, кувыркаться…
Да и голова была на удивление ясной, в хорошем смысле этого слова (обычно-то Косте на ясную голову приходили самые тяжкие думы). Все вокруг ему нравилось, все люди были братья, и он не ожидал подвоха ни с какой стороны.
Прихватив в автобусе почти полную канистру вина, Костя стал приглядываться к водителям, коротавшим время за игрой в карты. Наиболее благоприятное впечатление на Костю произвел немолодой человек с вислыми усами и клоком седых волос на макушке, что делало его похожим на запорожского казака.
— Можно вас на минуточку? — Костя постарался быть предельно вежливым.
Водитель оценивающе глянул на него, однако встал и вместе с Костей отошел в сторону.
— Шо вам из-под меня надо? — поинтересовался он характерным одесским говорком.
— Помните танцоров, которые участвовали сегодня в конкурсе?
— А то как же! Лихо отплясывали, болячка им в задницу.
— Сейчас они должны обедать. Отвезите меня туда. — Видя, что водитель начинает чесать свой затылок, Костя торопливо добавил: — Не бойтесь, я заплачу.
— Сколько?
— Вот. — Костя продемонстрировал десятидолларовую купюру, уникальную тем, что на ней был изображен не президент США, а всего лишь министр финансов по фамилии Гамильтон.
— За такие деньги вас даже в Биробиджан отвезут, — сказал водитель. — Прошу занять в моей тачке лучшее место.
Когда они тронулись, водитель поинтересовался:
— И где это есть?
— Сам не знаю, — ответил Костя.
— Ладно, вычислим, — буркнул водитель и, помолчав, добавил: — Девушка понравилась?
— Ага, — признался Костя. — Она первое место заняла. Я ей сам приз вручал.
— Правильно, — кивнул водитель. — Кто заказывает музыку, тот и девушку танцует.
У первого же милицейского поста он остановился и долго беседовал с инспектором, показывая рукой то влево, то вправо. Вернувшись в машину, он с удовлетворением произнес:
— Координаты цели ясны.
— А неприятностей у вас не будет? — осведомился Костя.
— Неприятностей? — переспросил водитель. — Вы мне сколько обещали? Правильно, десять баксов. А это моя зарплата за пару месяцев… Почему бы и не рискнуть? Тем более шо они там раньше ночи не угомонятся.
— Да, скромно вы живете, — посочувствовал Костя.
— Это еще шо! — Водитель прибавил скорость, обгоняя запряженную волами повозку. — Скоро и не такое будет. Видите того красавца? — он кивнул на ажурный белый мост, повисший над рекой. — Заминирован. И с той, и с этой стороны, в любой момент может взорваться.
— Так все же будет война? — поинтересовался Костя.
— А я знаю? Это не жизнь, а натуральный фильм ужасов! Одно счастье, шо у них горючего для танков на полторы заправки осталось. А у нас на две… Ну все, кажется, прибыли. Идите вон до того красивого домика и никуда не сворачивайте. Буду ждать здесь ровно десять минут. На тот случай, если зазноба даст вам от ворот поворот.
«Красивый домик» оказался обыкновенной придорожной закусочной. Название ее, хоть и выполненное русскими буквами, было для Кости полной абракадаброй.
Гуляли здесь и на первом этаже, и на втором, и на открытой террасе, оплетенной пыльным плющом. На стоянке сгрудилось с дюжину автобусов — куда похуже тех, на которых возили писателей.
Войдя внутрь, Костя миновал компании гончаров, бочаров, ткачих, наездников, певцов и очутился наконец возле длинного стола, за которым расположились танцоры — парни и девушки вперемежку.
Одеты они были в те же самые богато расшитые костюмы, когда-то, наверное, принадлежащие их бабушкам и дедушкам. Похоже, что после завершения конкурса им даже умыться не довелось.
Едва только Костя остановился возле стола, как на него уставились десятки глаз, в своем большинстве черных, как антрацит. Не глядела на Костю одна только Аурика, которой пышные ресницы служили для той же цели, что Верещалкину — темные очки.
